Долгое эхо короткой жизни

«У Геббельса нашел несколько неожиданных высказываний. Например, Геббельс часто говорил о том, что наступление американцев и англичан страшит его больше, чем продвижение на Запад большевиков. Со Сталиным, считал он, договориться легче, чем с главами США и Англии».

«Д. Лихачев прав: надо читать только те книги, которые заставляют думать, помогают осваивать стиль и дают знания. Хорошо бы все перечитать заново: Толстого, Достоевского, Чехова, Пушкина, Лермонтова, Салтыкова-Щедрина, Тургенева, в общем, классику.

«Блок никогда не был моим. Мой – Маяковский. А. Блок красив и манерен. Это особенно заметно, когда он, как в поэме «Двенадцать», напускает на себя грубость. Маяковский сложнее, искреннее. Впрочем, всему свой срок. Сегодня «дружу» с Владимиром Владимировичем, а лет через 50, смотришь, увлекусь занудливым Диккенсом».

«На летучке один из коллег сказал: «Главное – собрать факты. А написать проще. Дайте мне факты, и я за час статью сделаю». Шустрый, однако. Это современная журналистика: наспех делают, неглубоко копают, ординарно мыслят».

«Ни с того ни с сего взял синий томик Ленина и вдруг ощутил жалость к вождю. Как многим обделил он себя, став профессиональным революционером. Он шёл на это сознательно. Вероятно, считал, что иначе быть не должно: борец за счастье людей вынужден стать аскетом. Это его стезя. Его подвиг, его путь. Но мне действительно жаль, что Ленин обделил себя (литература, увлечения, рыбалка). А Ленину было бы жаль меня. Ему казалось бы, что я не понимаю важных вещей. Но разве не самое важное – это то, что жизнь – великий дар, всего лишь, по мысли В. Набокова, полоска света между двумя абсолютно черными плоскостями».

«НЭП вел к мелкобуржуазному производству, а значит, способствовал занятости. Позднее безработица вернулась. Если проводить аналогию с нынешней кооперацией, то не следует ли сказать об ожидающейся позже безработице?»

«Пикуль не рисовался, говоря, что его романы читают лишь потому, что у нас не знают истории. Он прав, даже если не желает быть в этом полностью правым. Он берет фактом, незамысловатостью, динамичностью. Ему интересно писать, поэтому его интересно читать».

«– А у нас 16-летние полками командовали во время Гражданской войны. – А у нас державой правили. Вспомните-ка царя Михаила Федоровича, первого монарха из Романовых. Ведь в 16 лет на престол взошел. И был у него под началом не полк, а разоренная страна без казны.

Кстати! И сынок Михаила Федоровича Алексей Михайлович тоже императорствовал с 16 лет. Вот какие были на Руси монархи (с императорством – это я загнул, императоров тогда не водилось в наших землях)».

«Очень удобная вещь книга. Лежишь на диване и одновременно вместе с Дарреллом ловишь зверей в лесах Камеруна. И еще неизвестно, какая из этих двух жизней воспринимается реальнее. Первую, настоящую, ты творишь сам. Во второй участвуешь как зритель».

Жаль, что дневники, отражающие случившееся и прочувствованное, перестают жить. Сегодняшняя действительность даже школьные дневники выводит из обихода. Ничего записывать не требуется. Касаешься экрана смартфона – и пожалуйста, все отметки, домашние задания буквально на ладони.

У взрослых тем более не возникает необходимость записывать ручкой в тетрадь, как прожил день, с кем спорил, что чувствовал. В минувшие века такая «забава» характеризовала образованного, мыслящего человека. В наши дни плотные ряды блогеров взяли на себя труд потешать публику перипетиями собственной жизни. Никакой приватности. А самое печальное, самовосхваление блогеров заслоняет неповторимые чувства по-настоящему талантливых людей.

***

Осенью и зимой за окном темно. Весной и летом сумерки бесшумно припадают к стеклу и долго не уходят. Сигаретный дым бродит по комнате. Бормочет телевизор. Черный домашний кот Кузя греется под настольной лампой. Небыстро засевается строчками белое поле листа. У Жени – время осмысления прожитого дня.

Высокопарно звучит? Возможно. Но происходило именно это. Делались записи в дневнике, выписки из полезных для журналистского умственного багажа книг. Теснились на страничках зарисовки – вдруг случайный штрих разбудит неожиданную мысль? Приём срабатывал не раз.

В эти невероятные часы придумывались для домашней библиотеки эскизы экслибрисов, рисованием которых он увлекся на недолгое время.

В очередной раз «инспектируя» полки нашей солидной домашней библиотеки, Женя вдруг решил, что необходим знак, подтверждающий принадлежность книг семье Захаровых. Появилось несколько вариантов. Они были оригинальны и использовались, например, в… потешной праздничной программе для гостей. Но долгую жизнь получили лишь два экслибриса, хранящихся в домашнем архиве. Правда, книги остались без меток…

Делались на деревянных пластинках лики праведников для передачи базарному торговцу, который платил за них в пору абсолютного перестроечного безденежья скудные «гонорары». Писались письма адресатам, появившимся у Жени после его отклика на публикацию в «Советской России» (1988 год) статьи преподавателя вуза Нины Андреевой «Не могу поступаться принципами». Решались шахматные задачи. Словом, поднимался и переворачивался огромный пласт «внеклассной» работы.

Поздний вечер и начало ночи принадлежали Евгению. В эти часы он, скорее всего, чувствовал прилив свежих сил, растраченных на суетные хлопоты дня. Жене было чуждо бесполезное времяпрепровождение, хотя он очень уставал из-за больного сердца. Но, может, нагрузка как раз отвлекала от недомогания, ставила заслон хандре, свойственной нездоровому человеку.

В нашей семейной жизни отсутствовал культ быта. Моей профессией тоже была журналистика, и Женя принимал сложившийся в доме уклад. Не привередничал, если перед праздником не поднимался в квартире дым коромыслом. Мог сам взяться за готовку. А уж мелкая рыбка, попадавшая на его удочку, становилась исключительно авторским блюдом.

Он умел и любил делать неожиданные подарки. Наш сын Никита в самом раннем детстве получил рисованную книжку.

Евгений оформил поэтический сборник «Что со мной?». Каждая буква в нём – рукописная, к каждому стихотворению сделан миниатюрный рисунок.

В редакции у него складывались особенно теплые отношения с женщинами. Молодых он баловал комплиментами, стихотворными прибаутками. Мог подарить цветы, ни с того ни с сего принести конфеты, мороженое, сопровождать дам в выходах на природу. Для женщин постарше он был участливым собеседником. С ним делились заботами, обсуждали домашние дела.

В день похорон Жени сотрудница «БГ» Наталья Тимченко сказала, что нет в редакции человека, у которого бы не осталось что-то, сделанное Женей: поздравительная открытка, подписанное оригинальным рукописным шрифтом удостоверение, фотография. Он фотографировал коллег, печатал снимки и бескорыстно раздаривал. Причем некоторые портреты оформлял с обратной стороны в виде почтовых карточек.

Неизлечимо больного редактора заводской газеты, в которой Женя уже давно не работал, поддержал письмецом, но никому не похвастался. Сделал только запись в дневнике: «Валерий Иванович очень плох. Написал ему записку. Написал, что стыдно зимнему рыболову болеть зимой. Общественность требует: выздоравливайте!»

По переписке он играл в шахматы с Г. Позже оказалось, что Г. инвалид, и Женя стал наведываться к парню, лишенному возможности выйти из дома. Когда он умер, родители известили Женю, поблагодарив за доброту и внимание к сыну.

Может показаться, что в характере Жени не было места слабым звеньям. Отнюдь. Как всякий человек, он был импульсивен, его иногда переполняли токсичные эмоции. Было удивительным лишь то, что он их никогда не выплескивал. Предпочитал сдержаться, промолчать. Ответить нейтральной фразой. Не навязывать никому своё мнение.

Владимир КАРМАН, коллега по «БГ»:

– Этот рослый, мягкий и даже сдержанный в движениях, добродушный человек с первых же секунд располагал к себе собеседника. Его манера держаться, которая могла показаться проявлением стеснительности – он никогда не выходил на первый план, обычно отстраняясь от основного действия или разговора – на самом деле была удобной нишей, в которой он чувствовал себя наиболее комфортно.

Я думаю потому, что суета его утомляла, а вот размеренный, неторопливый темп был для него естественным и удобным. Женю не привлекало лидерство или доминирование. Во всяком случае, он не делал ничего для того, чтобы утвердить себя в общественном мнении. Ни тщеславие, ни комплексы, приводящие к постоянной сверке данных самооценки и сторонней оценки, его не терзали.

Впрочем, может быть потому, что ум и талант позволяли ему без напряжения занимать одно из самых высоких положений в негласном рейтинге журналистского мастерства редакции.

Ему не было смысла бороться за то, что приходило к нему само. Писал он умело, остроумно, точно и, что интересно, в той же манере, которой держался в жизни – словно наблюдая за происходящим в своих статьях со стороны. Ремарки его – письменные и устные – были остроумны и уместны.

Что касается отношений в коллективе, то он был не просто уважаем товарищами, но, что бывает нечасто, любим ими. Ни у кого не возникало к нему типичного для творческих содружеств чувства ревности или зависти. Я не помню, чтобы на наших задиристых обзорах, во время которых доставалось всем, «невзирая на…», хотя бы раз в адрес его материалов прозвучала критика.

Сам же он, обладая прекрасным чувством языка и склонностью к логическому осмыслению происходящего, был к написанному товарищами нестрог. Во время обзоров, чтобы не подвести или не обидеть их, как я припоминаю, уклонялся от выявления неточностей и ляпов, выделяя, порой больше заслуженного, положительные стороны материалов.

Желание не обидеть, не задеть, не помешать было естественным проявлением его натуры. А ещё он был лириком и мечтателем. Однако об этих его склонностях я знаю только понаслышке.

***

В 2000-е годы, когда сердце подавало сигналы SOS почти беспрерывно, Женя захотел уйти на более спокойную работу. Попробовал вернуться на завод – продержался месяц: скучно. Перешёл в муниципальную газету, где нагрузка была не столь великой, как в «БГ». Но он и здесь не смог раскроить день в свою пользу, отсиживать положенные часы.

Взялся делать исторический клуб. Трансформировал свои бэгэшные «Семь дней…» в короткие, но столь же оригинальные обзоры областных новостей. Трудно оказалось принять лишь необходимость освещать деятельность депутатов. Официоз всегда его напрягал, отталкивал. Но он, наверное, смирился бы и справился, если бы не новые обстоятельства.

Строптивая «БГ» не очень устраивала власть. Зарабатываемых на рекламе средств на выпуск газеты, налоги, зарплату сотрудникам не хватало, и редакторат вынудили принять иные условия: создать издательский дом «Наш город». В него вливалось и муниципальное СМИ. Таким, если угодно, магическим образом Евгений Захаров вернулся в перерожденную «Брянскую газету». А менее чем через год снова ушел. И это оказалась самая невозвратная дорога – из жизни.

***

Что может связывать рыбалку, историю, шахматы, фотографию? Человек. И этот человек – Евгений Захаров.

Есть женщины, побуждающие мужчин следовать за собой. И очарованные гордые рыцари пускаются в счастливые странствия. Женя не стал исключением. Однажды и он отправился за женщиной. Сокровища её полюбились сразу. А когда стало ясно, что по лабиринтам её владений можно бродить без конца, он отдал ей и сердце, и время. Это была История.

Захаров не просто увлекался прошлым. «Я хотел бы работать летописцем», – сделал он однажды лаконичную запись. Было столько перечитано блестящих трудов: «История иудейских войн», С. Соловьев, Н. Костомаров, В. Ключевский, К. Валишевский… «Читал Карлейля «Французскую революцию». Что за прелесть!».

Однако какой бы прелестью ни казалась чужая революция, своя история притягивала больше. В перестроечные годы, когда стали издавать прежде недоступные хроники, Евгений пристрастился к мемуарам деятелей последних лет императорской власти. На полках появились воспоминания С. Витте, В. Коковцова, П. Милюкова, В. Шульгина, С. Сазонова. Всё читалось с карандашом в руках. На полях делались пометки.

А проводником по истории Брянщины стали краеведы Яков Соколов и Владимир Деханов. С Дехановым Женя оказался в одной редакции. Не знаю, было ли известно Владимиру Григорьевичу, что Захаров собирал вырезки его публикаций, но они не просто складывались в архив, а «работали». Евгений отталкивался от какого-либо малоизвестного факта, находил дополнительные сведения, откапывал статистические данные – и «толстела» папка с историческими документами.

Евгений считал, что рассказы о прошлом следует облекать в занимательную форму.

Из дневников:

«Почему не написать историю Брянска по аналогии с «Москва и москвичи» Гиляровского? Образность в соответствии с фактами заставляет усвоить факт ярче, чем при простой регистрации событий. Например: «Богатейший купец Копоров жил на Покровской горе. Окошки его дома были заставлены горшочками с геранью. Небольшое место было оставлено для клетки с канарейкой. Всяк проходящий недобро глядел на цветы, канарейку и темноту оконного проема: купца Копорова недолюбливали». Занимательность сюжета должна быть органической частью сюжета».

Однако до «калькирования» Гиляровского дело не дошло. Увлекла история улиц Брянска. Женя «прошёл» не по Абрикосовой и Виноградной, как в песне, а по Елецкой, по брянской Красной площади, по Бухгалтерской дорожке, которую после революции назвали улицей III Интернационала.

Экскурсия получилась столь увлекательной, что даже в некрологе коллеги отметили: «Никогда больше не пройдем с Евгением Леонидовичем по улицам нашего города. «Это лучшее, что я читал об истории Брянска за всю свою жизнь», – сообщил взволнованный читатель по телефону после выхода материала «Бухгалтерская дорожка». Он просто мало читал текстов Захарова».