Тесты на интеллект

–  Хорошо, Анатоль, пусть не экстернат. Что ты предлагаешь?

–  Ничего… Знал бы что – давно уже сделал бы.

–  Нет, мне это определенно нравится: в пропасть скатываемся, а делать что – не знаем. По-твоему, лучше ничего не делать?

–  Да. Пусть как есть, сам потихоньку выкарабкается.

–  Нет, ничего мне не говори,– Ада уже с трудом удерживалась в рамках,– а то мне хочется в тебя чем-нибудь запустить.

–  Лучше бы ты запустила, чем вот так вот со спокойным лицом меня доставать.

–  Ладно, хорошо. Давай так: я ничего не буду предпринимать, Анатоль. Никаких экстернатов, ничего. Но! Я умываю руки, а вся ответственность за Андрюшку будет лежать на тебе. Я думаю, тебе трудно будет объяснить потом, почему все вышло так.

Анатолий изменился в лице и долго молчал. Потом, видимо взяв себя в руки, спокойно ответил:

–  Хорошо, Дада. Хочешь экстернат – пусть. Делай, что хочешь, я согласен. Считай, что ты со мной посоветовалась, ты ведь этого хотела? Не понимаю, зачем тебе со мной советоваться, ты ведь все равно сделаешь, как ты хочешь и как решишь.

– Отнюдь. Я всегда с тобой советуюсь и прислушиваюсь. Ты только почему-то сразу начинаешь сердиться. Ну не злись, баранчик, я же хочу как лучше.

На этом, собственно, все и закончилось. То есть, началось, разумеется. Ада хорошо осознавала свою ответственность, поэтому с первого дня их экстерната туго закрутила гайки: каждый день в восемь утра они садились за стол и свято выполняли назначенное ею расписание – два часа математики, физика, и два часа гуманитарного спецкурса, который включал в себя по очереди все остальные предметы. К двенадцати Ада, дробно стуча копытами, и часто не успев поесть, убегала на работу, Андрюшка заканчивал без нее. Она еще задавала ему домашнее задание.

Особенно мучила ее Андрюшкина музыкальная школа. Четыре раза в неделю приходилось ездить туда на занятия, и каждый день, кроме этого по часу заниматься дома. Забросить ее теперь было поздно – заниматься уже невмоготу. Каждый день Ада с боем усаживала Андрюшку за фортепиано, и сама садилась рядом. Когда-то она тоже стала жертвой музыкального образования и сейчас в меру сил своих пыталась помочь ему одолеть музыкальную премудрость. Самое ужасное в этой ситуации было то, что у Андрюшки обнаружились явные и недюжинные способности к музыке. Кроме абсолютного слуха у него была еще прекрасная манера извлекать звуки, та, которая дается Богом. К тому же, ему явно очень повезло с педагогом – Лариса Алексеевна обладала педагогическим талантом, и именно благодаря ей Андрюшка еще учился музыке.

Она всегда давала себе слово не делать своего ребенка жертвой музыкального образования. Но когда мальчик подрос, Ада с огромным удивлением поняла, что именно это ей хочется сделать сейчас больше всего на свете. Анатолий был против. Он считал, что мальчика надо отдать в спортивную секцию. Ада доказывала ему, что спорт никуда не уйдет, а вот музыкой надо с раннего детства заниматься. Эти бурные обсуждения длились очень долго и закончились, в общем, предсказуемо: Андрюшка пошел учиться музыке. Когда их прослушивали, педагог по классу скрипки очень звала их к себе, Ада хотела отдать его в класс классической гитары, а сам шестилетний Андрюшка очень твердо заявил: «То-олько фортепиано». Ада уступила. Поначалу ни о каких серьезных занятиях и речи не шло, музыка – «для себя», так, просто побаловаться. Но эти музыкальные способности и обожаемый педагог… Наверное, из-за этого он не бросил занятия музыкой, порой доводившие его своей каждодневной рутиной до истерики. Ада помогала ему, как могла, сидя рядом с ним каждый день во время домашнего часа музыкальных занятий, вырывая этот час из своего сверхуплотненного дня. Лариса Алексеевна предложила им заниматься в профессиональной группе. Они долго дискутировали и решили, наконец, что пока Андрюшка на экстернате, можно потратить больше времени на музыку, а там посмотрим. Ада рассказала домашним анекдот на эту тему: учитель специальности говорит ученику: «Будешь плохо заниматься, я скажу твоим родителям, что у тебя талант». Конечно, талант не талант, а способности у мальчика явные, от них не отмахнешься. Но, наверное, связывать профессиональную карьеру с музыкой было бы нерационально. Только если уж действительно судьба…

Ада всегда живо интересовалась делами своего мальчика, а сейчас, проводя с ним все утро в теснейшем общении, она стала ловить себя на том, что проживает не свою жизнь, а его. Его дела интересовали ее гораздо больше, чем свои и воспринимала она его жизнь, как жизнь, а свою – как преджизнь. Ей пришлось вспомнить всю программу восьмого класса и оказалось, что это совсем не трудно. Когда-то она оканчивала математическую школу и, поступив на экономический факультет, горевала, что все пропало напрасно и ее силы, потраченные на математику, ушли в песок. Поэтому сейчас она невероятно радовалась, что все помнит, все понимает и может быть полезна своему мальчику. У них был только один репетитор – по английскому, в остальном обходились своими силами. Андрюшке такая учеба нравилась: быстро, времени остается много, интересно и весело.

А ей очень нравились их совместные завтраки. Все еще спали, а они с Андрюшкой, приятно беседуя о всякой всячине, ели кашу, он пил чай, а она – обжигающий кофе, который обожала с болезненностью наркомана. Именно в этот час они с удовольствием болтали о мирском. Однажды Андрюшка явился на кухню хмурым и с похоронным видом принялся за яблоко.

–  Почему ты изображаешь из себя сосуд мировой скорби? – поинтересовалась Ада.

–  Знаешь, мама, у меня никогда не будет детей,– мрачно проинформировал он.

–  Вот еще! С чего это ты взял?

–  Никто не захочет со мной заниматься любовью: у меня пенис слишком маленький.

Ада едва удержалась от смеха:

–  Да с чего ты решил?!

–  Должен быть пятнадцать сантиметров, а у меня десять.

–  Имей в виду, размер вовсе не влияет на репродуктивную функцию, кстати, и на ощущения тоже. Ты что, измерял что ли?

–  Да, измерял.

–  Что, штангенциркулем?

–  Нет, линейкой.

–  А с чего ты взял про пятнадцать сантиметров? У всех параметры разные. Все разного роста, разного телосложения. К тому же, ты ведь подросток, тебе еще расти, и расти, все еще изменится.

–  И вообще, мама, у меня такая рожа, такая…– он поискал подходящее слово,– омерзительная. И веснушки эти, ух, прямо изодрал бы всю кожу, чтобы эти веснушки выковырять!

–  Знаешь, это у тебя подростковый комплекс – неприятие себя. Подросток ненавидит себя и ему кажется, что он противный-распротивный, ищет у себя ложные уродства, отвратительные стороны, то ему личико светлое не нравится, то собственная интимная деталь мала.

– Это у всех, что ли такое бывает?

–  Абсолютно у всех, сыночка моя, все страдают. Это надо пережить, все скоро пройдет, это просто возраст.

–  Ох, скорее бы мне уже двадцать лет! Буду не вылазить из ночных клубов, пить кока-колу, лопать чипсы!

–  Я думаю, когда тебе будет двадцать, ты, наконец-то, поумнеешь к этому времени, и тебе не захочется пить и есть всякую гадость. Ты только представь,

что делается в нежном гастритном желудке от газированной воды, если она в капроновых чулках прожигает дырки? А насчет ночных клубов, я думаю, что это занятие тебе покажется скучным.

–  Нет, мама, скучно все время учиться, учиться. И вообще, зачем жить? Ну, вот можешь объяснить, за-че-м?

–  Этого никто не знает, сердечко мое. Смысл жизни в самом процессе жизни, а жизнь, по-моему – это процесс познания. Познание же – бесконечность, которую нельзя объять. Во всяком случае, человек не может. И смысл как раз в присвоении этой бесконечности.

–  Ага, чтобы перед смертью на тебя сошло озарение, что ты так и не объял всю бесконечность и умираешь полным придурком? Абсолютный бред!

–  Ну, примерно так.

–  А в чем тогда для человека фишка, если ничего познать нельзя?

–  Ну, видишь ли, мне кажется, что вся жизнь – это гонка на выживание, такое соревнование с той силой, которая тебя вызвала из небытия для жизни. Она нас все время тестирует на интеллект, и нам нужно выдержать этот тест достойно, если мы не выдерживаем, то эта же сила погружает нас обратно в небытие.

–  Так, может, в небытии как раз и лучше?

–  Нет, там неинтересно. Разве тебе не нравится жить? Здесь есть приятные вещи – музыка, друзья, цветы, любовь.

–  Вот, может, это единственное, ради чего стоит жить.

–  А ты знаешь, что девочки влюбляются в интеллектуальных мужчин?

–  Нет, мама, они влюбляются в сильных и богатых.

–  Да, есть и такие, но самые умные, только – в интеллектуалов. К тому же, если ты умный и интеллектуальный, то, скорее всего, сможешь быть богатым. Под это дело пошли учиться. Вот только скажи мне, что я всегда буду вынуждена с тобой сидеть за уроками? Будет ли какая-то твоя воля к победе?

–  Будет, будет.

–  Весь вопрос – когда? Ох, уж доживу ли я?

Работать с этим сдвинутым расписанием приходилось до позднего вечера, и для Ады началась беспросветная карусель. Иногда вечером, приползши домой в изнеможении, облив холодной водой немилосердно болевшие ноги, Ада садилась в кухне попить чаю и пережить свою полную беспомощность в наведении порядка в доме. Она хорошо видела нарастающий хаос и энтропию. Они наползал на ее дом, как ночь, как сумрак варварства, накрывая ее с головой, поглощая пространство ее семьи, а она не в состоянии была противостоять этому, у нее элементарно не было на это сил. Ситуация была очень простой: «хоть видит око, да зуб неймет».

Ее домашние никогда особо не думали ни о порядке, ни о чистоте, не те были традиции с обеих сторон. Наталия Илларионовна, человек широчайшей русской души и размаха просто не замечала таких пустяков, она всегда с презрением относилась к болезненной чистоплотности и насмешливо говорила, про какую-нибудь особо ревностно блюдущую чистоту соседку: «Она зубной щеткой готова пол выкрасить». Анатолий, естественно, был выше этого, его вообще мало интересовал какой бы то ни было порядок, а уж об Андрюшке и говорить не приходилось. Этот мальчик, забегая домой, лихим молодецким движением сбрасывал с себя куртку, бросал ее в кресло, выходил из ботинок и стремительно мчался к себе в комнату, подгоняемый неотложными делами. Ада, приходя вечером домой, первым делом вызывала его в прихожую и молча указывала на брошенные вещи. Андрюшка издавал боевой клич племени индейцев «Сиу», потом трубил, как подраненный самец оленя, выражая свое возмущение, и только после этого, ворча и ругая свою ничтожную жизнь, убирал в шкаф башмаки и куртку. Эта сцена повторялась изо дня в день уже как минимум шесть лет и давно стала ритуальной. Все попытки Ады объяснить, что гораздо удобнее и безболезненнее делать это сразу, как пришел, были тщетными, Андрюшка упорно не желал выполнять ее требования. Впрочем, Наталия Илларионовна, как это ни странно, поступала также, но ее вещи Ада прибирала молча: маму воспитывать уже было поздновато. В результате их квартире было далеко до идеального порядка, у Ады даже выработалась теория «минимального бардака», когда до идеала далеко, но и все еще вполне прилично. Генеральная уборка делалась только после энергичного нажима на всех со стороны Ады, и то очень неохотно, норовя всячески откосить от этого.