Рабы Парижа

Доктор взглянул на него сбоку.

– Браво!.. Мне нравится ваша смелость, но разрешите мне добавить к ней некоторую долю моего житейского опыта. Разрешите задать вам вопрос: имеете ли вы хоть малейшее представление о том, что такое богатая невеста?

– Я думаю…

– Дайте мне досказать. Богатая наследница, в особенности единственная дочь, это в сущности пренеприятное создание – капризная, своевольная, очень эгоистичная, требующая вечного ухаживания и восхищения, которыми была окружена с детства, она привыкла к ним, как к воздуху. Уверенная, что со своим приданым она всегда будет иметь мужа, она позволяет себе все…

– М-да, – произнес Поль, – уж не портрет ли Флавии вы мне нарисовали?

Ортебиз тихо рассмеялся.

– Не совсем, – отвечал он, – впрочем, должен вас предупредить, что очень похоже. Чтобы вскружить голову своему обожателю, она, пожалуй, готова притихнуть на время, но потом… она наверстает свое.

– Если все это так, то зачем же вы везете меня к ней, – спросил Поль, явно поостыв.

До сих пор он видел только блестящую сторону медали, когда же перед ним открыли изнанку, он, по примеру всех слабых натур, испугался.

– Как, почему? Разве вы не можете сделать так, чтобы в свою очередь, взять верх над маленьким деспотом? Я для того и рассказываю вам все, чтобы вы могли действовать сообразно. Если вы поведете дело толково, то она сама кинется вам на шею! Не отвечайте ей сразу взаимностью, говорите, что должны поразмыслить над столь ответственным жизненным шагом, взвесить свое чувство. Богатой девочке непременно захочется знать – любите вы ее или только ее деньги.

Едва Ортебиз окончил свои сентенции, как экипаж остановился у подъезда дома банкира.

Поль был до того взвинчен, что не мог натянуть перчатки. У него дрожали руки.

Доктор, преспокойно отдал приказание кучеру приехать за ними после полуночи, затем весело потащил Поля за собой.

Человек пятнадцать собрались в зале, когда слуга доложил о докторе Ортебизе и монсеньоре Поле Виолене.

Как ни противилась душа старого Ригала человеку, которому его дочь отдала свое крохотное сердечко, вида он не подал. Пожав руку доктору, своему старинному приятелю, он в самых изысканных выражениях поблагодарил того за знакомство со столь изящным молодым человеком.

Доброжелательный прием несколько ободрил Поля. Его смущало только одно – он нигде не видел Флавии.

Обед был назначен на семь часов. Ровно за пять минут до семи Флавия появилась в столовой и сейчас же была окружена гостями. Ей представили Поля. Что творилось у нее на сердце, никто не знал. По виду ее ничего сказать было нельзя, она была спокойна и даже несколько равнодушна. Сам Мартен-Ригал мог быть доволен ею.

За столом она сидела от Поля довольно далеко. После обеда она попросила его сыграть что-нибудь из композиций, причем голосок ее чуть дрогнул.

Поль был очень посредственным исполнителем, тем не менее влюбленный ребенок слушал с таким умилением и чувством, с каким можно слушать только великих творцов музыки.

Мартен-Ригал и Ортебиз ни на минуту не упускали их из виду.

– Бог мой, до чего она его любит! – с грустью заметил отец. – Как бы я хотел узнать, что творится в его душе! Может, ему нет никакого дела до ее чувства. Это ужасно!

– Погоди, завтра Маскаро все узнает.

Банкир молчал, опустив голову.

– Впрочем, завтра ему будет некогда, – добавил доктор, – завтра в десять часов назначено общее генеральное совещание. Интересно будет, наконец, узнать состояние кошелька нашего общего друга Катена! Ну, и физиономия маркиза Круазеноа тоже возбуждает во мне некоторое любопытство. Увидим, какую рожу он скорчит, когда ему объявят завтра все условия!

К часу гости разъехались.

Флавия держала себя так, что Поль, выходя от нее, невольно спросил себя, есть ли ему на что надеяться.

Глава 15

Когда Маскаро собирал у себя очередной конгресс своих достойных союзников, Бомаршеф обновлял все, начиная с одежды и кончая манерой держаться.

Обыкновенно по таким дням он натягивал на себя кавалерийские штаны с лампасами, темную венгерку со шнурами на груди, которые составляли для него предмет известной гордости и, наконец, – громадные ботфорты с гремящими шпорами.

Его усы, заставлявшие в молодости сильнее биться не одно женское сердце, в эти дни нафарбливались совсем уж немилосердно.

Предупрежденный еще накануне о предстоящем совете, к девяти часам утра он все еще был в своем обычном наряде.

Он был крайне огорчен, что из-за обилия работы не успевал переодеться. Он встал задолго до зари для того, чтобы направить по местам двух кухарок, потом ему, как снег на голову, свалился Тото-Шупен, пришедший раньше обычного со своим рапортом.

Бомаршеф рассчитывал побыстрее отделаться от него сегодня, но когда он попросил Тото изъясняться покороче, он скорчил гримасу и заявил:

– Сделайте одолжение, занимайтесь своим делом, я пришел сказать вам, что сегодня намерен говорить не с вами, а с ним самим! Я открыл такие вещи, о которых, прежде, чем сказать, намерен сначала договориться!

Услыхав, что Тото пришел ставить свои условия его патрону, наивный служака разинул рот от удивления.

– Договориться? – переспросил он, вытаращив глаза.

– Да, что же в этом удивительного? Не воображаешь ли ты, что я всегда буду служить ему за одно спасибо? Ну, нет! Цену я себе знаю!

Бомаршеф не верил своим ушам.

– Мне известно, что ты и собачьей цепи не стоишь! – ответил он наконец.

– Посмотрим.

– И как ты смеешь рассуждать подобным образом после всего сделанного для тебя патроном?

– Ничего себе, благодетели! Вы, наверное, разорились, облагодетельствовав меня?!

– А кто поднял тебя на улице, валявшегося в снегу и умирающего от голода? Теперь у тебя, во всяком случае, теплое жилье!

– Эта конура?

– Каждый день у тебя есть завтрак и обед!

– Как же, как же… прибавьте еще и бутылку вина, которым невозможно даже запачкать скатерть, так оно разбавлено водой!

– Этого мало, – продолжал вычитывать Бомаршеф, рассерженный столь черной неблагодарностью Тото-Шупена, – тебе выстроили лавочку для торговли устрицами!

– Что и говорить, целый магазин под воротами, в котором надо сидеть, как в клетке, и мерзнуть с утра до ночи, чтобы заработать двадцать су! Эх, вы, благодетели! Нечего сказать, завидное занятие!

– Да чем же, наконец, ты хотел бы заняться? – спросил у него окончательно вышедший из терпения Бомаршеф.

– Ничем! Я чувствую в себе все задатки для того, чтобы жить не работой, а доходами!