Территория жизни: отраженная бездна

На месте действия уже вовсю шустрил популярный телеведущий Глебов. Ромка сразу присоединился к нему и… так случился звёздный час Сущевского. Уже скоро его красивая, холёная физиономия мелькала в экране вместе с нервным лицом Глебова, и мэтр дал ему путевку в жизнь.

Отмечать победу компания направилась, конечно, к Генке. Победа! Именно так ощущался тогда итог августовский событий! Шутка ли, русский флаг подняли! Повержено серпасто-молоткастое идолище!

«Сатана гулять устал, гаснут свечи, кончен бал…» – спел Тальков.

Не знал Игорь Владимирович, что бал ещё только начинается, точнее, очередной акт его, а Сатане ещё долго-долго отплясывать кадриль по русской земле. Уже через год споёт Тальков другое: «Так что же изменилось, Геша? – Как – что?! – Идея, что ли, изменилась? – Иде-я! – ХВАТИТ!» Ответом на это «хватит» станет пуля, которая традиционно обрывает в России жизни поэтов…

В тот день на огромной Генкиной кухне яблоку негде было упасть. Собравшиеся, без различий убеждений, пьяно гремели «Боже Царя храни» и провозглашали тосты за демократию. Лишь один человек выглядел медведем на балу. Юра Филаретов. Он сидел в углу, подперев голову ладонью, и постукивал пальцами по поручню кресла. К Белому Дому он не ходил, сославшись на дежурство…

– Старик, ты чего такой хмурый? – подкатил к нему Сущевский. – Победа наша сегодня! Радоваться надо!

– А наша ли это победа? – вдруг спросил Юрка.

– В смысле?!

– Что, мы разве пришли к власти? Или может быть к ней пришёл, скажем, Солженицын?

– Мог бы прийти да не приехал, – хмыкнул кто-то.

– Я не о персоналии, а о сути. Одни члены КПСС сменили других… Неужели вы думаете, что они серьёзно будут отрекаться от преступлений своих предшественников и своих собственных? Нет, не будут. Перестраиваться они могут, но меняться – нет. Им важна власть, а не Россия. А тех, кому важна Россия, во власти нет. Тогда кто победил, и что отмечать?

– Да ты что плетёшь! – возмутился Рома. – Демократия победила! Меня Глебов в свою программу пригласил! Я вас по телевизору всех показывать стану!

– Наши морды в телевизоре – это ещё не Россия, – отозвался Филаретов. – Вы хоть понимаете, что за пределами МКАДа лежит громадная, дезориентированная, ни черта не понимающая страна, которую уже ринулись рвать на части всевозможные тати? И разорвут, можете не сомневаться. Все эти грузины, молдаване, балтийцы, азербайджанцы, азиаты… Они все уже вспомнили, что они самостоятельные. И виновников тоже нашли. Русских! И собственных соседей в некоторых случаях… Как вы думаете, что будет с русскими там?

– Да хорош нагнетать! Сейчас всё пойдёт иначе! Выберем нормальную власть, она найдёт решение! Ну, кто захочет отделиться, скатертью дорога, меньше дармоедов кормить… И вообще, Юрчик, что ты за человек? Ну, порадуйся ты, как все люди! Флаг российский подняли впервые с 17-го года! Это же, это… мы же за это боролись! Давай, выпей и оставь свою упадническую галиматью, пока нам тут всем тошно от тебя не стало!

– Да, Юрчик, ты, пожалуй, перегнул, – согласился Генка. – У нас теперь Ельцин есть. А Ельцин – это Ельцин! И голос интеллигенции теперь будет слышен!

Генка искренне верил в Ельцина. И ещё больше – в интеллигенцию.

А во что верила интеллигенция? В своё право. На власть, на реванш, на блага, на свободу. Ей по крупному счёту не было дела ни до России, ни до народа. До него было дело интеллигенции русской, пусть и заблуждавшейся во многом, но искренней, но чувствующей ответственность свою. К 91-му году в России была интеллигенция советская. Образованщина. И эта образованщина мечтала занять кабинеты, прямо так и пели-грезили, как зайдут в кабинет к Булату, к Белле… Советская интеллигенция могла сколько угодно отрекаться от «тёмного прошлого», но она была большевистской по сути своей. Большевик либеральный ничем не отличается от большевика коммунистического. К чему же свелась для интеллигенции её победа? К тому же, к чему и для номенклатуры. К банальному переделу. Кабинетов, мест в очереди на машины, квартиры, дачи, самих дач и т.д. Ну и, конечно, к травле тех, кто оказался не в унисон новым поветриям. Не в унисон оказались не только пресловутые «совки», но и – как всегда – «русисты». Но и – прогрессивные, но совестливые деятели, которые не могли приветствовать разграбление своей страны. Сколько помоев вылилось на писателя-эмигранта Максимова, редактора культового для диссидентского движения издания «Континент»! Либеральный большевизм не простил ему честной и независимой позиции…

Русская интеллигенция – это что-то не от мира сего, что-то прекраснодушное и не приспособленное к звериным законам жизни. Советская образованщина – явление противоположное. Она куда как наторела в этих законах! Предавать, приспосабливаться, вертеться флюгерами, заискивать перед сильными, топтать опальных, доносить, клеймить, отбивать место под солнцем – в этом нет равных советскому образованцу!

И, вот, эта-то прослойка победила в августе 1991 года. И беззастенчиво праздновала победу, даже не находя нужным соблюдать видимые приличия, умирять или хотя бы скрывать от народа свои аппетиты. Хищные свиньи и шакалы непременно подлее и опаснее матёрых волков. Уже два года спустя победители в традициях своих предшественников 20-х, 30-х и прочих годов, тех, что требовали расстрелов для «изменников Родины» с высоких трибун, потребовали «раздавить гадину»…

В августе 1991 над Россией был поднят национальный флаг. Но большевизм остался не побеждён, а лишь мутировал, продолжая разрушать страну и губить народ.

Юра Филаретов понял это ещё в том самом августе, и от того так болезненно подёргивалось его сумрачное лицо от пьяных тостов «За Великую Россию и демократию!» Он уже знал, что не будет ни того, ни другого, но не умел донести своих отчаянных мыслей до желавших чувствовать себя победителями и творцами истории друзей.

Сергею, правда, слова друга запали в душу. И уже ближайшие события заставили вспомнить о них. Правда, фронт личный в эту пору оттеснил для него фронт общественный.

С осени Таманцев стал подрабатывать. Потребности холостяка и полуженатого (с прицелом на женатость полную) человека весьма отличны. Чтобы сделать предложение такой женщине, как Вита, мало было быть просто толковым студентом, нужно было иметь хоть что-то за душой. Или как? Предложить руку и сердце, проживание на квартире её родителей или в общаге и содержание за счёт матери и стипендии? Стыдоба!

Времени категорически не хватало. Учёба, работа, Вита, которая требовала к себе постоянного внимания – и в плане участия в светской жизни (презентации, премьеры – столько событий, которых никак нельзя пропустить!), и в плане личном. Сергей старался соответствовать. Тем более, что и сам он не мог обходиться без лунной принцессы… Конечно, презентациями и прочими культурными мероприятиями можно было бы пренебречь, но Сергею не хотелось, чтобы Вита бывала на них одна, заранее ревнуя её к возможным кавалерам.

– Заездит тебя твоя ведьма, – качал головой Филаретов, глядя на осунувшееся с запавшими глазами лицо друга. – Ты попроси у неё увольнительную хоть раз, выспись как человек.

– Да пошёл ты.

– Уже пошёл, – усмехался Юра и уходил.

Иногда Сергей завидовал ему. Вот, ведь живёт человек – всё у него по полочкам… А с другой стороны? Он же жизни не знает! Счастья не знает! Не знает Виты!

Всё же на период сессии пришлось сосредоточиться на учёбе, в которой впервые в жизни Таманцев начал плыть.

В это время Вите как раз дали первую роль в кино, и она уехала на съёмки. Об этих съёмках Рома Сущевский снял сюжет для телевидения, и так Вита впервые появилась на экране… Рома в ту пору уже почти не появлялся на собраниях у Генки: он активно работал у Глебова, а параллельно поступил на режиссёрские курсы ВГИКа.

Первая роль как будто вскружила Вите голову. Она возвратилась в Москву немного иной, чуть отстранённой, и эту отстранённость Сергей тотчас почувствовал и встревожился. Слишком разными становились жизни их! Круг общения! Интересы! Нужно было что-то срочно предпринять – он не мог потерять эту женщину!

– Выходи за меня замуж!

Она сидела перед ним на постели, обнажённая, ничуть не смущавшаяся своей наготы, как не смущались ею древние нимфы, грации, богини, по-кошачьи щурила свои странные глаза и таинственно улыбалась, размякшая после жаркой ночи… Любуясь ею, он решил взять быка за рога.

– Зачем? – пожала плечами Вита.

– Что – «зачем»?

– Замуж – зачем? Нам с тобой бывает так хорошо, зачем всё портить?

– Мы ведь любим друг друга, как же может брак всё испортить?

– Хорошую вещь браком не назовут, – Вита провела пальцем по носу, губам и подбородку Сергея.

– Не шути, пожалуйста. Почему ты не хочешь выйти за меня? – Таманцев приподнялся и сел также напротив Виты.

– Потому что не хочу, чтобы наша каравелла, сейчас так легко и чудно мчащаяся по волнам, разбилась о риф под названием «быт».

– Намекаешь на то, что нам негде жить?

– И на это тоже. Ты в общаге, я у родителей. Спасибо Геночке, который иногда так тактично уходит, давая нам возможность побыть вдвоём. А что же в браке? Будем жить у Геночки?

– Ну… Москва не сразу строилась. Постепенно наживём всё, что нужно. Все через это проходили!

Вита рассмеялась:

– Какой ты бываешь смешной, Сережечка. Все проходили да не все прошли. Мои отец с матерью тоже «проходили». И всю жизнь я слушаю, как они орут друг на друга. Я никогда не могла понять, зачем они поженились? Говорят, любили друг друга! В студенческие годы… Да ненадолго, знать, любви хватило. И у скольких знакомых я такое же видела и вижу! И это называется – «семь-я»! Нет уж, уволь. Не хочу я такой семьи.

– Но если бы твои родители не поженились, то и тебя бы не было.

– Для того, чтобы родить ребёнка, семья не требуется. Я, например, предпочла бы иметь мать-одиночку, нежели этот вечно воюющий тандем… Было время, я надеялась, что они разведутся… Может, и развелись бы, но! Квартирный вопрос всё испортил, нашу двушку-хрущобу на две однушки не разменять. Нет, Серёжа, я в капкан лезть не хочу. К тому же семья – это уже обязанность… А я не готова к обязанностям. Мне так легко, так хорошо с тобой сейчас… Будто бы лечу… А ты меня к земле привязать хочешь. Не надо! Птица в клетке жить не может…

Горячие губы Виты прильнули к губам Таманцева, и он уже не мог возражать ей, растворяясь в её ласках…

Однако, мысль свою Сергей не оставил. Шанс поправить квартирный вопрос был только один. Отец. Таманцев ничего не знал об этом человеке, но поскольку тот всё же исправно выплачивал матери алименты, выяснил и имя его, и адрес. И то, что отец – немного-немало целый академик. Чем чёрт не шутит, может, заговорит в нём кровь и совесть, решит помочь брошенному сыну, загладить вину?

Сама эта мысль казалась Сергею чрезвычайно низкой и пошлой, тошно становилось от самого себя – строить из себя казанскую сироту! Клянчить помощь у человека, которого не хотел знать, которого презирал с подачи матери! Истинная подлость! Но на что не пойдёшь, чтобы удержать свою женщину?