Тени прошлого, или Синхронизация жизни

– Вот жизнь… – промямлила я.

– До четырнадцати лет я жил в детдоме, потом нас всех, мальчишек-одногодок, перевели в ПТУ, на токарей учиться. А кличка, которую мне дали ещё в детдоме, так и сохранилась за мной. Обидно было.

– Ну, всем детям дают кликухи, особенно мальчишкам.

Зачем было обижаться? – попыталась утешить я его.

Николай Степанович задумался и опять надолго замолчал. Я уже хотела уходить, когда он громко сказал:

– «Немец». «Немец»! «Немец» – моя кличка была. Лет с трёх так и звали…

Я опешила, не в силах что-то выговорить.

– А почему «Немец»?

– Эх, девонька, девонька, я и сам себе задавал этот вопрос, а потом всё у бабы Любы спрашивал. А она мне сказала: «Потому что аккуратный, чистенький, всё у тебя по полочкам в тумбочке разложено, вежливый ты – вот тебя потому и “Немцем” кличут».

Я молчала и смотрела на него во все глаза, ждала продолжения. И дождалась, только через несколько дней.

…Прошёл июньский дождик. Мой Глеб укатил по своим делам. Я вышла во двор и зажмурилась от такой благодати. Розы цвели разными буйными красками, а запах стоял такой невероятный и густой – хоть режь ножом, как масло. Ольга Афанасьевна спешила в церковь на вечернюю молитву, а я осталась с Николаем Степановичем в надежде на продолжение нашего разговора. Предложила старику чаю, и он неожиданно согласился, хотя обычно отказывался. Я удивилась и побежала на кухню, приготовила нам всё необходимое для чаепития, вышла с подносом во двор, и под вкусный ароматный чай потекла наша беседа.

– Николай Степанович, а откуда эти нянечки и воспитательницы знали, какие немцы бывают? По Европам же они не ездили, – начала размышлять я.

– Да, не ездили, ты права. Зато немцы бывали у нас. В нашем шахтёрском посёлке они расселились по хатам, а комендатура была в поссовете.

– Я много читала про оккупацию, как людей расстреливали, обирали.

– Они тоже люди, и тоже разные были. Баба Люба говорила, что у них поселился молоденький офицер, помогал им и едой, и дровами. Почеловечески вёл себя. У бабы Любы мужа в первые дни войны убило, а сын в полыньи утонул в сорок первом – хотел рыбы наловить. Подросток был, затянуло. Вот такая беда была у моей бабы Любы. Дочь от тифа умерла, – продолжал старик. – Умерла уже потом, как Красная армия освободила эти места. Одинокая она была, моя баба Люба, – в грустных, некогда голубых глазах Николая Степановича застыли слезинки. – Я всё время бегал к бабе Любе, когда учился в ПТУ. А когда мне исполнилось 16 лет и пришло время получать паспорт, она сделала мне подарок – купила костюм (по тем временам роскошь большая) – и сказала, что мне надо поменять фамилию на её и что она мне отписывает свой домик. Так и сделали. И стал я Куприянов Николай Степанович, и завещание на всё своё имущество она написала на меня. Вот такая она была, моя баба Люба.

Всё это мне Николай Степанович рассказывал с перерывами. Потом на целую неделю прекратились наши беседы. Я окунулась в светскую жизнь. В городе провели кинофестиваль. Я старалась попасть на мероприятия, просмотреть конкурсные фильмы, сфотографироваться с любимыми артистами. Как-то раз, когда я пробегала через дворик, старик меня окликнул:

– Что бегаешь туда-сюда? Или дымить бросила?

– Не бросила. Курю, курю. Дурацкая привычка. Просто по кинотеатрам и концертам бегаю. На море, когда успеваю. Курю на ходу, – оправдывалась я перед дедом.

– Так нельзя. Курить тоже надо уметь. Надо сидеть и размышлять.

– Пока, Николай Степанович, – спешу. Завтра с утра чай попьём с мятой, о'кей?

– О'кей, о'кей, – улыбнулся он.

Во дворе у хозяев росло много мяты. И аромат роз смешивался с ароматом этой душистой травки, отчего всё вокруг благоухало.

…На следующий день я вспомнила своё обещание и решила почаёвничать со стариком. С утра вынесла во двор поднос с разными вкусностями к чаю и заварила ароматный напиток с мятой и чабрецом. Я с удовольствием ждала продолжения нашей беседы. Николаю Степановичу хотелось излить душу, вспомнить далёкие дни. А мне нужен был материал для моих будущих книг (я писала иногда для себя, в стол).

– Хороший чай, – изрёк дед. – Я тебе хочу рассказать самое главное из моей жизни, об этом не знает никто, кроме Ольги Афанасьевны, и то я ей это рассказал только в 90-х.

Сказать, что я была удивлена, – это не сказать ничего. Или я у него вызвала безграничное доверие, или просто была транзитным пассажиром, которому можно всё рассказать и забыть. Я прикусила свой язычок и ждала.

– Когда мне исполнилось 18, перед самой армией (а тогда в армии служили три года), я уже жил с ней, с бабой Любой. Она очень сильно болела, я за ней ухаживал. А она всё обо мне заботилась. Так вот, за пару дней до моего призыва она завела меня в маленькую комнатку за сенями и сказала, что именно здесь, в этой комнате, я и появился на свет перед их рождеством.

Он опять надолго замолчал. А я, глупая женщина, спросила:

– Перед их? Чьих «их»?

– Да перед католическим, немецким рождеством. Перед рождеством моего отца, – горько произнёс Николай Степанович.

История была такова: квартировал у бабы Любы молодой немецкий офицер, и завязался у него с её дочерью роман. Дочь была молоденькая, глупенькая, и забеременела. Немец знал об этом, но они оба скрыли сей факт от бабы Любы. Баба Люба заметила округлившийся живот дочери только тогда, когда уже было поздно что-то предпринимать. Немца перебросили на Восточный фронт. Они прощались так, что матери стало жаль дочь и обидно за её судьбу. Она не выпускала свою кровинушку из дому, чтоб никто её не видел, – боялась огласки. Роды приняла сама. Дочь с ребёнком выходила погулять только в огород и только поздно ночью.

…Но шила в мешке не утаишь, и кто-то из соседей прознал про ребёнка, а когда пришла Красная армия – освободительница, – тут же всё и доложили уже нашей советской власти. Дочь бабы Любы судили как предателя Родины и сослали в Сибирь. Там она и умерла через несколько лет от какой-то неведомой болезни. Ребёнка баба Люба надёжно спрятала на хуторе у своих дальних родственников. И маленький Коля (а это был он) остался жить на грешной земле вопреки всем бедам.

Прошло время. Мальчик Коля стал Николаем Степановичем, и у него уже рос свой сын. Его Николай Степанович не просто любил, а боготворил, но при этом не баловал. Ольга Афанасьевна вложила в сына душу. Парень вырос настоящим мужчиной со стержнем и своими принципами. Дочка же, которая родилась позже, была тихой девочкой, хорошо училась и сама решила стать врачом. Она родителям не доставляла никаких хлопот. После школы дочь уехала в Москву и поступила в медицинский институт. С отличием окончила, и её оставили работать в столице…

…Боль от утраты старшей дочери у Ольги Афанасьевны постепенно утихала, пока ещё один мощнейший удар не перевернул их жизнь.

– Знаешь, почему дед такой больной? Он ведь после инсульта, – всё вздыхала Ольга Афанасьевна. – Не смог перенести смерть нашего сына, Лёши. Он ведь на его руках умер.

– А я думала, что он погиб, – тихо промолвила я.

– Умер. Просто умер. Тромб. Сын-то здоровый был, спортивный, а смерть настигла его в одночасье. Всего сорок лет исполнилось… Неотложка долго ехала.

– Боже мой, город же маленький! Почему долго-то?.. – невнятно лепетала я.

Говорить с женщиной, у которой умерло двое детей, очень тяжело. Не знаешь, как себя вести, – почему-то чувствуешь себя виноватой.

Умер, просто умер. Три года прошло, а как вчера. Каждую неделю в церковь хожу. На могилу хожу. Вроде бы легчает немного, – спокойно сказала Ольга Афанасьевна. – Жена Лёшина с детьми через сорок дней ушла в квартиру свою жить. А Лёшка квартиры не любил, ему дом нравился. Жена Лёшина – обрусевшая литовка, спокойная, рассудительная. Извинилась и сказала, что не может жить здесь без Лёши, и ушла. Мы им помогаем. А дед совсем плохой, я его ещё год выхаживала после смерти сына. Всё забывает, не знает, что говорит, – рассказывала мне эта женщина-кремень.

…И вот в сегодняшнее летнее утро беда ворвалась в этот тихий дворик у моря. Убийство последнего ребёнка стариков… Непоправимое горе. Я очень боялась, что они такого просто не переживут, эти несчастные старики. Наташа была на несколько лет старше своего брата, и родители молились на неё – одна она у них осталась. И такой ужасный конец – смерть в родительском доме. Говорят, что родительский дом – лучшая колыбель, вот Наташа и заснула в этой колыбели навсегда.

Полиция увезла труп и забрала одного из постояльцев. Также телефон и личные вещи Наташи. Всем жильцам этого дома велено было никуда не отлучаться, так как каждый из нас находился под подозрением. Во дворе дежурила пара полицейских, чтоб предполагаемый убийца не ударился в бега. Капитан Золотарёв сказал всем собравшимся:

– Убийца среди вас! Калитка была закрыта на ключ и задвижку – значит, убийца здесь, в доме. Всем никуда не отлучаться. Сейчас приедет эксперт и снимет с каждого отпечатки пальцев.

Все молчали.

– Но минэ же работать нужен, – произнёс гость из ближнего зарубежья, который уже семь лет снимал жильё у стариков.

Глупо хихикнула жена внука Андрея – Ирка (менеджер, или иначе, по-русски, просто продавец в продуктовом магазине). Золотарёв зыркнул на неё и ответил парню, чтоб позвонил своему работодателю и всё объяснил, а он даст справку в подтверждение. А я не выдержала и отчитала Ирку:

– Он хоть может говорить на твоём языке. А ты на его сможешь, что хихикаешь? Ты даже русский язык толком не знаешь, а ведь он – твой родной. У тебя иногда не предложение, а просто набор слов.

Андрей молчал и ни слова не сказал в защиту жены.

Неприязнь Ольги Афанасьевны к жене внука передалась и мне. На самом деле любил её только Андрей, все остальные воспринимали её как приложение к нему. Андрей – сын старшей дочери Ольги Афанасьевны. Ему чуть больше тридцати лет, очень спокойный, уравновешенный парень. Худой, с ёжиком русых волос и светло-серыми глазами. Уже больше пятнадцати лет живёт с бабушкой и дедом. Хоть Николай Степанович ему и не родной, но Андрей к нему со всем уважением. Называет дедом, помогает во всём: и ремонт в доме сделает, и в саду возится. Несколько лет назад Николай Степанович подарил ему свою машину, так Андрей буквально летал от счастья. На самом деле у парня есть и родной дед – первый муж Ольги Павловны. Он живет в Беларуси, и они раз в месяц перезваниваются. Когда ещё родители были живы, Андрей часто с ним виделся, ходил на охоту, на рыбалку, ездил по гостям. До встречи со своей женой Андрей работал в МЧС – сразу после армии его туда устроил Николай Степанович. Но потом этот брак – этот мезальянс, как говорит Ольга Афанасьевна, – разрушил жизнь Андрея. Родился ребёнок, в МЧС мало платили, и парень пошёл работать грузчиком в порт.

Ирка была из близлежащей деревни. Обычно деревенские девушки чистоплотные, домовитые, но Ирка оказалась исключением из правил: полная неумеха, неряха, невоспитанная и необразованная девица. Из деревни она выбраться смогла, но деревня из неё так и не ушла.

…Мы все остались во дворе. Расходиться никто не хотел – не могли оставить несчастного старика, и Андрюха был убит горем.