Чужое черту не продать

– Твоему другу совсем худо, – он неторопливо обернул Берка плащом и тот почувствовал, как сила, держащая его, пропала. Мальчик дернулся, слишком резко, не рассчитав силы, и упал на колени рядом с диваном. Зорька уже отряхнувшись от чар протяжно крикнул и принялся недовольно чистить куцые перья.

Голубые глаза Малкута впились в лицо друга.

– Ты в порядке? – прошептал наследник белыми сухими губами.

Черт почувствовал, как в груди, где -то под ребрами что -то защемило. Это было странное, незнакомое чувство и он поежился.

– Я в норме, – глухо буркнул он, – ты молодец, Малли. Потерпишь еще чуть- чуть?

Малкут едва слышно застонал, но кивнул. Боль, бушующая внутри, разыгралась не на шутку, в ушах шумело, а голова была готова лопнуть, как переспелый арбуз.

Черт не желал медлить.

– Господин Фоукс, – обратился он к иллюзионисту, поднимаясь в полный рост, – меня зовут Берк. Я друг Греманна и Глаи, мне нужна их помощь.

Мужчина повел плечами. Знать имя сына Огненной Крысы во все времена считалось плохой приметой. Особенно, если сын сам тебе его называл… Это могло значит или скорую кончину, или безграничное доверие и иллюзионист, отбросив суеверия, сделал ставку на второй вариант.

– Друг Греманна и Глаи – мой друг. Может я смогу быть тебе полезен?

Черт внимательно оглядел мужчину, который только что укрыл их от людей Наместника, и едва заметно кивнул.

Он достал из-за пазухи нож и моток ниток. Положил моток рядом с Малкутом, а нож сжал в кулаке.

Фоукс едва заметно побледнел, нечестивый с оружием в руках выглядел угрожающе при любом раскладе, но тем не менее мужчина не сделал ни шага в сторону от беса.

– Вставь, пожалуйста нитку в пять своих ладоней длиной в иголку. А я сейчас вернусь.

Малкут снова застонал и Берк вылетел из шатра. Не глядя по сторонам, он собрал последние силы, скачком пересек открытую, как на ладони, площадь и оказался у самого трактира. Нашел в его задворках мирно посапывающего под уличным фонарем пьяницу и одним уверенным движением полоснул ножом по тени, бесформенным комком лежащей под его телом.

Спящий даже не ахнул, просто моментом побледнел и только. Казалось, он все также безмятежно спит.

Берк вытер ладонью нос и осторожно подцепил тень на кончик лезвия. Она дрожала, как ягодное желе, пуская тихие вибрации к рукоятке ножа.

Черт посильнее сжал кулак и бросился назад к другу.

В шатре картина была странной. Малкут метался по дивану в агонии, а Фоукс с Зорькой сидели на полу перед мотком ниток. Когда появился Берк, мужчина поднял на него недоумевающий взгляд и пожав плечами протянул к клубку руку. Тонкие пальцы прошли сквозь него, словно тот был сделан из воздуха.

– Прости, бес, кажется я оказался совершенно бесполезен.

Сокол тихо каркнул в подтверждение слов фокусника. Берк цокнул языком и, подбежав к дивану, схватил моток. Вытаскивать иглу и отматывать нити, сжимая в одной руке дрожащий кинжал было очень непросто, но он справился. Затем бес продел нить в ушко, закрепил узелком и сел на пол перед Малкутом.

– Дружище, – позвал он, но мальчик не отреагировал. По его лбу струился пот, запылившаяся и потерявшая свой былой лоск рубаха была мокрой насквозь. Наследник стонал.

– Малкут, – Берк позвал громче, – я не справлюсь один, дружище.

Фоукс замер за спиной беса, сложив руки на груди и прижав кулак к сжатым в одну линию губам.

Мальчик хрипло задышал и открыл глаза. Они были подернуты мутью, но он осмысленно посмотрел на беса.

– Мне нужно, чтобы ты полежал спокойно, – глядя в голубые глаза, проговорил Берк, – я не знаю, что выйдет из всего этого, но это последний шанс. Ты сможешь?

Малкут издал протяжный стон и его скрючило, как червячка на рыболовном крючке, но затем он кивнул и, собрав волю в кулак, выпрямился. Фоукс, кажется, понял, что задумал бес, и сделав легкое движение рукой, прямо над ступнями наследника, сказал:

– Шей здесь. Он не почувствует иглу, – легкие тряпичные ботинки слетели с ног наследника.

Берк благодарно кивнул и приступил. Уже с первым стежком стало понятно, что иллюзия не сработала. Малкут заорал так, что матерчатые стены шатра дрогнули, Зорька недовольно захлопал крыльями. Тогда Фоукс провел рукой над его головой, и несмотря на то, что наследник разевал рот, а на его шее выступили вены, из горла не вырывалась ни звука.

Шить было неудобно, на вытянутой вверх руке бес держал нож, с которого свисало бесформенное желе тени, она дрожала, дергалась, Малкут пытался вырваться из тисков, которыми сковал его Фоукс, но через какое -то время просто потерял сознание, а Берк все шил, пришивая тень к пяткам наследника. Игла входила в живую плоть, как раскаленный нож в сливочное масло, с каждым новым стежком Малкут дергался, но не мог шевельнутся по нормальному. Крови не было, но бес чувствовал, как вокруг его пальцев снует сила.

Бес сделал последний стежек и не успел закрепить нитку, как она зашипела и испарилась. Бесформенное месиво тени, вздыбилось, изогнулось упругой дугой, дрогнуло последний раз и переползло под тело нового хозяина, забившись подальше от теплого света керамической люстры. Зорка захлопал крыльями, а иллюзионист вздохнул и снял свои чары с мальчика. Малкута почти сразу перестало трясти, на бескровные щеки вернулся румянец. Уже через несколько минут его дыхание восстановилось, стало коротким, но ровным. Казалось, мальчик просто спал. Увидев это Берк не без труда поднялся на ноги, улыбнулся Фоуксу, а затем слегка сгорбился, качнулся и осел на пол, потеряв сознание.

Шаг третий

Малкут видел время. Оно текло назад. Огненный сезон, потом время земли, водные месяцы- один за одним- потом период воздуха- все в точности до наоборот обычного положения вещей. Мир пустился вскачь, набирая скорость. Стирались грани между годами. Время, события, даже люди. С головы отцы пропадала седина, белые одежды Димиря сменялись серым балахоном, лицо беса становилось более пухленьким, уходили хищно выступающие скулы. Дикий виноград, украшавший вход в беседку собирал свои чуткие тонкие щупальца, сама беседка исчезла из дворцового сада, пропал гном, ухаживающий за растениями, Зорька еще мог расправлять свои крылья, а потом стал совсем крохотным и запахнулся в скорлупу. Нянечки, что ухаживали за маленьким наследником, молодели с каждым безумным оборотом временной оси. Малкут бесформенной субстанцией плыл сквозь этот поток, отрешенно глядя со стороны на силуэты прошлого, как вдруг… Все замерло.

Словно сработал какой -то выключатель – мир остановился и сознание мальчика зависло в одной точке. В начальной точке.

Это была комната северного крыла замка. Ее большие окна выходили на дворцовую площадь с одной стороны, а с бокового угла открывали обзор на сад. В этом году там уже во всю цвели вишни- слишком рано из-за наступившей в самом начале месяца молодого пламени устойчивой жары.

В комнате было много света, лучи солнца проникали в помещение и скользили по нежно- розовым, почти белым стенам с легким перламутровым отблеском. Уже завтра жемчужная комната оденется в черный. Она опустеет и быстро появится запах затхлости. Ставни будут закрыты, а на окна лягут тяжелые черные шторы, перевязанные рыжими лентами, но сейчас здесь было тепло, нежно и очень уютно.

На большой кровати под балдахином сидела красивая молодая женщина с забранными в хвостик светлыми волосами и книжкой в руках. Она устроилась у изголовья, подобрав под себя ноги и нежно гладила ладонью свой большой живот, читая вслух любимые всеми детьми Асханны сказки странствующего барда и музыканта – Мино.

На кресле возле кровати утонула в перинах повивальная бабка. Тучная морщинистая старуха, чье лицо осталось невероятно милым и добрым, несмотря на отпечаток возраста, тихо посапывала, укрывшись теплой цветной шалью. На столе возле окна стояло все, что было необходимо для принятия родов. Теплую воду бабка набирала заново каждые полчаса, чтобы вода сохранялась нужной температуры, и уже к середине дня набегалась так, что уснула. Женщина не стала ее будить. Ни сейчас, ни когда почувствовала неожиданную боль у солнечного сплетения.

Сперва она сама не обратила на нее внимания- женщина была на последнем сроке, живот часто прихватывало в этот период. Но потом боль становилась сильнее и сильнее, а когда начались схватки ее просто невозможно стало терпеть.

Это случилось ближе к вечеру. В комнате началась кутерьма, бабка причитала и бегала вокруг роженицы, меняя теплые полотенца, служанки сновали туда- сюда, таская ведра чистой водой и унося тазы уже с медно- красной.

– Белия, девочка моя постарайся не кричать так сильно, – умоляла повитуха, но женщина ее уже не слышала.

Она металась по кровати, обезумев от боли. Ее глаза закатались, по лицу градом струился пот. Малкут равнодушно наблюдал за происходящим, перетекая, словно потоки воздуха, по комнате в которой творилось настоящее сумасшествие.

– Ох, Хранительница Огня, погибнет, ребеночек, – прошептала под нос бабка.

– Нет! – роженица закричала так громко, что служанка, стоящая слева от нее, вздрогнула.

– Нет! Нет! – в глазах Белии появилась осмысленность, она схватила повитуха за руку и натужно застонала, – Лима. Нет… Только не ребенок.

– Прости, дочка, – бабка положила роженице руку на лоб, – но не суждено ему.

Она что -то зашептала, сильнее сдавливая виски женщины. Роженицу опять скрючило болью, и она заорала, но потом выпрямилась и из последних сил вцепилась Лиме в толстые, огрубевший пальцы, убрав от своей головы.

– Пусть я тогда, – едва слышно застонала она, повитухе пришлось наклонится ближе, чтобы разобрать, что женщина говорит.

– Пусть я тогда, Лима, ребенок… Мой ребенок должен жить. Я уйду, а он должен жить. Слышишь? Сделай так, чтобы он остался жить.

Бабка ахнула.