Крэнфорд

Однако мы принялись за работу после чая с какой-то принужденной веселостью (которая скоро сделалась искреннею), разговаривая о помолвке леди Гленмайр. Мисс Мэтти почти начала находить это делом хорошим.

– Я не намерена отрицать, чтоб мужчины не были помехой в доме. Я не могу судить о неисчерпаемой новости по собственному-опыту, потому что отец мой был олицетворенной опрятностью и всегда, возвращаясь домой, вытирал башмаки так же старательно, как женщины; но все-таки мужчина понимает, как должно поступать в затруднительных обстоятельствах, и очень приятно иметь человека под рукою, на которого можно положиться. Вот хоть бы леди Гленмайр, вместо того, чтоб колебаться и не знать, где ей поселиться, будет иметь дом среди общества приятных и добрых людей, каковы, например, наши добрые мисс Поль и мистрисс Форрестер. А мистер Гоггинс ведь, право, видный собой мужчина; ну, а что касается до его обращения, то если оно не слишком изящно, я скажу, что знала людей с прекрасным сердцем и преумных, которые хотя не могли похвалиться тем, что некоторые считают светскостью, но отличались и благородством и добротой.

Она предалась нежной мечтательности о мистере Гольбруке и я не прерывала ее, будучи занята соображением одного плана, который занимал мои мысли уже несколько дней, но который угрожающее банкротство привел к кризису. В этот вечер, когда мисс Мэгги улеглась спать, я вероломно опять зажгла свечу и села в гостиной сочинять письмо к Аге Джонкинсу, письмо, которое должно было тронуть его, если он был Питер, и показаться простым изложением сухих фактов, если это человек посторонний. Церковные часы пробили два прежде, чем я кончила.

На следующее утро явились известия и официальное и частное, что городской банк прекратил платежи. Мисс Мэтти была разорена.

Она пыталась говорить со мной спокойно; но когда дошла до обстоятельства, что должна жить только пятью шиллингами в неделю, не могла удержать нескольких слез.

– Я плачу не о себе, душенька, сказала она, утирая их: – я полагаю, что плачу о той глупой мысли, как огорчилась бы матушка, если б это знала; она заботилась о нас гораздо больше, чем о себе самой. Но сколько бедных людей имеют еще меньше; а я, слава Богу, не очень расточительна: когда выдам Марте жалованье, расплачусь за баранину и за наем квартиры, то не останусь должна ни одной копейки. Бедная Марта! думаю, ей будет жаль меня оставить.

Мисс Мэтти улыбнулась мне сквозь слезы и как будто хотела показать мне только улыбку, а не слезы.

III. Истинные друзья

Видеть, как мисс Мэтти тотчас принялась за сокращения, которые она считала необходимыми при своих изменившихся обстоятельствах, было для меня примером и, думаю, могло бы быть примером и для других. Пока она пошла поговорить с Мартой и уведомить ее обо всем, я, с моим письмом к Аге Дженкинсу, ускользнула к синьорам, чтоб узнать верный адрес. Я обязала синьору соблюдать молчание; и действительно, её военные приемы имели некоторую степень резкости и осторожности, заставлявшую ее говорить как можно меньше, кроме тех случаев, когда она находилась под влиянием сильного волнения. К тому же (что делало мою тайну вдвое надежнее) синьор до того теперь оправился от своей болезни, что помышлял ехать дальше, показывать фокусы и через несколько дней с своей женою, маленькой Фебой, оставлял Крэнфорд. Я нашла его рассматривающим огромное черное с красным объявление, где рассказывались все совершенства синьора Брунони и где недоставало только имени города, в котором он намеревался играть. Они с женою были так погружены в решение того, где красные буквы будут эффектнее, что я насилу могла вставить свой вопрос, и то уже подав предварительно различные мнения, в основательности которых сама усомнилась, когда синьор возобновил свои сомнения и размышления об этом важном предмете. Наконец я достала адрес, и как казался он странен! Я бросила письмо на почту, возвращаясь домой, и с минуту стояла смотря на деревянный ящик с раскрытой щелью, отделявшей меня от письма, за секунду перед тем находившегося в моих руках. Оно ускользнуло от меня, как жизнь, безвозвратно. Оно будет качаться по морю, может быть, забрызжется волнами, унесется к пальмам, пропитается всеми тропическими благоуханиями; клочок бумажки, только час назад такой обыкновенный и знакомый и пошлый, отправится в свой путь к диким странам за Ганг. Но я не могла терять много времени на эти размышления. Я поторопилась домой: может быть, я нужна мисс Мэтти. Марта отворила мне дверь с лицом, распухшим от слез. Увидев меня, она залилась снова, схватила меня крепко за руку, притащила в переднюю и захлопнула дверь, спрашивая, справедливо ли то, что сказала мисс Мэтти.

– Я никогда ее не брошу, нет, не брошу – так я ей сказала; не знаю, говорю, как у вас хватило духу отпускать меня. На её месте я бы этого не сделала. Я ведь не такая мерзавка, как Роска у мистрисс Фиц-Адам, что готова отойти, если не прибавят жалованья, проживши семь с половиной лет у одних хозяев. Я сказала, что не хочу служить дьяволу таким манером, что я, дескать, понимаю, что значит добрая барыня, коли она не понимает, что значит хорошая служанка…

– Но, Марта… сказала я, перебивая ее, покуда она вытирала себе глаза.

– Не говорите мне этого, отвечала она на мой умоляющий голос.

– Выслушай причины…

– Не хочу слушать ваших причин, сказала она теперь твердым голосом, который прежде прерывался от рыданий. – Всякий может приводить причины по-своему. У меня тоже есть хорошие причины. Уж причина там или нет, а я все буду это говорить, вот хоть меня убейте. У меня есть деньги в Сохранной Казне, есть-таки довольно из одёжи и не уйду я от мисс Мэгти, нет, не уйду, хоть отпускай она меня каждый час и каждый день!

Она сложила руки фертом, как бы вызывая меня на бой; и точно, я не знала бы как начать ее уговаривать – так сильно я чувствовала, что мисс Мэтти, при своем увеличивающемся нездоровьи, нуждалась в попечении этой доброй и верной женщины.

– Хорошо, сказала я наконец.

– Я рада, что вы начали с «хорошо»! Если б вы сказали «но», как прежде, я бы вас не стала слушать. Теперь вы можете продолжать.

– Я знаю, что мисс Мэтти много потеряла бы в тебе, Марта…

– Я так ей и сказала. Потеряла да вечно бы жалела, перебила Марта с торжеством.

– Однако у ней будет так мало… так мало… средств к жизни, что я не знаю, чем будет она тебя кормить… она и себя-то прокормит с трудом. Я говорю это тебе, Марта, потому, что считаю тебя другом мисс Мэтти; но, знаешь, может быть, ей будет неприятно, чтоб говорили об этом.

Вероятно, это был предмет более печальный, нежели как хотела говорить о нем мисс Мэтти, потому что Марта бросилась на первый стул, который случился у ней под рукой, и зарыдала громко (мы стояли в кухне). Наконец она опустила передник и, посмотрев мне пристально в лицо, сказала:

– Не по этой ли причине мисс Мэтти не заказала пудинга сегодня? Она сказала, что ей не хочется сладкого и что вы с нею будете кушать просто баранью котлетку, но я перехитрю. Не говорите ей, а я сделаю славный пудинг на свои деньги. Смотрите же, чтоб она его скушала непременно. Многим становится легче на сердце, когда хорошее блюдо на столе.

Я была рада, что энергия Марты приняла немедленное и практическое направление к деланию пудинга и прекратила спор, останется ли она или не останется в услужении у мисс Мэтти. Она надела чистый передник и приготовилась идти в лавку за маслом, за лицами и всем, что было нужно; она не хотела взять для своей стряпни ни крошки из того, что находилось в доме, но отправилась к старой чайнице, в которой хранились её деньги, и взяла сколько ей было нужно. Я нашла мисс Мэтти очень спокойной и порядочно-грустной; мало-помалу она начала улыбаться для меня. Было решено, что я напишу к батюшке и попрошу его приехать, чтоб посоветоваться; как только отправилось письмо, мы начали говорить о будущих планах. Мисс Мэтти намеревалась нанять одну комнатку, оставив только ту мебель, какая была ей необходима, продать остальное, и тихо жить тем, что останется ей от найма за квартиру. Я была более честолюбива и менее довольна. Я думала о том, сколько может женщина, старее среднего возраста и с воспитанием, какое получали женщины за пятьдесят лет назад, добывать для жизни, не выходя из своего сословия; но, наконец, я отложила в сторону этот последний пункт и желала узнать, что хочет делать мисс Мэтти.

Уроки, разумеется, прежде всего приходили на мысль: если б мисс Мэтти могла чему-нибудь учить детей, то жила бы, окруженная маленькими созданиями, которыми восхищалась её душа. Я перебрала в уме её дарования. Как-то раз она сказала, что может сыграть: «Ah! vous dirai-je, maman?» на фортепьяно; но это было давно, очень давно; и слабая тень музыкального дарования исчезла, много лет назад. Она умела также когда-то рисовать очень милые узоры для кисейных вышивок, наложив сквозную бумагу на узор, приложив стекло, проводя карандашом по зубцам и кружечкам.

Но это были самые искусные подвиги в рисовании, и не думаю, чтоб с ними можно было уйти далеко. Что касается до отрасли серьёзного английского образования – женского рукоделья и географии с арифметикою – чему бралась учить начальница женского пансиона, в который все крэнфордские купцы посылали своих дочерей, глаза мисс Мэтти изменяли, и я сомневаюсь, могла ли она счесть нитки в гарусном шитье, или достодолжно оценить различные тени, требуемые для лица королевы Аделаиды в вышивании шерстями, теперь самом модном рукоделье в Крэнфорде. Что касается до употребления глобусов, с которыми я никак не могла сладить сама и потому, может быть, была не совсем хорошей судьей о способностях мисс Мэтти к обучению этой отрасли воспитания; но мне казалось, что экватор, тропики и тому подобные мистические круги были для неё истинно-мнимыми линиями, и что она смотрела на знаки зодиака как на остатки чернокнижия.

В деле искусств она гордилась только уменьем делать фитили, чтоб зажигать свечи, или, как она их называет, fidibus, из разноцветной бумаги, вырезанной наподобие перьев, и вязаньем подвязок самых превосходных узоров. Я сказала однажды, получив в подарок такую вязаную пару, что очень желала бы потерять одну на улице, чтоб заставить ею полюбоваться, но нашла, что эта шуточка, кажется, очень невинная, до такой степени оскорбила её чувство приличия и была принята с таким серьёзным испугом, как бы искушение не увлекло меня на самом деле, что я сожалела, зачем сказала это. Эти нежно сработанные подвязки, сотня разноцветных свечных фитилей, подмотки, намотанные шелком по фантастическому способу, были верными признаками благосклонности мисс Мэтти. Но захочет ли кто платить за то, чтоб дети выучились таким искусствам? и захочет ли мисс Мэтти продавать, из-за прибыли, искусства и сведения, из которых она делает вещи ценные для тех, кто ее любит?

Я возвратилась к чтению, письму и арифметике; читая главу из Библии каждое утро, она всегда кашляла, когда дело доходило до длинных слов. Я сомневалась, в состоянии ли она докончить главу даже при помощи всего своего кашля. Писала она хорошо и четко, но правописание!.. Она думала, что чем страннее будет её слог, чем более она будет в нем затрудняться, тем большую любезность окажет она своему корреспонденту, и слова, которые она ставила почти правильно в своих письмах ко мне, становились сущими загадками, когда она писала к моему отцу.

Нет! ничему она не могла научить возрастающее поколение Крэнфорда; оно могло учиться у неё разве только подражать её терпению, смирению, кротости, уменью не завидовать тому, чего она не умела делать. Я обдумывала об этом, покуда Марта не доложила об обеде с лицом, раздувшимся и распухшим от слез.

У мисс Мэтти были некоторые особенности, которые Марта считала причудами, нестоящими внимания, и детскими фантазиями, от которых старая, пятидесятивосьмилетняя дама должна постараться отстать. Но в этот день на все обращалось самое заботливое попечение. Хлеб был разрезан с совершенством, доведенным до идеала в воображении мисс Мэтти, так, как любила её мать; занавесы были задернуты так, чтоб закрыть голую кирпичную стену соседней конюшни, и чтоб показать нежные листки тополя, находившегося тогда во всей своей весенней красоте. Тон Марты с мисс Мэтти был точь-в-точь такой, какой эта добрая, грубая служанка сохраняла для маленьких детей и каким она никогда не говорила с взрослыми.

Я забыла сказать мисс Мэтти о пудинге и боялась, что она станет кушать его, как должно; у ней в этот день было очень мало аппетита; я воспользовалась тем временем, когда Марта унесла блюдо, чтоб ввести ее в секрет. Глаза мисс Мэтти наполнились слезами; она не могла даже выговорить ни слова, чтоб выразить удивление или восхищение, когда Марта воротилась, неся торжественно пудинг, сделанный удивительно, в виде лежачего льва. Лицо Марты сияло торжеством; она поставила его перед мисс Мэтти с ликующим: «вот!» Мисс Мэтти хотела изъявить благодарность, но не могла; она взяла руку Марты и с жаром ее пожала, отчего Марта расплакалась и я сама с трудом могла сохранить приличное спокойствие. Марта бросилась вон из комнаты, а мисс Мэтти должна была прокашляться раз или два прежде, чем могла заговорить. Наконец она сказала:

– Я хотела бы сохранить этот пудинг под стеклом, душенька!

Мысль о возлежащем льве с его изюмными глазами, на почетном месте над камином, рассмешила меня до истерики и я начала хохотать, что несколько удивило мисс Мэтти.

– Я уверена, душенька, что видела под стеклом вещи гораздо менее достойные внимания, сказала она.

И я также, да еще как часто. Я постаралась успокоиться, но с трудом могла удержаться от слез, и мы обе напали на пудинг, который был тонко превосходен, только каждый кусок, казалось, давил нас – так наши сердца были переполнены.

Мы были так заняты мыслями, что не могли много разговаривать в этот день. Он прошел очень молчаливо. Но когда принесла Марта чайный прибор, новая мысль пришла мне в голову. Почему бы мисс Мэтти не продавать чаю, не быть агентом Чайного Общества Восточной Индии, тогда существовавшего? Я не видела препятствия к исполнению этого плана, между тем, как выгод было много, предположив, впрочем, что мисс Мэтти может спуститься до унижения заниматься чем-нибудь в роде торговли. Чай не был ни липок: ни жирен, этих двух вещей мисс Мэтти не могла терпеть. Выставлять в окошке небольшое аристократическое уведомление о полученном ею позволении продавать чай, правда, будет необходимо, но я надеялась, что оно поместится там, где его никто не увидит. Чай был веществом нетяжелым и не мог обременить слабые силы мисс Мэтти; единственная вещь, представлявшая затруднение, была покупка и продажа.

Между тем, как я давала рассеянные ответы на вопросы мисс Мэтти, почти такие же рассеянные, мы услышали на лестнице шум, дверь отворилась и затворилась как будто какой-то невидимой силой. Вскоре явилась Марта, таща за собою высокого молодого парня, раскрасневшегося, как рака, от робости, и находящего единственное спасение в приглаживании своих волос.

– Извините, это Джим Гэрн, сказала Марта вместо рекомендации; она так запыхалась, что мне представилось, не выдержала ли она драку, прежде чем победила его сопротивление быть представлена в аристократическую гостиную мисс Матильды Дженкинс.

– Он желает на мне жениться. Он имеет желание также взять жильца, тихого жильца, и мы возьмем очень покойный дом. Ах, милая мисс Мэтти, если смею предложить, не будете ли вы согласны жить у нас? Джим тоже этого желаем. (Джиму) Ну ты, болван! разве ты не можешь подтвердить что я говорю; но ему все-таки больно хочется – не так ли Джим? – только изволите видеть, он потерялся, потому что не привык говорить с барыней.

– Совсем не то, вмешался Джим. – Ты вдруг на меня напала; я совсем не думал жениться так скоро, а такое торопливое дело совсем ошеломит человека. Не то, чтоб я был против этого, сударыня (обращаясь к мисс Мэтти), только Марта уж такая проворная, коли заберет что себе в голову, а женитьба, сударыня, женитьба ведь на век связывает человека. Осмелюсь сказать, как обвенчаюсь, так тогда уж мне будет все равно.

– Извините, сударыня, сказала Марта, которая дергала его за рукав, толкала под локоть и всячески старалась перебить его во все время, как он говорил – не слушайте его, он образумится. Вот прошлый вечер он приставал ко мне – да, приставал, зачем я говорила, что не бывать этому еще много лет; а теперь это он свихнулся от радости. Только ты ведь, Джим, также, как я, желаешь иметь жильца? (Опять толканье под локоть).

– Ну если мисс Мэтти будет у нас жить, пожалуй; а то я не хочу напичкать дом чужими, сказал Джим с недогадливостью, взбесившею Марту, которая старалась представить, будто они ужасно желают иметь жильца и будто мисс Мэтти окажет им большую милость, если согласится с ними жить.

Мисс Мэтти была сбита с толку этой четой: внезапное решение несогласной пары, или, скорее, одной Марты, в пользу брака изумило ее и помешало ей согласиться на план, принятый Мартой к сердцу. Мисс Мэтти начала:

– Брак дело весьма важное, Марта.

– Точно так, сударыня, молвил Джим. – Не то, чтоб я имел что-нибудь против Марты…

– Ты приставал ко мне с ножом к горлу, чтоб я назначила день нашей свадьбы, сказала Марта с лицом в огне и готовая заплакать от досады: – а теперь стыдишь меня перед барыней.

– И, нет Марта, право нет! право нет! только ведь надо же перевести дух, сказал Джим, стараясь поймать ее за руку, но напрасно. Видя, что она серьёзнее обижена, нежели он предполагал, он старался собрать свои рассыпавшиеся мысли и с большим успехом, нежели за десять минут перед тем я ожидала от него. Он обернулся к мисс Мэтти и сказал: – Надеюсь, сударыня, вам известно, что я питаю почтение ко всем, кто был милостив к Марте. Я давно считал, что она будет моей женой. Она зачастую говорила об вас, как о добрейшей барыне на свете; и хотя, по правде сказать, мне нежелательно иметь жильцов простых; а если вам, сударыня, угодно сделать нам честь жить с нами, я знаю наверняка, что Марта все сделает, чтоб вас успокоить; а я постараюсь всегда как можно меньше попадаться вам на глаза, что, как мне сдается, самое лучшее дело, какое только может сделать такой неуклюжий парень, как я.

Мисс Мэтти весьма старательно снимала свои очки, вытирала их и надевала; но могла только сказать:

– Пожалуйста не примешивайте мысль обо мне к вашей женитьбе; пожалуйста не примешивайте! Брак дело весьма важное.

– Мисс Матильда подумает о твоем предположении, Марта, сказала я, пораженная выгодами, которые оно представляло, и не желая потерять случай обдумать его. – И, будьте уверены, ни она, ни я, мы никогда не забудем твоего доброго расположения, ни твоего также, Джим.

– Ну точно так, сударыня. Я, право, говорил по сердечному расположению, хоть немножко одурел, что мне так вдруг вбили в голову женитьбу, и не могу выразиться по приличеству. А право, охоты у меня довольно и, дай срок, привыкну. Ну, девка, полно хныкать, к чему дуешься, коли я подхожу?