Писатели, которые потрясли мир

Михаил Афанасьевич Булгаков. Мастер

«Зима эта воистину нескончаемая. Глядишь в окно, и плюнуть хочется. И лежит, лежит на крышах серый снег. Надоела зима!» И зима надоела, и все надоело… Он (Мастер) перевел взгляд с окна на любимую старинную гравюру, висевшую над рабочим столом. Вот она – лестница жизни человека. Как же все просто, до слез. И гравюра проста, как сама жизнь.

Как же проста, оказывается, человеческая жизнь. И каждая ступень жизни вручает «свой приз». Восхождение – и призы увеличиваются, увеличиваются. Рождение, взросление, учение, женитьба, дети, работа, покой и достаток. Стоп. Уже полвека. Вершина. Не страшно и вниз потихоньку (хотя вниз всегда страшно). Внуки-наследники, мудрость, почет и… вечный покой… Если бы все было так просто. Может, таковой и должна быть наша жизнь? И, может быть, поэтому Мастер так любил этот лубок, где высчитана-выверена каждая ступень. Не плохо бы, но, увы…

Сколько раз он лихо поднимался вверх по этой лестнице, порой перескакивая через ступеньки. И сколько раз кубарем катился вниз. Возможно, и падал он, и поднимался не меньше других, а, возможно, и нет. Разве можно вычислить количество падений и взлетов. Ударов и аплодисментов. Нет таких математиков кто бы вычислил нашу жизнь…

А Мастер и вовсе до пятидесяти не дожил. И его судьбу потом назовут трагической. А он так хотел как здесь, на гравюре. Так просто и ясно. Счастливую или хотя бы не очень. От рождения до ухода… Не получилось.

Теперь трудно сказать от чего он умер – от болезни или от собственной судьбы. Которая была настолько противоречивой, что лестницу его собственной жизни трудно было бы изобразить. Возможно – невозможно. Нет такого гравера. А впрочем… Впрочем, возможно он любил эту гравюру только за то, что Гоголь перед смертью прошептал: «Лестницу, поскорее лестницу».

Гоголь определил судьбу Мастера, наверное, даже посмел распорядиться ею. И при жизни и даже после нее… Возможно, если бы не Гоголь… Которого Мастер боготворил всю жизнь и считал своим учителем… Хотя, возможно, он обязан всем именно Гоголю. И прижизненным бесславием. И посмертной славой. И даже надгробным камнем, который долгое время лежал на могиле Гоголя, а потом волею случая (или мистики?) оказался на могиле Мастера. Михаила Афанасьевича Булгакова.

«Беспокойный и блестящий писатель» Булгаков, написавший самый мистический роман за историю русской литературы, сам вряд ли был мистиком. В отличие от того же Гоголя. Ну, слишком противоречивой, слишком наглядной и не мистической была его жизнь.

Как внук церковного священника и сын профессора Киевской духовной академии Булгаков знал, что душа человека бессмертна. Как врач, прошедший и Первую мировую войну, и гражданскую, переживший девять переворотов в Киеве и прикованный тифозной горячкой к медицинской двуколке во Владикавказе, Булгаков знал, что человек далеко не бессмертен. Как писатель и философ Булкагов знал, что бесспорно бессмертными на земле остаются деяния человека, не больше и не меньше. Их не возьмешь с собой… в никуда. Ни в могилу. Ни в жизнь вечную. Они принадлежат только Земле. Как крайне противоречивая личность Булгаков знал, что в жизни с человеком все возможно, даже невозможное, но «нужно искать сердцевину, самое глубокое средоточие человеческого в этом человеке»…

Судьба мотала его и влево, и вправо. И красное в ней он видел и белое. Иногда одновременно. Иногда их не различал… Не раз волею судьбы и не раз добровольно ступал на дорогу, уводящую в сторону, порой – к краю. И не раз шел навстречу толпе. Зная, что вот-вот она его может смести.

«Можно с уверенностью сказать, что он поймает свою судьбу – она от него не уйдет». Он поймал свою судьбу, чтобы однажды заявить: «Я ни за что не берусь уже давно, так как не распоряжаюсь ни одним моим шагом, а Судьба берет меня за горло».

Реалист или фаталист? Или и то, и другое… Он не раз просил у власти выезда за границу. Чтобы однажды заявить власти: «Я очень много думал в последнее время, может ли русский писатель жить вне Родины, и мне кажется, что не может». Космополит или патриот? Он резко и саркастично не раз высказывался в лицо власти. И в то же время терпеть не мог «подкусывания Советской власти под одеялом». Диссидент или государственник? Он любил шумные застолья, веселых приятелей и остроумные розыгрыши. Он был одиночка. У него не было друзей или было, очень и очень мало. Он составлял списки своих врагов. И в письме к Вересаеву написал «Мой главный враг – я сам».

Он заявлял, что рукописи не горят, безвозвратно уничтожая свои страницы о дьяволе. Он был всю жизнь озабочен квартирным вопросом при этом обнимая всю Вселенную.

Писатель русской классической школы, истинный интеллигент, «синеглазый консерватор», нетерпимый ко всяким литературным «измам», воюющий с Маяковским, он пользовался самыми авангардными приемами в прозе и по вечерам с удовольствием играл с Маяковским в бильярд. Ярый сторонник реализма он сочинил самый фантасмагорический роман.

У каждого есть свой дьявол, свой черт, свой Фауст, свой Воланд. От перемены имени – смысл не меняется… Когда он придумал своего Воланда, когда увидел его… Возможно, еще в юности, когда зачитывался своим любимым Фаустом. Когда услышал от Гете: «Воланд идет!»… Возможно, когда увидел бездомного пса и назвал его Бегемотом и перевоплотил его в кота. Почему бы и нет? Возможно, когда встретил свою последнюю любовь и назвал ее Маргаритой…

Или когда однажды на улице он неожиданно встретил Гоголя, который ему многозначительно подмигнул. Возможно, когда шел зимним вечером по Тверской в длиннополой шубе. А снег падал, падал. И сквозь зимнюю пелену он увидел эту самую простую до слез лестницу жизни. И захотел жить именно так – просто. И вопреки этому простому желанию сочинил самый непростой роман.

«На свете существует только две силы: доллары и литература». Доллары на первом месте. Провидец Булгаков знал, что возможно одна сила уйдет…

Как-то он попросил свою жену: «Дай мне слово, что умирать я буду у тебя на руках». Его желание исполнилось… И пошли все дьяволы к дьяволу! А все черти к черту! Иногда только этого – «умереть на руках» – бывает достаточно, чтобы жизнь вдруг оказалась счастливой, а не трагичной. Чтобы «воистину нескончаемая зима» сменилась весной. В которую и суждено умереть. Чтобы идти вперед… уже по лестнице… вверх… И остаться. Уже навсегда. Как и другие писатели, которые потрясли мир.

Жюль Верн. Двадцать тысяч лье под водой

Кем он только не был! И страстным путешественником (на своей яхте «Сен-Мишель» дважды обошел Средиземное море, посетил многие страны Европы, заходил в африканские воды, побывал в Северной Америке). И членом Французского географического общества. И кавалером ордена Почетного легиона. И членом муниципального республиканского совета Амьена. И еще… Нет, в первую очередь, писателем-гуманистом. Классиком приключенческой и фантастической литературы. И сколько он написал! И что он только не написал! Невероятная работоспособность… Впрочем, Жюль Габриэль Верн – не легенда. Значит, вполне вероятная.

В этом году мир отмечал 185-летие со дня рождения великого писателя (2013 г. – Ред.). Автор около ста книг – стихи, пьесы, рассказы, около семидесяти повестей и романов. Многие из них проникнуты романтикой науки, идеалами утопического социализма и Парижской коммуны 1871 года. По статистике ЮНЕСКО, Жюль Верн – самый «переводимый» автор в мире. Его книги были напечатаны на ста сорока восьми языках. Сам Александр Дюма-отец ввел его в литературу. А с Дюма-младшим он дружил до конца дней. Сам Папа Римский благодарил его за нравственную чистоту произведений. А венецианцы под окнами гостиницы, где он жил, устраивали в его честь факельные шествия. Он был безумно популярен, и к нему приезжали люди со всего мира.

Но Жюль Верн был не просто писателем. Он был провидцем, предсказателем. Можно сказать – в некоторой степени ученым-романтиком без степени. То, что он предвосхитил в своих произведениях, невероятно и не поддается логике. На такое способен лишь истинный талант.

Это он предсказал научные открытия и изобретения в самых разных областях. Даже электрический стул – его выдумка. Но главное иное. Большие подводные лодки, способные длительное время находиться в плавании («Двадцать тысяч лье под водой»). Самолет («Властелин мира»). Самолет с переменным вектором тяги («Необыкновенные приключения экспедиции Барсака»). Вертолет («Робур-Завоеватель»). Космические корабли и пилотируемые полеты в космос, в том числе на Луну («С Земли на Луну»). Он точно описал размеры ракеты, место старта и даже экипаж: три человека, как это и было впоследствии в программе NASA. Башня в центре Европы (до строительства Эйфелевой башни) – описание весьма похоже. Межпланетные путешествия («Гектор Сервадак»), запуски космических аппаратов доказывают возможность межпланетных путешествий. Видеосвязь и телевидение («Париж в XX веке»). Строительство Турксиба («Клодиус Бомбарнак»).

Не зря он так серьезно, так скрупулезно изучал естественные науки. Физику, астрономию, биологию. Не зря он так усердно, так верно следил за появлением новейших открытий и изобретений.

А еще Жюль Верн очень любил Россию. Хотя так в России и не побывал. Хотя так об этом мечтал. Но Россия в его творчестве есть, еще как! Полностью или частично именно в России разворачивается действие девяти его романов. Так после выхода романа «Михаил Строгов» во Франции появляется мода на все русское. В изначальной версии «Двадцать тысяч лье под водой» (это один из самых значительных романов писателя) капитан Немо был польским аристократом, построившим «Наутилус» для мести «проклятым русским оккупантам» (подразумевалось польское восстание 1863—65 годов). И только после активного вмешательства издателя Хетцеля, который торговал книгами и в России, капитан Немо стал сначала «бездомным», а в романе «Таинственный остров» превратился в индийского принца Даккара, сражающегося против рабовладения.

В этом романе писатель обращается к теме угнетенных колониальных народов, попытки которых облегчить свою участь жестоко и безжалостно подавляются. И, безусловно, Жюль Верн в своем романе грезит о достойных, умных, справедливых людях. Которые будут жить в достойном, умном, справедливом обществе. Он был великий мечтатель.

Увы, его мечты сбылись только наполовину. Те, что касались научно-технического прогресса. Тем мечтам, которые про равенство и братство, увы, сбыться пока не суждено… Вся прогрессивная Россия очень любила Жюля Верна. Им восхищались Некрасов, Салтыков-Щедрин, Чехов, Лев Толстой, Николай Островский, Михаил Булгаков.

Безусловно, зарубежным, а теперь и нашим критикам выгодно сделать из Жюля Верна фантаста в чистом виде. Втиснуть его в рамки собственных грез и воображений (пусть даже и осуществимых). Этакий фантазер, этакий добрый мечтатель. А возможно, и певец буржуазного прогресса и чудес капиталистической техники (хотя в его поздних произведениях чувствуется откровенный страх перед использованием науки в преступных целях). Пусть он себе своими фантазиями уводит нас от политики и социальных проблем!

Но Жюль Верн никуда в сторону от социальных проблем уводить не собирался. Даже наоборот. Он не скрывал от читателя теневых сторон жизни. Он пытался заставить читателя не оставаться в тени. Писатель жил во времена агрессивно наступающего капитализма, в частности американского, стремительно поднимающего голову, набирающего силы и уже показывающего свои (далеко не голливудские) зубы…

Великолепный роман «Пятьсот миллионов бегумы» предсказывает фашизм в образе отвратительного профессора-человеконенавистника. А «Плавучий остров» построили американские миллионеры, где мечтали праздно проводить время в бездумье и роскоши. Где жизнь – это только материальный расчет, и не более.

Его роман «Вверх дном» был переведен на многие языки, и прежде всего на русский. Первоначальное название говорит за себя: «О том, как американцы напугали весь мир». Вот американцы и не торопились объявлять об этой книге и тем более ее издавать. Она все же вышла спустя десять лет (американцы помнили, что они демократы). И очень незначительным тиражом. Вдруг так, пройдет мимо. Проходная книжонка. Жюль Верн сам подчеркивал, что это антиамериканский роман: «В Соединенных Штатах ни одно предприятие, даже самое дерзкое, почти невыполнимое, не останется без сторонников, готовых взять на себя практическую сторону дела и вложить в него свои средства». И ведь был прав! Куда только не вкладывали свои средства американцы! Аж страшно подумать…

Он умер в 1905 году и похоронен около своего дома в Амьене. Однако еще до 1910 года каждые шесть месяцев, как это делалось на протяжении сорока двух лет, Жюль Верн продолжал дарить читателям новый том «Необыкновенных путешествий»… На его могиле поставили памятник, изображавший писателя-фантаста восстающим из праха, с рукой, протянутой к звездам.

Незадолго до смерти он написал сестре: «Я вижу все хуже и хуже, моя дорогая сестра. Операции катаракты еще не было… Кроме того, я оглох на одно ухо. Итак, я в состоянии теперь слышать только половину глупостей и злопыхательств, которые ходят по свету, и это меня немало утешает!..» Глупостей и злопыхательств в этом мире стало гораздо больше. И один из выходов, чтобы их не слышать и не видеть, – стать глухим и слепым. Впрочем, еще можно стать Жюлем Верном. И сочинить новый мир, который пытается жить по законам мира… Как и другие писатели, которые потрясли мир.

Этель Войнич. Овод

Вот уже ровно два года исполнилось нашей рубрике «100 книг, которые потрясли мир» (2014 г. – Ред.). И вдруг с удивлением замечаешь, что герои рубрики – исключительно мужчины. Похоже, даже женщинам свойственен мужской шовинизм. Возможно, это исторически и литературно-критически оправданно. Хотя история не терпит догм. Разве что литературная критика. Впрочем, даже у такой эмансипированной женщины, как Этель Войнич, в главной роли ее основных романов выступает мужчина.

Этель Лилиан Войнич. Родилась в хорошей английской семье. Настолько хорошей, чтобы неизбежно стать писателем, переводчиком, композитором. И революционером. Дочь известного английского ученого и профессора математики Джорджа Буля. Дочь талантливой преподавательницы математики и журналистки Мери Эверест. Внучка известного профессора греческого языка Эвереста. Племянница самого сэра Джорджа Эвереста, возглавлявшего геодезическую службу Британской Индии и в честь которого названа самая высокая вершина нашей планеты (который, что интересно, эту вершину так никогда и не увидел).

У Этель Лилиан жизнь просто должна была стать необыкновенной. Что это? Гены, корни, семейные традиции? Или атмосфера? Атмосфера времени – такого романтичного и такого бунтарского. Наверное, все вместе. Чтобы в свое время писательница неизбежно познакомилась с Энгельсом и Плехановым. Вышла замуж за польского революционера Михаила Войнича, сбежавшего из сибирской каторги. Чтобы одевалась в одно время только в черное в знак траура по такому несправедливому, такому смертельно-больному миру. Чтобы в Лондоне подружиться с политическими эмигрантами. Особенно русскими. И особенно с писателем и революционером Степняком-Кравчинским. Благодаря которому юная англичанка и отправилась в Петербург. И благодаря которому она сразу же нашла свое место среди революционной молодежи. Чтобы потом вернуться на родину и участвовать в «Обществе друзей русской свободы», созданном тем же Кравчинским. И работать в редакции эмигрантского журнала «Свободная Россия» и в Фонде вольной русской прессы. Чтобы уже позднее перевести для своих соотечественников Лермонтова и Гоголя. Достоевского и Салтыкова-Щедрина. И песнь о Степане Разине, включенную в роман «Оливия Летэм». И литературу славянских народов. Чтобы позднее заставить английского читателя познакомиться с творчеством великого украинского поэта Шевченко, опубликовав сборник «Шесть стихотворений Тараса Шевченко» с очерком о его пламенной жизни.

Кстати, Войнич – первая, кто открыл для Англии бессмертную лирику великого украинского поэта. Об этом, наверное, забыли сегодня на Украине. Вернее, заставляют забыть. Вернее, даже не знают об этом. И знать не хотят. Как и не хотят знать самого Тараса Шевченко. Что ж, пусть его помнят в Англии. Как помнят в России.

А Этель Войнич когда-то, в конце XIX века уехала ненадолго в Россию, чтобы навсегда ее полюбить. Чтобы гораздо, гораздо позднее, уже в середине ХХ века в нелюбимой ею Америке написать ораторию «Вавилон», посвященную свержению самодержавия в России. Наш человек. Умерший, увы, далеко не в нашей стране.

Впрочем, Россия отвечала ей не меньшей взаимностью. В отличие от той же Америки и других европейских стран, которые устроили «заговор молчания» ее произведениям. Которые возненавидели писательницу за идейность, смелость, независимость и справедливую борьбу за тот мир, в котором возможно ходить не в черном, а светлом. А в родной Англии ее имя принципиально не упоминалось ни в справочниках, ни в литературоведческих трудах.

До сих пор на Западе ее не хотят простить. Ее, отважно бросившую вызов этому самому Западу. Его морали, его бездуховности и наглости, которая за два века почти не изменилась. Разве что в гораздо худшую сторону. Гораздо… Только Россия от всего сердца благодарно приняла писательницу-англичанку. Прошлая Россия. Потом СССР. И есть надежда, что новая Россия примет ее не с меньшей любовью и благодарностью.

Что еще могла написать Этель Войнич, вернувшись когда-то из России? Конечно, революционный роман «Овод». Что еще могла написать Этель Войнич, вернувшись когда-то из России? Конечно, романтичный роман «Овод». Что еще она могла написать, вернувшись когда-то из России? Конечно, интернациональный роман «Овод». В России роман был сразу же напечатан. Его приняли восторженно. Несмотря на многочисленные запрещения царской цензуры (так, в 1905 году был конфискован весь тираж «Овода»). Им зачитывалась прогрессивная интеллигенция, рабочие и крестьяне. За годы Советской власти «Овод» был издан 155 раз общим тиражом более 9 миллионов экземпляров! Он был переведен на 24 языка народов СССР! Сколько раз ставились инсценировки романа в театрах. Были написаны три оперы. И осуществлены три киноэкранизации. Только в нашей стране!..

Этель Войнич прожила долгую жизнь – 94 года. И написано ею было не так много. Пять романов. Три из которых о судьбе Артура Бертона – Овода. Но одного «Овода» для писателя может быть вполне достаточно, чтобы понять, что творческая жизнь удалась. Даже если сама жизнь удалась не очень. Как у Войнич.

Это роман о революционной Италии 30-40-х годов. Впрочем, Италия – лишь фон. Действие романа могло происходить в какой угодно стране – Англии, Германии, Франции… И, безусловно, в России. Народный протест, борьба за справедливость, подвиг. Деспотизм, национализм, трагизм… В какой угодно стране земного шара. «Прошлое принадлежит смерти, а будущее – в твоих собственных руках». Это строки из стихотворения Шелли, любимого поэта героини романа Джеммы Уоррен и самого Овода. Это строки для всех на Земле… Впрочем, Шелли был и любимым поэтом Войнич. Поэтому она в унисон ему когда-то сказала: «Берите его, будущее, пока оно ваше, и думайте не о том дурном, что вами когда-то сделано, а о том хорошем, что вы еще можете сделать…»

В романе Войнич сумела гармонично соединить два стиля – критический реализм и героический романтизм. Что придало сюжету драматичность и динамику… А сюжет действительно стремительный и пронзительный.

Главный герой Артур Бертон. В начале автор придала его внешности обаятельные, даже женственные черты. Чтобы подчеркнуть идеализм и романтизм героя. У которого в жизни было три божества: падре Монтинелле (который окажется его отцом), любимая девушка Джемма (которая обвинит его в предательстве) и Италия (хотя итальянцем он не был). Два из трех его предали. Но Италия… Нет, это не просто Италия. Это идея. А идеи не предают, особенно, если ты посвящаешь им жизнь. И смерть тоже. Поначалу главный герой искренне верил, что религия и революция вполне сочетаемы: «Ведь назначение духовенства – вести мир к высшим идеалам и целям, а разве не к этому мы стремимся.» И еще: «Священник – проповедник христианства, а Христос был величайшим революционером»…

Затем, когда по сюжету романа минуло 13 лет, автор безжалостно меняет внешность героя. Его не узнают даже самые близкие. Шрам, трость, сарказм и безверие. И наделяет его ядовитым прозвищем – Овод. Войнич уничтожает все, что было дорого Артуру в начале. И полностью опровергает его слова и его веру. Как автор, который писал в конце XIX века, когда атеизм стал основой справедливой борьбы, а справедливая борьба – атеизмом. И все же…

Иногда кажется, что именно Овода, этого непримиримого бунтаря, революционера, атеиста и мученика автор (вольно или невольно) сравнивает с Христом. И его смерть тоже сравнивает. И это – апофеоз романа… Овод сам командует своим расстрелом. Но солдаты не хотят, не смеют его убить, многие еле сдерживают слезы. И каждый надеется, что «смертельная пуля будет пущена рукой соседа».

Раненый, истекающий кровью Овод не перестает смеяться и над теми, кто его убивает и над собственной смертью. Потому что уже когда-то сказал: «Даже и две минуты не хочу быть серьезным, друг мой. Ни жизнь, ни смерть не стоят того». А смерть мучительно долго приходит к нему. И жизнь мучительно долго уходит… И по-прежнему Овод сам отдает последние слова команды: «Держать ружье!.. Целься!»

И его вера в будущее настолько велика, что кажется, он верит не просто в товарищей, которые будут сражаться за него. Он верит в бессмертие. Потому что «свою долю работы я выполнил, а смертный приговор – лишь свидетельство того, что она была выполнена добросовестно.»