Зарево. Роман

Шура стояла, прислонившись к стене, не поднимая на вошедших глаз. Ей казалось, что сердце, как колокол на городской колокольне, бьется так, что все присутствующие слышат его гулкие удары.

– Давайте сразу к столу, – засуетилась Татьяна.

Она расставила табуреты и, легонько подтолкнув гостей, загремела посудой.

Константин с Николаем неуверенно сели. Все слова, приготовленные для такого случая, улетучились куда-то под пристальным взглядом Шуриного отца.

– Что ж молчите, женихи? Я думал, вы посмелее будете? – строго взметнул взгляд Василий. – Ладно, давайте для храбрости, – откупорил он зеленого стекла бутылку. Разлив всем по рюмкам и чокнувшись с Татьяной, первый выпил, громко крякнув и закусив соленым огурцом.

Кровь быстро заиграла на его лице, он повеселел и, впервые улыбнувшись, подмигнул лукаво:

– Так что, женихи, давайте хоть о погоде поговорим, что ли.

Николай пригладил рукой волосы, улыбнулся беспомощно и почему-то посмотрел на Тоню, словно ища у нее поддержки.

– А что, погода хорошая. Наверное, именно тогда, когда в природе все цветет и благоухает, – начал он пафосно, – зарождается в человеке нечто неземное. Одни говорят, любовь – это зло, другие – что любви нет вовсе, а я говорю, вот она, любовь, перед нами, – закончил красиво Николай, и рукой указал на Константина и его невесту.

– Как говорится, ваш товар – наш купец, – продолжал он. – Скажу наверняка, купец стоящий. А дорого ли вы свой товар цените?

– Обожди, паря, – оборвал Николая Василий. – Я хочу послушать, что сам «купец» сказать может.

– А я не знаю, что мне сказать, – неуверенно проговорил Константин. – Лишь одно я знаю точно, что люблю вашу дочь. Люблю так, как никого никогда не любил. Конечно, вы правы, осуждая нас за столь скоропалительное решение, но я хочу пообещать вам, что Шурочка будет самым счастливым человеком.

Потом Костя рассказал о своем детстве, о том, как осталась его мать одна с малыми ребятишками на руках, как хлебнули они без кормильца горя, как вырастила она троих сыновей, подрабатывая просвирницей в церкви, где служил ее муж, выучив и поставив сыновей на ноги…

Говорил он долго. Шура так и не подняла глаз на своего жениха, но чем дольше он говорил, тем увереннее она себя чувствовала и чувствовала, что отец становится все более и более расположенным к Константину.

– Вот, пожалуй, и все, – закончил тот. – Я не знаю, смогу ли добавить к этому еще что-то. Да, наверное, и не стоит. Ваше право, отдавать за меня свою дочь или нет. Но если не благословите нас, как дальше жить мне, не знаю.

За столом стояла сковывающая тишина, и лишь комар, невесть откуда взявшийся, пищал над ухом то у одного, то у другого. Мать тихонько вытирала слезы. Она уже успела полюбить своего будущего зятя. Вспомнила Татьяна, каким было ее сватовство: не говорил ей Василий ласковых слов, не уговаривал отца, не обещал, что сделает ее самой счастливой. Сговорившись о свадьбе с родителями, он пришел в их дом, уверенно взял тихую Таню за руку и сказал, что теперь она будет его.

Отец вдруг громко забарабанил пальцами по столу, покрутив в руках ложку, вновь положил ее на место, потрогал неуверенно кончик своего носа и, наконец, выдавил из себя:

– Н-да… Любишь, значит… Шурка, ведь она такая, что не любить-то ее нельзя. Ты прав, не нравится мне, что больно уж скоро вы решение приняли, да куда теперь деваться. Люблю ведь я ее, Шурку-то, и не хочу, чтоб ей в жизни плохо было. Береги ее, – Василий поднял рюмку, посмотрел ее на свет и продолжил, – люби ее, не обижай… Шурка, ведь она такая, что не любить-то ее нельзя, – повторил он.

Шура бросила взгляд на маму и увидела ее глаза, полные слез. Та теребила платок, съехавший с головы, и не замечала, как слезы струятся и струятся по ее щекам.

– Вот и выросла дочь, – всхлипнула Татьяна. – А чего плакать, доля наша такая, – постаралась успокоить себя.

Потом, проглотив слезы и откашлявшись, затянула своим высоким голосом старинную девичью провожальную песню:

Ой, кумушки, подруженьки,

Вы зачем поздно приехали,

О чем раньше не съезжалися,

Моего батюшку не разговаривали?

Мой-от батюшка разговорчив был,

Моя-то матушка разговорчива была…