Буровая

Солнце уже садилось за пруд и по улицам ползли длинные тени. Свежело. Ноги, в промокших насквозь кроссовках начали замерзать и я зябко переступила ими.

– Пойдёмте уже, – проворчала Полинка, правильно истолковав мои движения, – Успеем наговориться.

– В гостиницу? На Героев Труда? – снова спросила я, когда мы двинулись вверх по улице. На моей памяти гостиница в Руде всегда была только одна. Безо всякого названия – её вывеска над парадным так и гласила «Гостиница». Неужели и это не изменилось?

– На кой тебе в гостиницу к клопам? – вопросом на вопрос ответила Полинка, бодро шествующая в авангарде, – Ко мне идём, у меня остановишься.

Я вспомнила двухкомнатную хрущёвку с крошечной кухней, куда бесчисленное количество раз приходила к подруге в гости, и сбилась с шага. Она, муж, двое детей и я – как мы все там уместимся и где будем спать? Да, помнится, во времена наших совместных ночёвок я обожала спать на полу, но сейчас это почему-то утратило прежнюю заманчивость.

– Нет, Полина, мне кажется, это будет не очень удобно. Не хочу вас стеснять. Лучше в гостиницу.

– Никого ты не стеснишь, – она отмахнулась от моих слов, не оглядываясь, – Второй этаж пустой почти, там вас и размещу.

– Второй этаж? – изумилась я.

– Вас? – спросила Машка.

Полинка наконец соизволила притормозить, снисходительно объяснила сначала мне:

– Мы с мужем после рождения сына дом купили. Большой, двухэтажный. Не удивляйся, здесь на материнский капитал вполне можно купить дом

Потом повернулась к Машке.

– А тебе зачем домой переться, к кому? Давайте переночуем у меня, винища попьём, потрещим от души. А с утра в путь.

Машка не стала возражать и даже просветлела лицом. Я вспомнила о том, что её сын отбывает срок, а мужа, видимо, нет, и поняла, как ей должно быть грустно возвращаться одной в пустую квартиру.

Мы свернули за угол и там я увидела ещё одну картину из прошлого, но уже не детской поры, а более поздней, девяностых годов. У перекрёстка дорог, освещённый одиноким тусклым фонарём, стоял ларёк. Самый настоящий торговый ларёк, за стеклянной витриной которого пестрели пивные банки, стройные ряды сигаретных пачек, пакетики чипсов и сухариков. Вокруг ларька топтались несколько мужчин самой неприглядной наружности.

– Да ладно? – вслух изумилась я и даже остановилась, разглядывая этот раритет, – Я думала их в России давно не осталось.

– Где они нужны, там и остались, – ответила Полинка. – Но в одиннадцать закрываются, как и положено. А раньше сутками работали, помните?

Мы поравнялись с ларьком, и, хотя шли по другой стороне дороги, привлекли внимание мутного вида типов, его окружающих. Насколько я помнила, возле ларьков подобные типы были всегда, как если бы их производили и устанавливали в комплекте. Сейчас они вяло зашевелились, похожие на сонных рыб подо льдом, привлечённых наживкой.

– Э? – вопросительно начал один из них и неуверенно двинулся в нашу сторону, – Маха, ты чтоль? Маш! Погодь!

Он порысил через дорогу и Машка шёпотом выругалась.

– О, Карастецкий! – с непонятным удовлетворением констатировала Полинка и пихнула Машку локтем, – Всё никак не уймётся, благоверный твой?

1986 г.

Алька не обманула. Следующий автобус пришёл через каких-нибудь пятнадцать минут после завершения нашей короткой, но яростной стычки с Карастецким. Мы радостно рванули к нему, и, игнорируя свободные сиденья, встали на просторной задней площадке, у окон. Ехать предстояло недолго – садиться не хотелось. Деньги на билет были у всех, кроме Альки, но для неё мы наскребли достаточно мелочи ещё на остановке.

Алька сияла и пританцовывала на месте, как жеребёнок, которому не терпится сорваться в галоп. Похоже, она до последнего не верила в то, что старшие девочки возьмут её с собой на большую прогулку за город, и по очереди заглядывала нам в глаза, боясь что передумаем. Отворачивалась от этих взглядов только Полинка. Ей по-прежнему не нравилась такая идея и она не скрывала своего недовольства. Ещё до прибытия автобуса между нами произошёл яростный спор, в котором я и Машка стояли на том, что Альку нельзя оставлять одну на расправу компании Карастецкого, которая, упустив кота, будет теперь искать другую жертву. Полинка отвечала, что напротив – нельзя брать Альку с собой так далеко и надолго. Она приводила разумные, с точки зрения взрослого человека доводы, но беда в том, что мы не были взрослыми, и доводы эти не казались нам убедительными. Не вернёмся к ночи? Ерунда, Альки целыми днями не бывает дома – никто и не заметит! Не хватит запасов провизии на четверых? Так немного денег у нас осталось, зайдём в магазин у конного двора и купим чего-нибудь ещё! Алькино жёлтое платьице чуть ниже колен и стоптанные сандалии, оставляющие большую часть стопы открытой, совершенно не подходят для долгого похода по пересечённой местности? Да мы сами где только не лазили в таких же нарядах, и ничего!

В конце концов, пусть Полинка и была нашим негласным лидером, но перед лицом численного преимущества не устояла. Плюнула в пыль.

– Да и пофиг, пусть идёт! Только нянчиться с ней сами будете.

А уже потом, в автобусе, глядя на приближающуюся к нам кондукторшу, она сурово спросила у Альки, впервые после диспута на автостанции обратившись к ней напрямую:

– Тебя точно не потеряют, если не придёшь ночевать? Мы уже не станем возвращаться.

Алька затрясла головой.

– Да никто и не заметит, честно! Я часто ночую в огороде или на чердаке когда папа… это… никогда ещё меня не теряли.

Альку стало жалко и я сердито пихнула Полинку локтем. Она ответила мне злым взглядом, но больше этот вопрос не поднимала.

Автобус между тем уже скатился по наклонной улице к пруду и теперь держал путь на плотину, за которой начиналась уже другая часть города, называвшаяся почему-то «та за река». Так и говорили: «пойти на ту за реку», «это на той за реке». Река здесь и правда была, та самая, образующая пруд, но такая мелкая и узкая, что её и рекой называть язык не поворачивался. За плотиной дорога сворачивала вглубь частного сектора, сплошь из которого и состояла эта дальняя от центра часть города. А там, где дома с огородами обрывались в широкое поле, зелёным полотном укрывающее пологий склон ближайшей сопки, раскинулось тёмной громадой деревьев татарское кладбище, куда мы и держали путь.

– Уже одиннадцать, – сообщила Полинка, выразительно кивнув на своё запястье, украшенное солидными взрослыми часами «Заря» – отцовским подарком, которым подруга очень дорожила. Среди нас часы имела только она, что делало её участие в походе особенно важным, – Может, обойдёмся без лошадок?

Машка сделала кислое лицо, но судя по не особо бурной реакции была готова уступить, когда случилось неожиданное. Алька, до сих пор держащаяся подле нас бесшумной мышкой и говорящая шелестящим шёпотом, вдруг подпрыгнула на месте, захлопала в ладоши и взвизгнула на весь автобус:

– Лошадки?! Мы едем на конный двор, да?!

Немногочисленные пассажиры начали оглядываться, некоторые заулыбались.

– Ты чего?! – Машка даже испугалась, – Тише!

– Ой! – Алька прикрыла рот ладошкой, но её глаза продолжали сиять, и я впервые обратила внимание на то какого они пронзительно-синего цвета, – Я просто лошадей ужасно люблю! Больше всего на свете! Мы их увидим, да? Вот здорово!

И это её простое счастье было так заразительно, что даже насупленная Полинка слегка оттаяла. Махнула рукой.

– Ладно, лошади так лошади. Заодно в магазин зайдём. У кого сколько денег осталось?

Мы начали выворачивать карманы, звенеть мелочью и подсчитывать предстоящие траты. За этим занятием и прибыли на нужную остановку.

Алька вылетела из автобуса первой и радостно заскакала на месте, глядя на виднеющиеся поодаль длинные одноэтажные строения за невысокой изгородью. Конюшни.

– Вы тогда идите к своим лошадям, – распорядилась Полинка, собравшая с меня и с Машки оставшиеся деньги, – А я пока в магазин, чтобы время не терять. Встречаемся здесь же.

Альке повезло. Сегодня на просторном огороженном загоне перед конюшнями неспешно прохаживались сразу три лошади, и ещё одна – под седлом, бегала на длинном поводе вокруг очень худого мужчины в резиновых сапогах. Мужчина меланхолично топтался на месте так, чтобы всегда оставаться лицом к движущемуся животному, но увидев нас, выстроившихся рядком у изгороди, прекратил своё занятие.

– Сейчас прогонит, – опасливо шепнула Машка, глядя как работник конного двора неторопливо направляется к нам, ведя за собой под уздцы свою гнедую питомицу.

Я разделяла эти опасения и уже хотела предложить отступать, не дожидаясь такого исхода, когда Алька снова нас удивила. Приподнявшись на цыпочки, она закричала таким восторженным голосом, будто не сомневалась в том, что ей здесь рады так же, как рада она сама.

– Дяденька! Дяденька, а можно погладить лошадок? Пожалуйста, мы очень осторожно!

Худой мужчина приблизился. Скользнул по нам взглядом, и не сдержал улыбки, остановив его на чумазом, но белозубо сияющем Алькином лице.

– Лошадок погладить, значит? – он обращался только к ней, словно у них тут была назначена встреча, – А не боишься? Слышала, что они кусаются?

Алька замотала головой, растрёпанные косички опять смешно заметались по острым плечам.