Мизеус

Анна цепким взглядом охватила ее подтянутую, спортивную фигуру, крепкие ноги, упругий зад, гибкую спину инструктора по йоге и неожиданно почувствовала укол ревности.

– Но ведь он сумасшедший! – добавила та.

– Точно,– охотно кивнула Анна, – полный ку-ку!

Гроб в горошек за двенадцать тысяч!

Юля вдруг засмеялась, то ли ее насмешили выпученные глаза Каролины, то ли выражение «ку-ку».

Едва магазин опустел, Юлия посмотрела на часы и поставила на круглый столик две чашки.

– Короче, они уезжают на гастроли, – продолжила Анна, словно и не было никакой Каролины.

– Это прекрасно, когда у детей все хорошо. У них есть чайничек?

– Не думаю. Они заваривают эти дурацкие пакетики. Зачем им чайник. У них вообще нет нормальной посуды.

– Жаль. Пришли обалденные китайские из редкой коричневой глины. Смотри.

В то мгновение, когда Юлия поставила перед Анной новый китайский чайник, у Анны вдруг внутри потемнело, словно случилось затмение радости. Нахлынула тоска, насыщенная хроматизмами, зазвучала то вскакивая, то опадая, а Анна делала вид, что рассматривает шероховатую поверхность глазури, но на деле была поглощена этим модулирующим аккордом своего настроения.

– Очень красивый, – сказала она, тускло глядя на Юлькин зад, туго обтянутый клетчатой юбкой. Подруга как раз повернулась, чтобы вернуть чайник на полку.

Если я умру в эту секунду, подумалось Анне, то этот широкий зад будет последним, что я видела в жизни.

Сколько они уже дружат? Невозможно, как летит время.

На куновицкую соседку Юлю Анна наложила лапу лет двадцать назад, едва ступила на чешскую землю. На родине они подружились бы вряд ли. Юлия была простая русская баба, сохранившая привязанность к протянутым от окна к дереву бельевым веревкам, конопатая, широкая лицом и задом, с рыжеватыми подкрашенными хной волосами, любовно упакованными на ночь в пластмассовые бигуди. У нее было отечное добродушное лицо с припухлыми губами и ласковыми глазами, легкий и мягкий нрав. Удивление заменяло ей злость. Анна потянулась к Юлькиному простодушию и еще смешливости, никто так заливисто не хохотал над ее незатейливыми шутками. Как охотно чехи заводили с ней беседы, и как быстро эта пэтэушница выучилась языку, поразило Анну. Сама Юля считала подругу жутким снобом, обижалась, когда та пренебрегала ее мнением относительно кино или книг, подаренные Анне романы, а ведь Юля перед покупкой прилежно читала отзывы, валялись непрочитанными, и она скоро перестала дарить их. Неприспособленность Анны первое время досаждала ей, Анькина легкомысленность вызывала веселое недоумение, но скоро Юля привыкла к роли старшей подруги, а Анна всегда находила для нее умные, правильные слова, в которых она, как оказалось, нуждалась. И действительно, малопонятная Анна странным образом дополняла ее, заполняя жизнь смешными цитатами из советского кино и привнося в повседневность беззаботность и любовь к удовольствиям. Когда же Анна сыграла на аккордеоне «Шарф голубой» и чистым открытым голосом спела «…ма-атушка ро-одная, как же мне бы-ыть, мне эту ба-арышню не разлюби-ить. В сердце огне-ем разгорается стра-асть, барышню видно приде-ется укра-асть», Юлькино сердце распахнулось настежь. В нем зародилось наполовину детское восторженное, а наполовину вполне витальное, томно-интимное чувство глубокой, нежной привязанности.

Анна с ее бульдожьей дружеской хваткой вытеснила всех прочих ее приятельниц, так что, когда Юля узнала о намерении подруги переехать в Бржецлав, у нее не возникло сомнений, что они сделают это вместе.

Только в Бржецлаве уже сколько, прикидывала Анна. Пять? Пять лет. А кажется, только недавно приехали, стены в магазине красили, столик этот с барахолки тащили. Как летит время… ужас…

А Юльке все нипочем. Она старше лет на десять и даже кремом от морщин не пользуется. Летит и летит, что поделаешь, скажет она, на то оно и время, чтобы лететь. Чистосердечное смирение перед неизбежным – ее конек. Крутит банки, балует внуков. Святая она что ли? Пузо растет, как на дрожжах, а она лишь хлоп по нему ладонями и довольна. Шеи уже не видно.

– Время стало лететь слишком быстро, – сказала Анна со вздохом. – У времени слишком высокая скорость. Мне кажется, оно превышает. Мне кажется, там нужна инспекция. Кто-нибудь вообще следит за этим? Мне кажется, оно распоясалось и летит, превышая лимит. Там вообще есть спидометр? Нужен спидометр.

Подобные этому бессмысленные Анькины монологи Юля часто пропускала мимо ушей. Анна проговорила это шутя, но видя, что подруга не отвечает, взяла ее за руку:

– У тебя было когда-нибудь чувство, что тебя использовали? Обманули? Облапошили?

Юля пожала плечами.

– Сто раз. Но в последнее время я стала страшно проницательная. Читаю детектив и уже знаю, кто там убийца!

Анна хотела объяснить, что она имела в виду нечто менее приземленное, хотя и более банальное – обманувшую ее жизнь, человеческую природу, но знала, что Юлька всего этого не поймет. Она никогда не понимала, когда речь заходила об абстрактных понятиях, таких как жизнь, смысл, судьба, и что в этом расчетливом непонимании и таился ключ к безмятежности. Но тут Юля вдруг добавила:

– Мы всего лишь люди.

Но эта погремушка, неоднократно используемая Юлей, чтобы заткнуть подруге рот, Анну на этот раз не успокоила. Анна несколько секунд сдерживала слезы, хлопая ресницами, все это с легким трагикомичным пафосом, потом не справилась – все-таки всплакнула, достав носовой платок, шумно и театрально высморкалась.

– Тебе пора проверить гормоны, – молвила Юлия и погладила подругу по голове. – Я тебе такой чаек сейчас заварю. Все тревоги долой.

Засуетилась. А у самой никаких тревог. Вся ее жизнь – копилка самоуважения. Хорошие отношения с соседями – дзынь в копилочку, красивая дочь – дзынь, два внука— дзынь, дзынь, хорошая выручка – дзынь, честный налогоплательщик – дзынь, прочла Дину Рубину – дзынь, дзынь, дзынь, приласкала Аньку – дзынь. Анна так не умеет, не умеет гордиться. Даже тем, что Макс такой талантливый режиссер. Это же он талантлив, а при чем здесь она? Юлька гордится дважды. Первый раз, когда сама испытывает гордость за правильно проживаемую жизнь, второй раз, рассказывая об этом другим. Вот и сейчас – сует новый чайник, раздулась от важности и радуется даже формальному одобрению.

– Мне стыдно. Они такие хорошие. Такие светлые. Такие молодые. А я? Что со мной? Что со мной стало? Во всем я вижу плохое. Мне так стыдно. Я еще Грише жаловалась. Ужас. Я не была такой. Во всем вижу зло, обман, распад. Олю в черт знает кого определила. А за что? А потом сидела, знала, знала, чем вся эта любовь кончается, придет день, и Макс ей изменит, полетит на какой-нибудь необыкновенной формы нос, я его знаю, он может… увлечься кем-нибудь из-за носа или втюрится в лопатки или ключицы.

– Ну что ж, это жизнь.

Этот выставляемый Юлей щит «что ж, это жизнь» равнодушно принимал на себя любые удары.

– Чувствую себя старой психованной дрянью.

– Перестань. Ты zlatа matka. Таких матерей, как ты, поискать с огнем. И какая же ты старая. Посмотри на себя. Ягодка, а не личико.

Одно удовольствие жаловаться Юльке. Анна достала из сумки зеркальце, взглянула на личико. Пожалуй что ничего. Ее теперешнее лицо, благородное, обветренное жизнью, нравилось ей больше того прежнего, пухлого, пучеглазого. Ладно. Анна перестала хлюпать. Спрятала зеркало. Повеселела снова. Звякнули рюмочки. Буль-бульк.

Юля поставила на стол еще одну боровичку.

– А эта бутылочка для Кветы.

– О, она будет рада, – ответила Анна.

Сгущались сумерки. На узкой улице зажглось освещение. В доме напротив на втором этаже задернули занавески.

Одетая в широкие укороченные джинсы и синюю джинсовую куртку, мимо окна шла старшеклассница Эва. Точнее, не шла, а тащилась, намеренно шаркая и уставившись под ноги. Вдруг она остановилась и с отсутствующим видом застыла. Потом закрыла глаза, постояла так с полминуты, развернулась и медленно начала пятиться задом. Анна не спускала с нее глаз. Эта девчонка гипнотизировала ее своей плавной, меланхоличной медлительностью.

«Может, она слегка того», – подумала Анна полушутя, не всерьез.

– А ты когда была в новом салоне? – спросила Юлия, наполняя рюмочки доверху.

– Вчера утром. Как они все переполошились. Ты бы видела их лица.

Анна вытянула лицо, пародируя немыслимое удивление. Юлия прыснула.

– А я сегодня.

– Красивый парень этот гробовщик, да? – Анна опустила глаза.

– Да обыкновенный. У него лицо оптимиста. На того твоего пианиста из Куновице похож. Помнишь?

– Помню, помню.

– Видела розовый?

– Розовый шикарный! А под гепарда видела?

– О-о-о!