Писатели, которые потрясли мир

За душу Ансельма борются темные силы и светлые. У него есть выбор. Стать надворным советником. Жениться на Веронике, предел мечты которой менять наряды и кокетничать в окне с проходящими франтами. Как прозаично! Но Гофман не был бы Гофманом, если бы этот продажный, примитивный мир не прировнял ко злу. Тут-то и возникает страшная колдунья – няня Вероники, которая помогает ей овладеть сердцем Ансельма. Тонкая аллегория: ведьма-няня, воспитавшая законченную мещанку. Мещанство по Гофману – это категоричное зло. От него – все пороки… Но светлые силы тоже волшебны. Это архивариус Линдхорст, князь саламандр, придумавший свою Атлантиду, потому что ее не придумала жизнь. Атлантиду, где можно спастись чистым натурам. И в его дочь Серпантину, золотисто-зеленую змейку, влюбляется Ансельм. И любовь эта возвышает его, пробуждает в нем абсолютно детскую веру в чудеса.

И как замечательно заканчивается сказка! Добро побеждает. Влюбленные женятся. Но! Это – старина Гофман. Он любит подшутить, похихикать и лукаво подмигнуть… В приданое Ансельм получает золотой горшок. Символ мещанского счастья. Который вот-вот примирит его с будничной жизнью. Потому что новые времена будут потом, потом. Ведь не все золото, что блестит. Так не все ли равно?

Если мечта заканчивается горшком, даже пусть золотым… Если Атлантида так и останется всего лишь мечтой…

Проза Гофмана необыкновенна. Он сделал невозможное возможным. Он синтезировал три вида искусств, в которых легко разбирался. Его проза – это одновременно стихи, живопись и музыка. Гофман – новатор. Революционер. Он сотворил неведомый в мировой литературе оригинальнейший стиль – музыкально-живописно-поэтический.

«Жизнь – ужасная игра мрачных сил,» – любил повторять Гофман эту сентенцию на все лады в своем творчестве. По Гофману, искусство – это трагедия. Художник – мученик. Отверженный и прокаженный.

И в то же время: «Кругом благоухали цветы, и их аромат был точно чудное пение тысячи флейт, и золотые вечерние облака, проходя, уносили с собою отголоски этого пения в далекие страны…»

Он мог себе позволить так написать. Потому что в своей жизни познал трагедию и комедию. Прозу и поэзию. Драму и фарс. Романтику и филистерство. Он мог позволить себе романтику сделать фарсом. Фарс – трагедией. Трагедию – волшебством. И это уже не сказка. А нечто большее. Когда в конце стоит вопросительный знак. Для всей нашей далеко не сказочной жизни… Гофман все-таки победил в игре «мрачных сил» с помощью пения «тысячи флейт». Впрочем, как и другие писатели, которые потрясли мир.

Александр Сергеевич Грибоедов. Горе от ума

«Это один из самых умных людей в России», – заметил о нем еще один Александр Сергеевич – Пушкин. Тогда умели ценить, а не хулить собратьев по перу… Грибоедов был не просто умным, а очень умным. И не только в России. И не только потому, что за свою короткую жизнь смог совместить в себе и дипломата, и экономиста, и историка, и лингвиста, и композитора, и пианиста. И, конечно, – поэта и драматурга. И не только потому что владел французским, английским, немецким, итальянским, греческим, латинским, арабским, персидским, турецким. А еще и потому, что знал наверняка: от ума бывает только горе.

Его «Горе от ума» без искажений и сокращений вышло в свет 150 лет назад. В 1862 году. Когда самого Грибоедова, погибшего от рук фанатиков в Иране, уже более 30 лет не было на этом свете. Написанная как никогда вовремя – накануне восстания декабристов – пьеса стала ярким поэтическим памфлетом, обличающим царствующий режим. Впервые так смело и откровенно поэзия ворвалась в политику. И политика уступила. Пьеса в рукописном виде прошлась по всей стране.

Грибоедов в очередной раз съязвил, назвав «Горе от ума» комедией. Шутка ли?! Около 40 тысяч экземпляров, переписанных от руки. Ошеломляющий успех. Это был откровенный плевок в высшее общество. И высшее общество над комедией не смеялось. Утерлось. И Грибоедова не простило.

«Этот злобный ум» – так выразился о нем тот же его тезка Александр Сергеевич. Пушкин. Они были схожи не только в имени-отчестве. Не только в вольнодумстве и выборе друзей, которые в основном были декабристами и которые решили в случае неуспеха восстания двух Александров не выдавать. Они были схожи не только бурной жизнью и такой неправильной трагичной смертью – погибнув примерно в одном возрасте. Они были схожи в таланте. Нет, точнее – они оба были гениальны. И шли по литературе независимо друг от друга, но в ногу. И одновременно дерзко перевернули литературу.

Конечно, Грибоедов все равно был более одинок. Может быть, поэтому он – практически единственный писатель в русской литературе, образ которого точно совпадал с образом его героя. Грибоедова, как и Чацкого, признали сумасшедшим, про него пускали грязные слухи. «Ах, злые языки страшнее пистолета…» Грибоедов, как и Чацкий, был добрым, а не добреньким. Прямодушным, а не простодушным. «Не человек, змея!..» И Грибоедов, и Чацкий высмеивали сильных мира сего за «слабодушие, рассудка нищету». И одинаково презирали «умеренность и аккуратность», тупость и невежество, угодничество и лесть. «Служить бы рад, прислуживаться тошно…» Иронизировали над лжепатриотами. «Шумите вы и только!..» Грибоедов и Чацкий ненавидели «смешенье языков: французского с нижегородским» настолько, насколько любили «дым Отечества». Как и Россию. Да так сильно, что могли позволить себе порой ее ненавидеть. «А судьи кто?..» Грибоедов, как и Чацкий, не раз бежал из Москвы. «Карету мне! Карету!..»

И еще Грибоедов, как и Чацкий, был бесконечно одинок. «Пойду искать по свету, Где оскорбленному есть чувству уголок!..»

Писателя прозвали Чацким. А Чацкого в театре гримировали под Грибоедова. Автор повторил судьбу своего персонажа настолько, насколько персонаж – судьбу своего автора. Может, поэтому Грибоедов известен как homo unius libri – писатель одной книги, блестящей поэтической пьесы «Горе от ума».

Но, положа руку на сердце, такого сочинения за одну жизнь сочинителя бывает достаточно. За такую короткую долгую жизнь.

«Горе от ума» пережило и смерть автора, и само время. Это не о прошлом. Это всегда о настоящем. И увы, наверное, всегда о будущем. Потому что пороки анахронизмом не бывают. Они всегда современны.

Каждая фраза пьесы – афоризм. Каждый герой пьесы – нарицательный. И «если умом Россию не понять», то «Горе от ума"в этом обязательно поможет.

«Нет, этого цензоры не пропустят. Они над моими баснями куражатся, а это куда похлеще! В наше время государыня за сию пиесу по первопутку в Сибирь бы препроводила», – заметил при встрече с Грибоедовым баснописец Иван Крылов…

Сегодня бы Грибоедова в Сибирь не сослали. И от цензуры он бы не страдал. У нас и без цензуры, и без Сибири запросто расправляются с талантливыми авторами. Сегодня «Горе от ума» просто бы не увидело свет. Но нам повезло. Грибоедов обхитрил всех, родившись два века назад. И оставил свое произведение на века… Как и другие писатели, которые потрясли мир.

Александр Грин. Алые паруса

Он мог стать кем угодно. Александр Степанович Гриневский. Сын польского шляхтича, сосланного за участие в январьском восстании 1863 года в Вятку. Он мог стать ремесленником, переплетчиком книг, охотником, матросом, солдатом, банщиком, грузчиком… Все это и многое другое он перепробовал. Жизнь его была лишена детства. И она настолько была безрадостна, беспросветна и так бессказочна, что в принципе он мог стать и преступником. Впрочем, с тем же успехом он мог стать мещанином и обывателем. Или во всяком случае – озлобленным циником. Но он стал Александром Грином. Мечтателем и романтиком. Философом и психологом. Писателем и поэтом. А еще человеком, который все-таки думал, что мир не может быть злым. И так в мире быть не должно.

Кстати, он мог стать и профессиональным революционером (он годы провел в ссылках и тюрьмах за революционную пропаганду – «Мой революционный энтузиазм был беспределен…"). Мог стать партийным работником. Ведь Октябрьскую революцию он принял восторженно. Она захлопывала наконец-то дверь, за которой навсегда остались обывательская Вятка. Голод и унижение. Убогая квартирка, пропитанная плесенью и сыростью. И еще грязное окно в раздавленных мухах. За которым маленький мальчик видел не только ночлежки, мусор и дрожащие руки, просящие милостыню.

Он видел всю Россию. Россию, в которой нет детства. Конечно, его спасали Джонатан Свифт, Майн Рид и Жюль Верн. Но разве они могли спасти его детство? Это потом он скажет: «А ведь детское живет в детях до седых волос».

А еще его в детстве спасали мечты о море. Которое он никогда не видел. Но знал, что оно есть. И оно не просто бесконечно, как мечта. Оно так же реально, как мечта… И уже позднее, когда пришла революция, он был уверен, что вот теперь, сейчас, немедленно он распахнет свое окно и увидит «Бегущую по волнам». И в синей глубине моря покажется «Блистающий мир». А еще к его каменистому берегу непременно сейчас же приплывут «Алые паруса»… Вон они, уже виднеются за солнечным горизонтом. И он босиком прибежит на берег и окунет руки в прохладные волны. И его мир наконец-то станет так понятен и прост. Как эти «Алые паруса». Как этот «Блистательный мир».

Но, как точно заметил Константин Паустовский, высоко ценивший его талант, «Грин принадлежал к людям, страдающим вечным нетерпением… Светлое будущее казалось Грину очень далеким, а он хотел осязать его сейчас, немедленно… Действительность не могла дать этого Грину тот час же… Если бы социалистический строй расцвел, как в сказке, за одну ночь, то Грин пришел бы в восторг… Но ждать он не умел и не хотел.»

И поэтому Грин сочинил «Гринландию». Он сочинил свою страну. И свое море. Ведь первое слово, которое маленький Саша сложил из букв, было «мо-ре». Хотя он родился не у моря. Зато он умер у моря. Значит и мечты, бывает, сбываются. После смерти. Хотя это и грустно звучит.

Впрочем, сам Грин не был веселым человеком. Скорее – замкнутым идеалистом с нелегким характером и смущенной улыбкой. Словно извинялся и за свой характер. И за свой, единственный мир, неповторимый и прекрасный, который он сочинил. В котором смог жить и выжить. В одиночку. За свою «Гринландию».

Наверное, трудно жить в раздвоенном мире. Мире реальности и мире мечты. Мире быта и мире фантазий. Или легко? Ведь это не Грин бежал за реальностью, не он спорил с ней и ей не подчинялся. Все наоборот. Это реальность бежала за ним, спорила с ним и ему подчинялась. А он просто смирялся. Он просто молчал…

Он вообще был молчаливым человеком. Что, возможно, в очередной раз спасало его от жизни. И уводило за ее пределы. Туда, где он мог встретить белый корабль с алыми парусами.

«Алые паруса» – это не просто одно из лучших произведений Грина. Это сам Грин. «Если бы Грин умер, оставив нам только одну свою поэму в прозе „Алые паруса“, то и этого было бы довольно, чтобы поставить его в ряды замечательных писателей, тревожащих человеческое сердце призывом к совершенству», – написал Константин Паустовский…

Однажды Грин в витрине магазина увидел игрушку – это была лодка с белым шелковым парусом. Он зачаровано смотрел на нее. И он, этот нетерпеливый человек, решил тут же написать повесть… Шла Гражданская война. Грин служил в рядах Красной Армии. И не переставал думать о повести. Которую уже назвал «Красные паруса». В честь революции. И в честь справедливой мечты. За которую он сражался и на войне, и в прозе. Он не переставал сочинять, даже когда заболел тифом. Даже когда голодным скитался по улицам Петрограда. И даже когда думал покончить с собой…

В эти отчаянные дни ему помог Максим Горький. Он помог ему получить комнату в «Доме искусств». Именно здесь он и написал свое поэтическое произведение, которое в итоге назвал «Алые паруса». Так более романтично. Или – более фантастично. Ведь он уже начинал понимать, что не все мечты сбываются. Во всяком случае быстро. Скорее – понимать этого он не хотел. Он мечтал о быстрой мечте.