Три кинжала, или Прыжок в неизведанное

* * *

Любовь исчезла в небесах,
А на земле ей места нет.
Отравленный виденьем прах,
В аду несу я тяжесть лет.

В потемках собственной души
Я вдруг увидел свет небес
И сгинув в мрак земной глуши,
В огне поэтом я воскрес.[4 - Отрывок из стихотворения Джона Клэра «Видение» в переводе автора.]

5

В начале XIX века Лондон уже был большим индустриальным городом, насчитывавшим более одного миллиона жителей. Сюда устремлялись не только иммигранты из колоний и бедных европейских стран, но и крестьяне, которые не могли прокормить свои семьи и, отчаявшись, отправлялись на поиски лучшей жизни. Для работы на фабриках и заводах требовались рабочие руки, поэтому Лондон был готов приютить всех, разрастаясь за счет новых промышленных районов. Утверждение капиталистического уклада в экономике, политике и социальной сфере способствовало быстрому росту производства в самых разных областях. Постепенно Лондон превращался в индустриальную столицу мира.

В то же время это был город контрастов. Строительство новых роскошных домов для промышленных баронов компенсировалось существованием множества неблагоустроенных кварталов для городской бедноты. Вестминстерский дворец, где заседал британский парламент, и резиденция британских монархов – Букингемский дворец были визитной карточкой Лондона и вместе со всей западной частью города, именуемой Вест-Эндом, олицетворяли собой благополучие и неумеренную расточительность буржуазной элиты и королевской власти. Антиподом фешенебельного Вест-Энда был Ист-Энд, восточная часть Лондона, где селились рабочие, получавшие за свой труд сущие гроши. Они вынуждены были снимать маленькие, неуютные комнатки, где часто были разбиты окна, стояла старая рваная мебель и где нужно было проживать в тесном соседстве с клопами. Разнорабочие, грузчики, бродяги и пьяницы за два пенса находили себе приют в дешевых ночлежках, или заплатив один пенс, могли заночевать у кого-нибудь на кухонном полу. Неочищенные сточные воды сбрасывались прямо в Темзу, а использование питьевой воды, собираемой из этой реки, приводило к распространению болезней и эпидемий. Многочисленные фабрики, заводы и домашние печи потребляли огромное количество угля, дым от сжигания которого значительно ухудшал экологическую ситуацию.

В этот город, олицетворявший собой все новейшие тенденции мирового развития, после выхода в свет первого сборника стихов отправился Джон Клэр. Сборник имел ошеломительный успех. Во всех мало-мальски уважавших свою репутацию салонах и гостиных заговорили об удивительном поэте-самородке из Хелпстона. В условиях нараставшего экологического кризиса передовые умы Лондона обратились к философии Жан-Жака Руссо, порождавшей ностальгию по тем временам, когда человек жил в естественном, незамутненном и не испорченном техническими и научными достижениями состоянии, когда он был ближе к природе, был более нравственным и добродетельным.

К Джону Тейлору, которому достались лавры открытия талантливого деревенского поэта, воспевающего природу и незатейливый сельский быт, то и дело обращались дамы из высшего общества с просьбой познакомить их с человеком, так удачно вписывавшемся в их воображении в образ «благородного дикаря» из произведений Руссо. Но знакомства с Джоном Клэром искали не только представители светской элиты, но и именитые литераторы, заинтригованные простотой и изяществом его поэтического слога, а также глубиной свойственных ему переживаний. Тэйлор взял на себя все расходы и уговорил Джона приехать в Лондон.

В пути Джон грезил о столь желанном переезде в столицу, который позволил бы покончить с бесконечным и изнурительным поденным трудом на фермах, о встрече и дружеских беседах с Сэмюэлем Кольриджем, Уильямом Блейком и Джорджем Байроном и о возможности приобретать и читать любые книги, которые только существуют на свете. Ведь Лондон – это город таких возможностей, о которых простой человек может только мечтать. Однако промышленный гигант ошеломил его и оглушил. Крики и грязная ругань грузчиков, разгружавших уголь, окрики и свист кучеров, несущихся по мощеным улочкам на кэбах или грузовых повозках, суета спешащих по делах прохожих, удручающий вид копающихся в мусорных баках бродяг, серое, закопченное небо, давно забывшее о своей природной голубизне – все это выступило резким контрастом к привычному размеренному существованию в деревенской глуши, из года в год и из века в век воспроизводившему одни и те же формы бытия.

Звуки, порождаемые природой, – ласковый шепот листвы, слегка потревоженной порывом ветра, настойчивый стрекот сверчка, призывающего самку, или скрип ворота, обещающий утоление жажды в жаркий день, – всегда были гарантом душевного покоя, пробуждающим или усиливающим внутреннюю тишину. Звуки большого города убивали тишину, загоняя ее в самую глубину человеческого существа или вовсе изгоняя вон, обрекая его на духовную смерть. И пробираясь, подобно призраку, по улочкам большого города, Джон с горечью думал о том, что смерть имеет несколько обличий, но нет страшнее той смерти, которая лишает человека возможности пребывания наедине с самим собой и с Богом.

* * *

Хочу уйти в заветные места,
Где человек ни разу не ступал,
Где я пребуду с Богом навсегда
И буду спать, как в детстве сладко спал,
Непотревоженный, среди простых чудес:
Трава внизу, а сверху – свод небес.[5 - Отрывок из стихотворения Джона Клэра «Я есмь» в переводе автора.]

6

Дорогой Джон! Приветствую вас, друг мой! Думаю, что после нашего знакомства и тех душевных бесед с вами, которые скрашивали мое одиночество и неизбежно подступающую старость, я с полным правом могу называть вас этим словом. Вы оказались удивительно интересным собеседником и мне не хватает вашего общества. Вы лишены напыщенного самодовольства и тщеславия, которыми наполнены парадные и гостиные лондонской аристократии, и способны на самое искреннее проявление чувств. Заклинаю вас, никогда не изменяйте себе!

Держу в руках ваш новый сборник стихов «Деревенский менестрель и другие стихотворения» и спешу поздравить вас с новым и не менее внушительным успехом. Ваши описания природы стали еще более тонкими и проникновенными. И совсем по-новому зазвучала тема одиночества. Предполагаю, что ваш приезд в Лондон оказал большое влияние на ваше творчество. Но не оказались ли вы, мой друг, заложником своего таланта, благодаря которому вы очень чутки к восприятию всего самого прекрасного, что вас окружает, но в то же время вынуждены из-за него невольно ослабить те тесные узы, которые связывают вас с миром природы, и познать неизбывную тоску по утраченному раю?

И если это так, то значит дух романтизма коснулся вашего чела и уже останется вашим неизменным спутником до конца ваших дней. Если бы вы знали, сколько тревожных дней и бессонных ночей провел я, силясь примириться с реальностью и обрести покой в душе своей, ибо еще подростком ощутил я вкус бесконечности и уже не смог его позабыть. И не находил я иного утешения, кроме бегства в глубь веков или погружения в собственные фантазии. Лишь проникновение в призрачные миры, такие настоящие и близкие моему сердцу, позволяло мне держаться на плаву. Ваше творчество, Джон, как и ваша личность, покоятся на более прочном фундаменте. Вы более, чем кто-либо, близки к тем корням, которые некогда питали наших предков, давая им силы для борьбы с любыми невзгодами. Вы твердо стоите на той земле, которую обрабатываете своими руками. Так держитесь за нее и будьте мужественны.

И не принимайте всерьез брюзжание старика, познавшего горечь разочарований самого разного сорта и проделавшего путь от пламенного революционера до ратующего за стабильность просветителя, однажды заразившегося вольным духом романтизма и поверившего в силу и непреходящую ценность личности перед лицом неукротимых стихий, которые правят миром. Теперь же безжалостные стихии моей жизни раздавили меня. Я стар и немощен и живу в тягостной зависимости от опиума и своих собственных несбывшихся надежд, которые рано или поздно сведут меня в могилу.

Не подумайте, что я ропщу на жизнь и уж тем более на Бога. Моя искренняя вера позволяет мне стойко сносить все удары судьбы. И мне хочется, чтобы вы знали, двери моего маленького домика в Хайгейте всегда открыты для вас, а неспешная дружеская беседа – это, пожалуй, единственная роскошь, которую я могу себе теперь позволить.

Я слышал, что вы женились. Очень рад за вас!

    Искренне ваш, Сэмюэл Тейлор Кольридж

* * *

Дорогой Сэмюэл! Однако смею ли я так называть вас? Я был несказанно рад, получив ваше письмо и поняв, что в вашем лице обрел друга. Здесь в Хэлпстоне, дыша свежим деревенским воздухом и лицезрея бескрайнюю широту полей и лугов, я просто задыхаюсь в объятиях своего духовного одиночества, подобно неизлечимой болезни разъедающего мой мозг. Ваше искреннее участие в моем творчестве и в моей судьбе побуждает меня быть с вами откровенным.

Отправляясь в Лондон, я грезил о новой жизни и о новых возможностях для творческого роста. Мне казалось, что я перерос тот уютный мирок, основу которого составляет размеренная сельская жизнь, бесхитростная и понятная во всех своих проявлениях. Литературный мир Лондона принял меня в свои теплые объятия, что было несказанной удачей для меня. Но сам я чувствовал себя совершенно чужим среди этих каменных стен, окружавших меня со всех сторон. Радость от встречи с большим миром угасла в моем сердце, не успев разгореться. Но и возвращение в свой маленький мирок, который я однажды покинул, не принесло мне утешения. Мне хотелось везде быть дома, и этот дом виделся мне безграничным и бескрайним, как небо. Но покинув свой маленький обветшалый домик, примостившийся на опушке леса, я оказался нигде и никем без всякой надежды вновь обрести свой дом и себя самого.

Жизнь в большом городе представляется мне совершенно невыносимой для меня, но и возврат к прежней жизни уже невозможен. Вы говорили о прочном фундаменте, на котором я стою, но тем более ужасным видится мое положение, когда казавшаяся незыблемой почва вдруг уходит из-под ног. Вы находите утешение в былых временах и в ваших собственных фантазиях, я же все чаще обращаюсь мысленным взором в свое детство, когда беззаботность и естественная простота существования были моими непременными спутниками, причащая меня к вечному блаженству.

Мой друг Сэмюэл, вы оказались правы! Я был изгнан из рая, в котором пребывал в детстве и о котором теперь могу лишь грезить. Но кто же я теперь? – Странная единица, одно из множества существ, коих неумолимая воля Бога выбрасывает на мгновение на поверхность бытия и вновь беспощадно поглощает, возвращая в свои недра и обращая в ничто. Тем отраднее для меня возможность поделиться своими мыслями и переживаниями с теми, кто способен меня понять, кто может испытывать те же чувства и помогает быть стойким в борьбе с душевными невзгодами. И разве не это называется духовным родством?

Думаю, что подробности моей деревенской жизни вряд ли могут представлять собой какой-то интерес, а потому не стану утомлять вас ее подробным описанием. Небольшой гонорар, который я получил за свой первый сборник, позволил мне жениться на Марго Тернер, дочке небогатого фермера. Она трудолюбивая и скромная девушка, которая недавно подарила мне сына. Это здоровый и веселый малыш, отрада моего сердца. С утра до вечера я вынужден заниматься тяжелым трудом, чтобы прокормить свою семью. Но по вечерам, а иногда и ночью, я предаюсь своим мечтам, и это время принадлежит только мне и моим стихам. Как вы верно заметили, в душе я романтик. И от этого мне уже никуда не уйти. Кроме того, по мере возможности я стараюсь читать, чтобы восполнить многочисленные пробелы в образовании. Но на это катастрофически не хватает времени и сил. Ах, как бы мне хотелось посетить вашу обитель в Хайгейте, друг мой Сэмюэл! Но как призрачны и далеки от реальности бывают иногда наши желания!

    Искренне ваш, Джон Клэр!

* * *

Истинное чувство слово затемнило.
Душу убивают перья и чернила.[6 - Стихотворение Джона Клэра «Истинное чувство слово затемнило…» в переводе Евгения Фельдмана.]

7

Эдвард Дрери стоял у окна своей книжной лавки и в задумчивости глядел на спешивших по своим делам прохожих. Стояла глубокая осень 1827 года. Был один из тех пасмурных дней, когда свинцовое небо, заняв глухую оборону, почти не пропускает солнечного света, а в душе нарастают уныние, тоска по утраченному и разочарование в том, что имеешь. Деревья в своей беззащитной наготе протягивали ветви к небу, словно моля о пощаде, а ветер безжалостно гнал прочь серые листья, навсегда утратившие свои прежние краски.

Зацепившись взглядом за взъерошенного воробья, отчаянно воюющего с двумя синицами за брошенные кем-то хлебные крошки, Дрери не сразу заметил, что к его лавке нетвердой походкой направляется худощавый мужчина в коричневом сюртуке и с непокрытой головой. Приглядевшись повнимательнее и в очередной раз попеняв на свою близорукость, он увидел, что это – его любимец Джон Клэр. Вот уже полгода среди книжных новинок красовался новый сборник его стихов под названием «Пастуший календарь». Но книга продавалась очень плохо, и Дрери уже было известно о том, что издатель отказался сотрудничать с поэтом.

Как только Джон переступил порог, стало понятно, что его дела обстоят еще хуже, чем можно было предполагать. Бывшая когда-то белоснежной рубашка давно утратила свой первозданный вид, а вместе с застиранным желтым галстуком и потертым сюртуком, несомненно, выдавала человека, находящегося в стесненных жизненных обстоятельствах. Тонкие черты лица огрубели, кожа приобрела желтоватый оттенок, а под набрякшими веками прятался тяжелый взгляд когда-то зеленых, а ныне почти бесцветных глаз. Разглядывая ссутулившуюся и пошатывающуюся фигуру своего «крестника», которого он благословил в мир большой литературы, Дрери, наконец, догадался, что тот не просто смертельно устал, но еще и нетрезв.

– Вам нужно присесть. Вы плохо выглядите и еле стоите на ногах.

Джон тяжело опустился на стул, который стоял недалеко от входа и произнес с горечью:

– Благодарю вас, господин Дрери, вы всегда были очень добры ко мне. Скажите, как продается мой «Пастуший календарь»? Знаете ли, мне очень нужны деньги. И если бы я смог получить за него хотя бы небольшую сумму, это позволило бы мне рассчитаться с частью долгов, опутавших меня своими безжалостными сетями. – При этих словах его взгляд прояснился, и в глазах мелькнул призрачный луч надежды.

– К сожалению, мне нечем обрадовать вас. Книги сейчас продаются не так хорошо, как раньше. Люди стали меньше читать, а если и читают, то предпочитают хорошей, глубокой литературе примитивные однодневки. Похоже, что поэзия тоже нынче не в моде.

– Но почему же так произошло? Неужели литературная мода столь переменчива? Еще совсем недавно, всего несколько лет назад все газеты печатали хвалебные отзывы в мой адрес. Может быть, я стал хуже писать, и мои стихи не нравятся читателям?

– Джон, поверьте мне, ваши стихи также хороши. «Пастуший календарь» проникнут тонким лиризмом в описании природы и особой светлой печалью от осознания хрупкости бытия. Это что-то новое и очень значимое в вашем творчестве. Но интересы публики очень переменчивы. Сегодня они любят деревенскую поэзию, а завтра им подавай ужасы или захватывающие приключения. И с этим ничего нельзя поделать.

Несколько минут Джон сидел неподвижно, еще ниже опустив плечи и глядя на свои обветренные, шершавые руки, безжизненно лежавшие на коленях. Затем он распрямился. В глазах его стояли слезы, а на губах блуждала горькая улыбка, больше похожая на усмешку самоиронии.

– Знаете, господин Дрери, со мной произошла очень странная штука. Когда-то, как мне сейчас кажется, очень давно, я был красивым парусным судном. Я стоял в тихой, уютной гавани, и теплый ветер ласкал мои белоснежные паруса. Но однажды где-то вдали, у самого горизонта, я разглядел чудесные огни, которые манили меня, переливаясь разноцветными красками. Они обещали исполнение всех моих мечтаний и грез. Но для этого мне нужно было покинуть свою гавань и отправиться в путь. Не раздумывая, я бросился навстречу неизведанному, не подозревая о тех опасностях, которые могут встретиться мне на пути. Коварное море приняло меня в свои объятия, но не торопилось со мной расстаться. И вот я уже давно потерял из вида родные берега, но и прекрасные огни померкли, а потом и совсем исчезли, подобно никогда не существовавшему миражу. Я потерял все ориентиры, все, что имел – родину, мечту, молодость и любовь. И знаете, чего я хочу теперь больше всего? Я хочу, чтобы какой-нибудь страшный шторм выбросил меня на пустынный берег, где я смогу, наконец, забыться сладким сном, сном усталого, разбитого корыта, отслужившего свой срок в этом безжалостном и бездушном мире.

Дрери глубоко вздохнул, неловким и слегка нервным жестом снял очки и стал тщательно протирать их платком, который так же неловко достал из кармана брюк. Затем он водрузил их себе на нос и посмотрел на своего собеседника уже более спокойным и проницательным взглядом.

– А знаете, что я вам скажу, Джон? Бог не только наградил вас талантом поэта, но и наделил особой дерзостью духа, ибо только такие смельчаки, как вы, дерзают отправиться на поиски неизведанного. Когда-то давно, в ранней юности, я тоже увидел вдали яркие, призывно манящие за собой огни, и всей душой устремился им навстречу. Но мне не хватило мужества и пылкости сердца, чтобы совершить свое путешествие, и в итоге я остался на берегу. Тоска по неведомым краям иссушила мой мозг и до срока разрушила мое тело. В итоге я такая же развалина, какой видите себя вы. Но вы решились отправиться в путь, а я – нет. Так не жалейте же ни о чем, друг мой! Корабли предназначены для того, чтобы бороздить моря, а не гнить в уютных гаванях.

Еле слышно скрипнула входная дверь, захлопнулась. Мир погрузился в тишину.