Буровая

– Меня не укусят! Они же умные. Они знают, кто их любит.

Дядька улыбнулся шире. Алька ему определённо нравилась.

– А ты, выходит, любишь?

– Больше всех на свете!

– А прокатиться хочешь?

Алька раскрыла рот в таком недоверчивом изумлении, что мужчина и сам рассмеялся. Не дожидаясь ответа, махнул ей рукой, подзывая к себе. Дважды приглашать не пришлось – девочка змейкой скользнула между перекладинами изгороди, но сразу нерешительно затопталась перед дренажной канавой наполненной мутной водой. Канава была неширокой и неглубокой, однако для маленькой Альки в её сандалиях на тонкой стёртой подошве, и она оказалась препятствием.

Тогда мужчина шагнул вперёд, прямо в чавкнувшую грязь, которая оказалась ему не страшна благодаря высоким резиновым сапогам. Я успела удивиться богатырскому размеру этих сапог, который так не сочетался с тщедушным телосложением их обладателя, а мужчина уже подхватил Альку под мышки и легко взметнул в воздух, перенося через канаву.

– Алька, не надо! – запоздало сказала Машка, но девочка её не слышала. Она стояла, запрокинув голову, и смотрела на возвышающуюся над ней лошадь, как на ожившую мечту.

Зато услышал худой дядька и впервые посмотрел прямо на нас.

– Не бойтесь, эта кобылка спокойная. А малышку я знаю. Точнее, её отца. Так что пусть прокатится, хоть какая-то радость…

И следующие несколько минут невысокая гнедая лошадь катала по кругу вцепившуюся в луку седла Альку. Алька не сводила глаз с конской гривы перед собой и словно светилась изнутри чистым, ничем не замутнённым человеческим счастьем, более яркого проявления которого мне больше никогда не довелось увидеть.

С тех пор я чаще всего старалась вспоминать её именно такой. Вооружалась образом сияющей девочки верхом на лошади, чьи выбившиеся из косичек волосы в лучах солнца окружали её голову подобием нимба. Заслоняла им непроходимый мокрый лес, ряды бурых камышей, тёмно-фиолетовые пятна на белой коже, и неподвижный взгляд синих глаз, отражающий закатное небо.

2019 г.

Я уставилась на Машку, и даже в наступающих сумерках было видно, как густо покраснела она, избегая моего взгляда.

Карастецкий, если это действительно был он, между тем подошёл к нам и вблизи оказался ещё более неприглядного вида, чем издали. Несвежая одежда, давно небритое лицо, характерный запах, отличающий крепко выпивающих людей, и неразборчивые синие наколки на фалангах пальцев. В нём ничего не осталось от того красивого аккуратного мальчишки, которого я помнила. Разве что те же светлые ровные брови над покрасневшими глазами.

– Привет! – выдохнул он и улыбнулся, обогатив свой новый образ рядом гнилых зубов.

Машка что-то неразборчиво буркнула в ответ, Полинка промолчала, а я вежливо сказала:

– Здравствуйте.

Карастецкий скользнул по мне взглядом, равнодушно кивнул, и, конечно, не узнал. Зато, решив, что, раз обмен приветствиями состоялся, можно без стеснения переходить к главному, просительно затянул наверняка уже привычное:

– Мань, подкинь пятихатку, а? Трубы горят, сдохну сейчас. А я с зарплаты, как штык…

– Совсем уже охренел?! – взвизгнула та. Так неожиданно и пронзительно, что я вздрогнула, – Ты мне ещё с прошлого месяца косарь не отдал! И с какой такой зарплаты? Ты не работаешь!

Карастецкий клятвенно стукнул себя кулаком в тощую грудь.

– Как же, работаю! У Геныча на шиномонтажке шабашу третью неделю уже. Кого угодно спроси! Он в конце месяца мне заплатит, и я всё тебе зараз верну. Я всегда возвращаю, ты же знаешь.

– Ага, возвращаешь, – процедила Машка, не глядя на Корастецкого, – То через год, то через два, но возвращаешь.

– Ну вот видишь! – Карастецкий не понял сарказма и выжидательно затоптался на месте, – Так чё, выручишь?

– Нет у меня денег! – Машка всё-таки посмотрела на него, и было в этом взгляде столько холода и презрения, что мне стало неуютно, – Откуда у меня деньги, если я сама у тебя просила на адвоката для Ваньки? Не говори, что забыл!

Корастецкий не то смутился, не то просто сделал вид. Развёл руками, опустил голову.

– Не забыл. Но я ж тогда сам был на нуле. Ты же знаешь, Маш, если бы смог – помог!

– На нуле был, но бухал каждый день! А я в кредит влезла! И теперь неизвестно когда сумею расплатиться, так что нет у меня для тебя денег! Ни сейчас, ни потом! Пойдёмте отсюда.

Последние слова она адресовала нам с Полинкой, и, не дожидаясь ответа, зашагала вверх по улице. Мы поспешили следом. Оглянувшись через несколько шагов, я увидела, что Карастецкий понуро стоит посреди тротуара и смотрит нам вслед, уронив руки вдоль туловища.

– Как его жизнь потрепала… – поделилась я впечатлением с подругами, после того как мы несколько минут отшагали в молчании, удручённые этой встречей.

– Сейчас у него ещё не самый плохой период в жизни, – ехидно заметила Полинка и снова пихнула Машку локтем, – Ты бы его видела, когда они с нашей красавицей жили душа в душу.

Машка снова покраснела и зло сверкнула глазами на Полинку.

– Это правда? – неловко спросила я у неё, понимая, что лучше промолчать, но не в силах сдержать любопытства, – Ты с ним жила?

Машка не ответила, но спустя недолгую паузу вяло кивнула.

Вот тут действительно нужно было бы прикусить язык, но я снова не справилась, на этот раз не с любопытством, а с возмущением.

– Как тебя угораздило-то? Он же ещё в детстве был полным уродом!

За Машку ответила Полинка.

– Так они с детства считай и вместе. Лет с пятнадцати, а то и с четырнадцати. Роман длинною в жизнь! Сходились-расходились, женились-разводились, и до сих пор он от неё никак не отцепится. Видела же как побежал, едва заприметил.

– За деньгами он побежал! – зло процедила Машка, – Месяц уже жалкую тысячу отдать не может, и хватает же наглости ещё просить! Сам хоть бы раз помог…

– А зачем ему тебе помогать? – хмыкнула Полинка, – Это ты у нас вечная помощница-спасительница, он так и привык. Представляешь, Ленка, эта дурында с ним прямо на зоне расписалась, чтобы передачки таскать.

– А я и не знала, что ты была замужем, – сказала я после неловкого молчания.

Машка лишь тоскливо вздохнула.

– Да разве это замужем? И расписались когда он сидел, и на развод я подала тогда же.

Полинка на ходу закатила глаза.

– На развод ты подала, когда он уже третий срок мотал. А до того сколько лет кормила обмудка и терпела всё дерьмо, которое он на тебя сливал?

– Не твоё дело! – огрызнулась наконец Машка и ускорила шаги, словно пытаясь убежать от нежелательной темы.

Но Полинке этот разговор был зачем-то нужен. Она повысила голос.

– Не моё? А как с твоим сыном сидеть, пока он куролесит, так моё дело было? А когда ты ко мне посреди ночи с разбитой рожей прибегала? А кто полицию вызывал, когда твой гандон за тобой припёрся и дверь у меня вышибал? У вас значит страсти-мордасти, а окружающим вы сколько крови попили, не думала? Вот и нечего теперь морду от правды воротить.

– Тебе обязательно говорить об этом сейчас? – Машка стыдливо покосилась в мою сторону.