Зарево. Роман

Ливень кончился так же внезапно, как начался, и кончилось оцепенение, которое сковало их.

– Домой пора, – глухо проговорила Шура, опустив глаза.

Ей было неловко от того, что произошло мгновение назад.

– Приходите завтра на берег, – неуверенно попросил Костя.

– Не знаю, – не поднимая глаз, ответила девушка.

– Приходите, я буду ждать…

Он скинул с себя мокрую одежду и бросился на кровать, блаженно растянувшись. Спать, спать, спать… Уснуть крепко-крепко и увидеть во сне ее. Под дождем. В мокром платье с сияющими глазами.

Боже! Никогда еще он не был так счастлив, никогда в его жизни не было такого чудного дождя. Думал ли он сегодня утром, что обыкновенный дождь может так изменить его судьбу.

Спать. Спать. Спать… И пусть привидится во сне она, девушка с глазами, как две маленькие ясные звездочки.

Шура тихонько прокралась в свою комнату. Дом давно погрузился в сон, мирно тикали ходики. Отец, должно быть, очень сердился, что она не пришла к вечернему чаю.

Девушка присела на кровать и распустила влажные волосы. Какое-то неясное чувство волновало ее. Шура вспомнила долгий Костин взгляд, и сладкая дрожь пробежала по телу.

Не раз, бывало, вот так же смотрел на нее надоедливый Лешка, но взгляд его заискивающих глаз только вызывал раздражение.

Про Лешку с Шурой давно ходили разные толки. Второй год он таскался за ней по пятам, и все считали, что рано или поздно Лешка добьется своего, и пришлет к неприступной девчонке сватов. Шура же лишь пожимала плечами: поживем – увидим. Тот давний зимний поцелуй слегка разволновал ее – не более. Она и сама не знала, как так получилось, что позволила прикоснуться к себе. Просто затмение какое-то нашло. Шура сильно переживала тогда по поводу случившегося.

Рассвет приблизился быстро. Девушка так и не сомкнула глаз. Сонная глупая муха билась головой о стекло, недовольно жужжа. Шура накрыла ее рукой и решила загадать желание – если муха будет сидеть тихо в ее ладошке, то тогда… Что тогда, додумывать не хотелось.

Чуть свет в комнату вошел разъяренный отец.

– Ну, что, нагулялась? Интересно знать, где это ты была? Лешка, вон, все пороги обил. Молчишь? Ну, молчи, молчи…

Месяц пролетел незаметно. Они гуляли в дубовой роще, сидели на берегу реки, убегали в зеленый лес, провожали за горизонт краснощекое солнце… Они уже не мыслили жизни друг без друга.

Как-то вечером, когда солнце медленно погружалось в реку, Костя пришел к Шуре с огромной охапкой полевых цветов.

– Пойдем на наше место, – позвал он.

Шура, быстро собравшись, пока не увидел отец, незаметно выскользнула из дому.

Они сидели и смотрели, как течение реки несет брошенную кем-то зеленую ветку. Оба молчали как будто в ожидании чего-то важного и значительного.

– Шурочка, – вдруг прервал молчание Костя, – я давно хотел тебе сказать…

Сердце девушки учащенно забилось. Она поняла, что сейчас услышит то, что было так долгожданно.

– Шурочка, – Костя нежно погладил ее руку, – ты не представляешь, что значишь для меня… Каждый раз, когда ухожу от тебя, меня охватывает страх, что больше с тобой не увижусь. Я знаю, что ты здесь, рядом, в этом городе, что завтра мы встретимся вновь, но все же невыносимое чувство не дает мне спокойно заснуть. Я не хочу разлучаться с тобой ни на час, ни на минуту. За то время, что мы знакомы, ты стала настолько дорога, настолько близка мне… Я так люблю тебя, Шурочка…

Шура не сводила с Кости счастливых глаз. Темная рябь воды, в которую нырял легкий летний ветерок, волновалась и трепетала от его прикосновения. С жалобным писком проносились над головой прибрежные белогрудые ласточки. Сердце девушки сладостно сжималось и от Костиных слов, и от той живописной картины, которая была словно хорошо продуманной декорацией к красивому спектаклю.

– Я люблю тебя, Шурочка, ты слышишь, я так люблю тебя… А… ты? – спросил осторожно Костя.

Шура сидела в оцепенении, она уже не слышала ни шороха волн, ни писка ласточек, лишь необыкновенное слово «люблю» звенело в ее ушах.

Девушка мгновение помолчала, потом резко вскочила с травы, закружилась, засмеялась и начала сыпать на Костю цветок по цветку, те, что он подарил ей сегодня.

– Я такая счастливая, – смеясь, говорила она. – Я самая счастливая на свете, – и упала прямо в объятия Константина.

– Шурочка, Шурочка, сладкая моя, любовь моя, – Костя осыпал поцелуями ее лицо, шею, волосы, пахнущие лесной свежестью, ему казалось, что он сейчас задохнется от нахлынувших чувств. – Я так люблю тебя, я так… Шурочка, будь моей женой, – прошептал он и вдруг замер, испугавшись своих слов и того, что может услышать страшное для него «нет».

– Женой? – переспросила Шура задумчиво, прижимаясь к его колючей щеке. – Я не знаю, я… я не знаю. – Она вдруг отпрянула от него, заглянула ему в глаза, улыбнулась и снова переспросила. – Женой…? Костя, ты знаешь, я, оказывается, очень сильно тебя люблю… Представляешь? Очень-очень сильно… Костюшка, я …, я согласна, – чуть слышно ответила она.

Отец был в гневе, когда узнал, что дочь собралась замуж.

– Ну, девка, не ожидал от тебя, – шумел он. – Нет, ты посмотри, знакомы без году неделя, а она уж замуж захотела! Чего от Лешки нос воротишь? Да, шалопай, но зато он свой. Нашенский. А шалопайство пройдет – я сам таким был. Парень второй год возле дома ошивается. Ждет, надеется. А этот пришел и… Хм, – усмехнулся Василий, – шустрый, однако.

– Отец, – попыталась успокоить Василия жена.

– Что, отец? Я Лешкину семью, как свою знаю. Мы с его отцом еще вот такими вместе до ветру бегали.

– Отец, – снова дернула Василия за рукав Татьяна.

– Молчи, мать! Ты вот лучше скажи, сколько я за тобой хаживал, сколько сапог истоптал. Вспомни, твои родители сказали, что сватать нас будут, ты и рта не раскрыла. А нынче что? – горячился он.

– Я люблю его, – наконец промолвила молчавшая до сих пор Шура.

– Люблю? Да что ты в любви-то еще понимаешь? Знаешь, я морковку тоже люблю. Вырвал ее с грядки, съел – и вся любовь. Нету ее. О любви тогда говорить можно, когда нутро человеческое познаешь. Люб-лю-ю, – передразнил отец.

– Я его люблю, – сказала Шура и закусила губы.

– Отец! – не вытерпела Мария, которая с самого начала разговора стояла в дверях и молча наблюдала за происходящим. – Тятя, ты на Шурочку посмотри, на ней же лица нет.

– Да что вы все заладили: «отец-отец». Делайте, что хотите! Чего стоишь истуканом? – повернулся он к Шуре. – Зови своего, – буркнул Василий и в сердцах швырнул об стену стул.

С утра ждали сватов. Пузатый самовар, отдуваясь, стоял на столе. Пахло пирогами, творогом и еще чем-то вкусным. Все в этот день валилось у Шуры из рук. Она не находила себе места и время от времени выскакивала на улицу, чтобы не пропустить, когда покажется ее Костя.

Константин взял в сватовья Николая Кибардина, с которым вместе служил и уже успел крепко сдружиться. Николай был года на три старше Кости, но это ничуть не мешало их дружбе.

Они шли городской улицей, сверкающие, как два медных гривенника.

От волнения Константин беспрестанно покашливал и каждую минуту дергал полы своей черной наглаженной рубахи.

– Успокойся, я сам боюсь, – толкал его в плечо Николай.

Они громко постучались в дверь и, услышав «войдите», робко вошли в горницу.

– Можно ли? Здравствуйте, – стараясь казаться смелым, почти прокричал Николай.

– Здрасьте, здрасьте, – Василий восседал на стуле посреди комнаты, закинув ногу на ногу и теребя себя за подбородок. – Проходите, коль пришли.