Эльге, до востребования

А ее сын, мой папа, ненавидел дачу.

Под давлением обстоятельств – привезти продукты или просто побыть на семейном празднике, он, конечно, приезжал с лицом страдальца. Его злило буквально все – трава, насекомые, туалет на улице, отсутствие телефона, тишина, отсутствие горячей воды, восклицания всех, как хороша в этом году смородина и как прекрасно поднялся девичий виноград. Он съедал с куста горсть смородины или крыжовника, по сезону. Собирал для всех тарелку ягод к столу и, сославшись на головную боль, ложился отдохнуть, с тем, чтобы потом отобедать и быстро смыться в Москву.

Его не радовало цветение сирени, первые тюльпаны, кислая малина и вечерний чай на веранде. Ради маменьки он отбывал эту тяжкую повинность. Папа мой Миша и в детстве отчаянно скучал в Тучково, Томилино и где-то еще, куда его ссылали.

Бабушка Эльга никогда не рассказывала сыну о дачах юных времен. Но что-то витало в кустах малины, колючках крыжовника, что-то не так было в его семье.

Его отец вечно молчал, курил трубку, читая газету, и никогда не участвовал в общем разговоре, а если появлялись гости, то он уходил играть в шахматы с самим собой, а потом пенял, что Эльга слишком много болтает. И вообще, она ветрена и легкомысленна. Эльга не успевала ответить, он вновь уходил с трубкой в сад.

Что-то важное взрослое они скрывали от моего папы, сохраняя образ прекрасной семьи, которой она не была, наверное, никогда. Только тетки замолкали, а дед Арон и вовсе не ездил с ними на дачу, Алек женился и перебрался к жене.

Но мой папа всегда был уверен, что лучше его семьи и нет на всем свете, что там все правильно и красиво, только он своими двойками и прогулами в школе нарушает общую идиллию.

И только лет в тринадцать мой тогда еще маленький папа стал догадываться, что что-то, вернее, все не так. Родители улыбаются, соблюдают правила игры, чтобы он не догадался, чтобы у него не было детской психотравмы, только и самим им не весело. И все это вранье – ради него, чтобы он верил в идеальный мир. Только он обо всем догадался, и получается, все их усилия напрасны. Все домашние могли жить отдельно друг от друга, сами по себе, но они ради него притворяются и прикидываются счастливыми.

В тот день, когда он все понял, он сбежал, сам не зная куда, просто сбежал. А тут над Варваркой, как семья улицу Разина называла, дым повалил, любопытные зеваки уже толпились. И он со всеми побежал, оказалось, гостиница «Россия» горит. Пожарных расчетов накатило видимо-невидимо, телевидение приехало. Картина была ужасная: люди в окнах гостиницы стоят, пожарные по лестницам ползут, а лестниц не хватает, не дотягиваются они, кто-то уже от ужаса вниз бросился. Кино какое-то.

И все отступило, забылось. Он услышал крик: «Дурак такой». И кто-то стукнул его по затылку, он даже опешил, так кричать могла только мама. Ей самой казалось, что она в эту минуту строгая. И тогда он уткнулся в нее, она говорила, что искала его везде, потому как пропал, а тут пожар. И без него смысла в ее жизни нет.

В лоб давила пуговица ее кофты, а он все равно прижимался к ней и плакал. От счастья, что нашелся, что его искали, и еще много смыслов и слов было, но они вышли не словами, а всхлипами и какими-то рваными мыслями. Тогда все и определилось.

Миша вырос, но остался маленьким и не хотел быть старше, хотел всегда жить с мамой и тетками. В день пожара Миша сказал ей, что никогда, никогда не бросит ее, потому что любит. Тетки дома поджали губы, сказали, что он поступил «зер шлехт», но им и самим было интересно про пожар узнать. До полуночи они ели пирог с орехами, и Миша рассказывал, как было страшно.

В этот день он был главным со своими рассказами. А отец так и не вышел к столу, его куда-то запихнули, чтобы не кричал на мальчика после такого счастливого спасения. Больше они с отцом и двух слов друг другу не сказали. Только когда он принес школьный аттестат со всеми тройками, отец покачал головой и ушел курить на кухню. В институт в тот год Миша не поступил.

Ну это понятно, решили все. Мальчика недооценили, не поняли. Тетки принялись звонить каким-то друзьям и знакомым. И хотя их друзья уже были не у дел, но все равно помогли, пристроили его работать в институт вирусологии, пробирки мыть и кроликов кормить. Кролики были прекрасные. И жизнь тоже. Только вот приходилось с каким-то найденным тетками биологом заниматься вечерами пестиками и тычинками.

И все равно на следующий год он провалился, физику не сдал. Ну, это понятно, объяснила семья: слишком у нас непоседливо-одаренный мальчик, и евреев, само собой, всегда притесняют.

Пришлось моему папе идти в медучилище, а потом, как ни пытался откосить от армии, изображая придурка, все одно замели в стройбат, на самый Сахалин отправили. Оттуда он присылал семье лимонник и еще какие-то травки. А вернувшись, сразу поступил со своей пятерочкой по биологии. Вот и дома свой врач будет, как дядя Гриша, обрадовались все.

***

В предпоследнее предвоенное лето произошло еще одно событие. В поисках яиц Алек набрел на гнездо птицы, где лежали маленькие бурые яйца в крапинку. Странная птица решила вывести птенцов в конце августа, будто лета ей было мало.

– Значит, год будет особенный, – важно заключил Валерий. – Птицы на второй выводок решились.

– Теплый?

– Холодный. Выживут не все. Потому они еще раз несутся. На всякий случай, с запасом. Это же закон природы.

– Джунглей, – закричал Алек и понесся по саду, изображая индейца. А вечером хищная толстая сойка решила разорить гнездо, бедные ласточки метались и кричали, Валерий кинул камень в сойку и попал, сойка подергалась на земле и испустила дух.

– Ты ее убил?

– Это было необходимо, она бы сожрала этих еще не родившихся птенцов.

Эльга заплакала:

– Надо ее похоронить.

– Я… Я нечаянно, – растерялся Валерий. – Я не хотел. Так вышло.

Я птенцов защищал. Думал, ее просто отпугнуть.

Большая розовая птица лежала на дорожке, так близко, что были видны все распушившиеся перья. Она ушла в дом. А через час не было ни птицы, ни Валерия, наверное, он ушел к себе.

***

Осенью и зимой она с Валериком так и не встретилась. Все завертелось, потом она заболела ветрянкой, мама с Алеком уехала жить к знакомым. Потом ей с таким лицом ни с кем встречаться не хотелось. Под всеми подразумевался Он. И где-то после Нового Года они с мамой зашли к Мине Григорьевне на Покровку, просто так, по случаю. Но Его не было – в спортзале тренируется, могли и не заходить.

Правда, иногда в почтовом ящике находились вчетверо сложенные записки, помеченные буквой «Э». Он бодро писал всякую глупость: «Никак не удается, дорогая сестренка, сводить тебя в кино. Приходится много заниматься. Надо готовиться к выпускным испытаниям. Я подвел итоги и выяснил, что у меня много провалов. Я совершенно запустил литературу, читал бегло и далеко не все, что положено. Сейчас наверстываю. Много занимаюсь алгеброй – без нее ныне никуда. И тебе советую поднажать на матаппарат. В.»

А перед Новым годом письмо принес Алек и стал прыгать, размахивая сложенным листочком, как дикарь:

– Уууу!! Йо-йой! Тебе послание! Я принес! Как вестовой. О дева, чем вознаградишь ты гонца?! Йооо!

Стоило бороться с этим дураком, когда там просто поздравления с праздником и отчет о том, сколько еще предстоит изучить в наступившем году. Он и ей советовал поднажать на точные науки. И крепко жал руку, желая всех успехов в новом году.

А весной она достала из почтового ящика еще одну записку, где он вновь желал всех успехов и советовал обязательно посмотреть кинокартины «Переход», «Брат героя», «Гибель «Орла» и «Эксперименты по оживлению организма».

Получается, он ходит в кино, без нее.

Она тоже пошла с Алеком и его вечным дружком Юркой, в «Арктику», что была в прежней кирхе. Мальчишкам фильм понравился, но она старше. Зачем ей фильм про младших школьников? Опять он над ней смеется, указывая ее место.

А ведь это он приносил записочки в ее дом, бросая их в ящик, так и не решился позвонить в дверь. Наверное, он ждал, что она просто возьмет трубку телефона и позвонит, спросит про кино. Или так же отправит письмо. Или, еще лучше, сама принесет записку, а он ее случайно встретит. И они совершенно случайно пойдут в кино. На совершенно бесполезную, по его мнению, «Музыкальную историю» с Лемешевым.

***

Эти мысли занимали ее больше всего, и она даже не заметила, как началась последняя четверть, и тройки заняли весь дневник. Даже учительница немецкого спросила:

– Что с тобой? Ты где-то витаешь! Путаешься во временах. Хотя произношение прекрасное, наверное, у тебя хороший репетитор.

– Три.

– Что три?

– Репетитора три.

– Тогда совершенно непонятно, почему ты не подготовила темы.

– Я все сделаю, – ей даже не было стыдно и не было страшно, чем кончится этот год. Какая разница, если они так и не пошли в кино. Она долго шла из школы, петляя по переулкам.

Как было объяснить учительнице, что она с трудом понимает разницу русского и немецкого, если она даже дома этого не может сказать. Там не только в лексиконе дело. Слова – ерунда, их можно выучить или просто запомнить, подобно попугаю. Но вот как с колобком быть. Русский и от бабушки ушел, и от дедушки ушел, и от зайца ушел, а потом поддался на лесть лисы, и тут его и съели. А немецкий толстый жирный блинчик (dicken, fetten Pfannkuchen) бегал от всех, бегал, а потом сам в корзинку к трем голодным детям прыгнул, чтобы накормить их. Она хотела это обсудить с Ним, но он молчал. Она даже несколько раз прошла по Покровскому бульвару, близ их дома, но, увы, напрасно.

***

Весной Эльге стало казаться, что идущий впереди старшеклассник – Он. Все вокруг было про Него: афиша фильма, книжный, наверное, здесь он учебники покупает, кондитерский в Ивановском переулке – такие булочки он любил, цветочный на углу – ему и в голову не пришло подарить ей цветы. Но больше всего ей нравилось сидеть за шторой на подоконнике, смотреть в двор-колодец, мечтая, что она сейчас увидит, как он идет со своей запиской.