Слава России

– А кому ж это должно, боярин?

– Верно говоришь, никому. Только впредь не зови меня боярином. Я не боярин и чужими чинами не именуюсь. Идем!

– Как же велишь звать тебя?

– Зови просто, Федором Михайловичем.

– Федор Михайлович, батюшка… – Андрей запнулся.

– Что-то еще?

Нищий помялся. Затем кивнул на терем Озерова, за забором которого бесновались собаки:

– Зачем ты перед ним унижал себя? Он человек злой и лживый! Ехидна, а не человек! Он нашу братию, что тебя, собаками травит! Для одной лишь забавы!

– Он несчастный человек, – ответил Ртищев. – И мы выросли вместе. Это достаточный повод, чтобы пытаться разбудить его сердце, тебе не кажется?

– У него нет сердца, – покачал головой однорукий.

– Сердце есть у всех. Но некоторые об этом забывают… А я пытаюсь напоминать. От того, что я попрошу его прощения и выслушаю его брань, у меня ничего не отнимется. Но я хочу верить, что однажды он услышит меня, и это будет самой большой мне наградой. Обогреть замерзшего, накормить голодного – важно. Спасти того, кто гибнет смертью телесной, важно. Но разве менее важно пытаться вернуть Богу гибнущую душу?

Андрей слушал, приоткрыв рот, глядя на Федора Михайловича со смесью изумления и благоговения.

– Святой ты, не иначе…

– Святые в пустынях и скитах грехи мира замаливают. А мне бы свои замолить, – вздохнул Ртищев и побрел, волоча больную ногу, к своему дому. Андрей тенью последовал за ним.

***

Иногда, когда уже хоть в омут головой, Бог, дотоле занятый делами более насущными, вдруг вспоминает и призревает на оставленных. И тогда жизнь изменяется во мгновение ока!

Несколько лет христорадничал Андрейка по городам и весям, недолго пожил при монастыре, да там нужны были трудники, а не калеки… Он изо всех сил пытался не утратить человеческого облика, усердно разрабатывал левую руку, учась делать ею все то, что когда-то так ловко удавалось правой. А если случалось стать в какой-нибудь обители, упрашивал насельников допустить его до чтения священных книг. Страшно было забыть грамоту!

Все же безрукий калека с изуродованным лицом и навсегда померкшим правым глазом оказывался нигде не нужен. Летом он примкнул к странствующим мастерам-плотникам, по сердобольности взявших его с собой, благо левой рукой навострился бывший ратник делать довольно многое. Но случилась беда. Много бранили мастера новые церковные устроения, и за то были схвачены по доносу… Андрейка тогда не с ними был и тем спасся.

Долго ли, коротко ли, а достиг он стольного града, откуда некогда уходил в Государев поход здоровым молодым красавцем. Нищих в Москве было в избытке. Москва кишела нищими, как давно нестиранная одежда вшами. Очутившись в этой бездне отчаяния, Андрейка ужаснулся. Из нее, как из водоворота, уже не было спасения. Не было выхода. Побираться у храмов, пить по праздникам и обычным дням, покрываться язвами и струпьями и, наконец, околеть в какой-нибудь канаве, как собаке. Или же – снова встал давний выбор! – примкнуть к лихим людям! Благо левая рука уже проворно действовала ножом… Тут тоже конец не весел – плаха. Но все не так страшит она, как канава. Но другое страшно – человечьи души губить! Как за них отвечать после?..

Тут-то, стоя на самом краю, истощенный и отчаявшийся, вновь встретил Андрейка «чудесного боярина», когда-то спасшего его под Смоленском. Случайно увидев его в темном переулке, где он, заготовив нож, уже, очертя голову, поджидал свою первую жертву, бывший Царев ратник, не поверил своим глазам. И долго не верил, наблюдая, как странный этот человек просит прощенья у известного скареда Озерова… Нож он вышвырнул в сугроб тогда же, вручив судьбу свою милости «чудесного боярина».

Федор Михайлович определил его в людскую, велев вымыть, одеть и накормить, а наутро призвал к себе. Андрейка явился пред очи своего благодетеля уже не в столь скорбном виде. Борода и волосы расчесаны, лицо вымыто, ладно сидел на поджарой фигуре кафтан, в котором чувствовал себя вчерашний бродяга неловко. Ртищев знаком велел ему сесть и подал книгу:

– Читай, коль грамоте научен.

Андрейка жадно схватил книгу, оказавшуюся «Апостолом», и начал читать. Голос его сперва дрожал от волнения, а затем окреп, зазвучал стройно и громко. Федор Михайлович кивнул:

– Молодец, хорошо читаешь. Теперь напиши что-нибудь.

Почерк левши, понятно, крив, но все ж разборчив. Благодетель остался удовлетворен.

– Ну, а счету учили ли тебя?

– Совсем немного, отец Мефодий сам не мастак был считать… Да и что считать в церкви? Свечи разве…

– Немногого будет довольно, – сказал Ртищев. Синие глаза его лучились теплотой, и от одного их взгляда яснее делалось на сердце. Немного помолчав, он объяснил: – Мне, Андрей, нужен человек для помощи страждущей братии. Конечно, у меня есть люди, но мне нужен человек, который сам знает эту братию.

– Нищих?

– Нищих, убогих… Даже разбойников, – кивнул Федор Михайлович. – Мною создано в Москве несколько богаделен. Тех, кого еще можно вернуть к обычной жизни, там лечат, подыскивают занятие, либо отправляют в деревню с подъемными. Старики и калеки остаются там навсегда. Есть люди, которым довольно просто помочь, подать руку… Но есть и обманщики. Ты долго жил в этой среде, знаешь ее. И сможешь лучше многих других определять, кому и какая помощь потребна.

– Но ты совсем не знаешь меня, батюшка Федор Михайлович, – заметил Андрейка. – Как ты можешь доверять мне?

– Не ты ли вчера клялся быть мне верным псом?

– А что если я один из тех обманщиков?

– Значит, я буду обманут, а ты возьмешь на душу большой грех, – развел руками Ртищев.

Так началась служба Андрейки Федору Михайловичу. Размах милосердной деятельности последнего поразил вчерашнего нищего. Ртищев основал в Москве первую больницу для бедных, где под постоянным присмотром находилась дюжина больных. Вскоре была построена странноприимница. Слуги Федора Михайловича разыскивали и приводили в этот дом больных, неимущих и пьяных – до протрезвления, чтобы не замерзли на улице. Хворых и нищих лечили, кормили, одевали, хлопотали о дальнейшем устройстве. «Чудесный боярин» сам посещал странноприимницу, проверяя, как ухаживают за ее обитателями.

Андрейка, бродяжничавший несколько лет, лучше иных знал нищую братию и со всем рвением взялся за дело. Нуждавшихся в лечении он вел в больницу и странноприимницу, о нуждах других докладывал своему господину. Вот, скажем, у кузнеца Филимона сгорела кузня, от того пьет он, а баба его и ребятишки побираются. Чем тут горю помочь? Помочь Филимону восстановить кузню, чтобы вновь мог он трудиться и содержать семейство. А, вот, вдова с дочерями-бесприданницами. Тут еще Никола-Угодник пример подал, как пособить в таком случае: дать девкам хоть какое приданное. А иной и толковый человек, а зашила судьба его в черную шкуру – долг над ним тяготеет, лишая всего. Выкупишь долг у заимодавца, отсрочишь бедняге выплату на срок дольний, и, глядишь, спасен человек!

Ежевечерне являлся Андрейка к своему господину и докладывал обо всех нуждах, а также о том, как ладится работа в больнице и странноприимнице. Вскоре стал бывший нищий правой рукой царского окольничего в делах милосердия. Удостаивался он даже чести разделять с Федором Михайловичем трапезу. Всей душой привязался Андрейка к «чудесному боярину». Он и впрямь служил ему, как пес, но в этом не было ничего зазорного. Ведь пес – олицетворение преданности. А преданность – большая добродетель.

В милосердных хлопотах проходили годы, и всякий день благодарил Андрейка Бога, что тот дал ему такого господина и такую службу. Все это время он был почти не разлучен с Федором Михайловичем. Лишь когда тот покидал Москву, оставался «за старшего» в благотворительных делах. Ртищев уже успел убедиться в том, что не зря почтил доверием безвестного бродягу, что его «приказчик милосердных дел» ни полушки не возьмет себе, не слукавит сам и не попустит обманывать другим. Но, вот, приспело время послужить и далеко за пределами столицы.

Страшный голод постиг вологодскую землю. Узнав о бедствии, Федор Михайлович распорядился срочно продать часть своего имущества, включая одежду и утварь, и снарядил в помощь голодающим целый караван. Вологодскому архиепископу Симону было отправлено 200 мер хлеба, 900 рублей серебром и 100 – золотом. Сопровождать этот караван Ртищев приказал Андрейке.

Долен путь от Москвы до Вологды, и пленяется сердце раскрывающейся путнику загадочной красотой русского севера… Но до красоты ли, когда чрез леса бескрайние везешь столь ценный груз? Хотя для сопровождения его дал Федор Михайлович довольно людей, а все ж тревожно было. Ну как разбойники налетят? Баловали шайки их на больших дорогах. Зорко всматривался Андрейка единственным глазом в лесную чащу, чутко прислушивался ко всякому звуку…

Вдруг почудилось, будто бы крики слышны впереди. Андрейка сделал знак своим спутникам остановиться, вслушался в лесную тишину. Так и есть! Женские голоса звали на помощь, а за ними различало чуткое ухо и грубые гики… Не дать, не взять, напали лиходеи на каких-то несчастных путников!

– Андрей Петрович, повернем-ка мы на другую дорогу от греха! – шепнул дядька Филат, кивнув на оставшийся позади поворот.

– От греха, говоришь? – нахмурился Андрейка. – А бросить христианские души на расправу лиходеям это по тебе не грех, значит?

– Наше дело – барское добро стеречь и в целости доставить! А не разбойникам его тащить!

И то верно. Барским добром рисковать не годится. Тем более что не барское оно, от добра этого жизни многих умирающих от голода зависят.

– Вот что, Филат Григорьич, бери-ка ты наши подводы и езжай по другой дороге, а я возьму пару наших людей и посмотрю, какая там нечисть куражится!

– Ты что удумал? Барин строго-настрого велел…

– Федор Михайлович вперед о людях беспокоится. Вот и я об них побеспокоиться хочу! – Андрейка хлопнул Филата по плечу: – А ну-ка, братцы! Кто со мной разбойников потревожить?

Больше половины отряда вколыхнулась на призыв. Но нельзя рисковать караваном, люди для его защиты нужны. Потому отобрал Андрейка лишь троих молодцов и, пришпорив коня, вместе с ними поспешил туда, откуда доносились крики.

Слух и догадливость не подвели бывшего ратника. Разбойники напали на несчастных проезжих. Одна из двух повозок была перевернута, и рядом лежал заколотый детина, с которого злодеи уже стащили кафтан и сапоги. Тут же поодаль распростерлась бездыханная баба, грудь которой была залита кровью… Разбойники проворно растаскивали сундуки и мешки, на ходу разбирая их содержимое. Из второй же повозки доносились отчаянные крики…