Эльге, до востребования

– Ату ее! Загоняй, загоняй! – орал Алек.

Валерий прыжком преодолел тропинку и схватил курицу. Крики ликования были наградой охотнику. А он стоял с курицей на вытянутых руках, та вдруг стихла, втянула голову и даже не пыталась вырваться. Валерий и сам был изумлен своим подвигом. И вдруг вручил курицу Эльге, будто это букет из перьев.

Эльга взяла ее на руки, как котенка. А все растерялись, куда эту несушку теперь пристроить. В дом? Хозяйка будет возражать.

– Надо построить ей загон, – вошел в себя Валерий, снова напустив на себя взрослый строгий вид.

И они с Алеком тут же принялись за дело, хотя строить было не из чего. Они собрали какие-то ветки, тетушки принесли картонки и веревки. Через полчаса загон, похожий на гнездо, был готов. И Эльга – у нее уже затекли руки – поставила туда совершенно ошалевшую курицу. Курица от пережитых событий сразу заснула, и все отправились пить чай на веранду.

Валерий был героем дня. Мина Григорьевна гордилась сыном.

А утром курица сбежала, разломав шаткую постройку. Валерий рванул ее искать, но Эльга остановила его, взяв за руку.

– Постой, яйца растопчешь. Пойдем, поищем ее, только осторожно ступай.

Курица, действительно, отложила два яйца в траву и спряталась в заросшем малиннике. Алек, выбежавший позже, нашел еще одно яйцо и радостно вернулся с добычей, заявив, что он лучший охотник за яйцами. Валерий предложил сначала построить основательный загончик, а потом ловить Кэти.

Валерий серьезно подошел к делу, принес со станции стройматериалы, выкопал ямки под колышки и начал связывать плетень из ивовых веток. Алек помогал ему, но потом ему наскучило, и он убежал искать яйца и курицу. А Эльга помогала Валерию, подавала прутики, держала узлы, иногда касаясь его рукой. Хорошо, что брат убежал.

К вечеру они закончили основательный загончик и даже травы туда накосили. Да только Кэти в загоне нестись перестала, пришлось выпустить свободолюбивую пеструшку на волю. Мальчики по утрам весело охотились за яйцами, возвращаясь к завтраку чумазыми и поцарапанными. Эльза мазала их зеленкой, и они мужественно терпели. А мама радовалась, что не зря купила эту сумасшедшую курицу, каждое утро к завтраку два-три свежих яйца. Это редкость для несушки, не иначе у Кэти брачный период.

Перед отъездом в Москву пеструшку подарили хозяйке. Эльга заплакала: лето кончилось на какой-то незаконченной фразе, ей хотелось еще дожить эту дачную историю.

– Ты почему плачешь? – спросил Валерий перед машиной, в которую грузили подушки, корзины, одеяла, банки с вареньем.

– Курицу жалко, – неожиданно соврала она, – Из нее суп сварят.

– Нет, не сварят, ее еще поймать надо. А когда поймают, дальше продадут.

– Правда?

– Конечно, я тебе обещаю. Она вон какая яйценоская.

Как ему объяснить, что это лето прошло не так беззаботно, как всегда было. Что она стала иной, и все это поняли, как она ни скрывала, и больше не будет, как прежде.

А как будет, она не знает. И что делать, чтобы все было хорошо, тоже не знает.

– А знаешь, мы с тобой приедем в сентябре, когда все в школе определится, и проведаем Кэти, семечки ей привезем. Я скажу об этом хозяйке, и тогда она ее точно пощадит. А если вспомнить, что Кэти все время бегает, то мясо ее жестковато. Так что в суп она не годится, – Валерий пустился в пространные объяснения, веселясь собственному красноречию.

– Да ну тебя, дурак! – пнула она его, и слезы остановились.

***

Дачная жизнь занимала в бабушкиных воспоминаниях главное место. Она точно называла место, год и дату выезда, воспоминались все окружающие дачники и особенности поселка. Даже сорта яблонь, что росли в саду, она помнила – пипин или мельба. Устройство печи в доме и приключения всех друзей. Имена нянь и детские болезни. Привезенные из города продукты и местные деликатесы.

Год маркировался не событиями, не погодой, а дачами. В 35-м отдыхали в Катерево под Истрой, там можно было кататься на лошади, а потом в Жуковке, которая много лет спустя стала пафосным поселком, там вечно горели дома, бабушкин папа помогал тушить, и от перегрева лопнуло стекло его часов – такая мелочь осталась навсегда в памяти. Кстати, как она потом поняла, шла коллективизация, поджогов было много.

Потом сняли в Виноградово, от станции было далеко, но хозяйка позволила разбить свой огородик, мама посеяла укроп и лук, а тетки цветы, и они вечно ругались из-за того, что растения друг другу мешают.

А в 34-м уехали в Буденовку под Одессой, первый раз на море, – дядя Миша дал денег, он как раз премию получил. Но там всем было скучно, потому что все общество осталось под Москвой. А Эльге понравилось. Ее, спасая от воспаления почек, закапывали по пояс в песок и кормили абрикосами и арбузом. Там она впервые попробовала жареных бычков и баклажаны и навсегда полюбила эту южную кухню. И еще ей там друг по возрасту нашелся – старший сын хозяйки Володя. Потом она увидела его среди олимпийских чемпионов, это точно был он, слишком редкая фамилия Куц. Хотела к Владимиру Куцу подойти, но застеснялась.

В 36-м году жили в Томилино, где компания человек в двадцать собралась. А потом Томилино отменили, и перебрались под Клязьму.

Что было между дачами, рассказывалось редко, потому что это было лишь ожидание выезда на дачи. Туда, где все вокруг свои, где не надо приглушать голос, не надо озираться и обрывать фразы, по ночам прислушиваться к звукам в подъезде. Пусть все будет потом, все равно будет осень, слякоть и холод, когда можно только ждать свободной дачной жизни.

Тогда и школа легче проходит, где что ни делай, а все ты не лучшая, неуклюжая, не отличница, не активист, в самодеятельности не поешь, стенгазету не рисуешь. Тихо приходишь, тихо сидишь на уроке, даже руку не тянешь, тихо уходишь. И никто тебя не видит.

Ни одного одноклассника она не вспомнила за всю жизнь. Только прекрасные дачные друзья. И удивительная жизнь. Почти как у классика:

«Гости съезжались на дачу***. Зала наполнялась дамами и мужчинами, приехавшими в одно время из театра, где давали новую итальянскую оперу. Мало-помалу порядок установился. Дамы заняли свои места по диванам. Около их составился кружок мужчин. Висты учредились. Осталось на ногах несколько молодых людей; и смотр парижских литографий заменил общий разговор».

Все так и было, и надо было просто дождаться июня, когда все съедутся на дачу.

Она всегда умела терпеливо ждать. Когда война кончится, когда из эвакуации вернутся, когда срок по распределению завершится. Когда лето наступит. И там снова все будут свои, и даже смеяться над ней будут необидно.

Самая русская забава – дача. Сначала тебя отправляют с бабушкой на свежий воздух, а родители приезжают раз в неделю, так что ты их успеваешь и забыть. Потом тебя с упорством вывозят на все лето в это гетто, где тебе предлагают дружить с соседскими детьми. Хорошо, если они хотя бы по возрасту с тобой совпадают.

Потом ты ненавидишь это времяпровождение, получается, что это уже ты с бабушкой сидишь, а дальше ты везешь свою большую компанию на шашлыки, чтобы выслушать от родителей упреки, как вы загадили участок. И ты снова туда едешь, добровольно.

Вон и трудолюбивый интернет пишет:

В 1803 году историк Карамзин отметил, что летом Москва пустеет, а её жители устремляются за город. В 30-х годах Х1Х века в тогдашних ближайших пригородах Москвы – в Кунцево, Сокольниках, Останкино, Перово – стали появляться специальные места для летнего проживания. Бурное развитие дач началось в середине XIX века, когда появились железные дороги и «посёлки для отдыха» стали строить подальше от города – в Химках, Ховрино, Лианозово, Тарасовке, Пушкино, Малаховке.

Дачи как место отдыха состоятельных горожан получили распространение в России с 1860-х годов. На рубеже XIX – XX веков дачная жизнь стала массовым социальным явлением, характерным только для России.

Самым известным посёлком в те годы была Перловка, принадлежавшая московскому предпринимателю и чаеторговцу Василию Алексеевичу Перлову, основателю фирмы «В. Перлов и сыновья». В 1880 году в посёлке насчитывалось 80 дач. В каждом домике был душ и персональный туалет, на берегу реки Яузы были оборудованы купальни, два раза в неделю в посёлок привозили музыкантов, в летнем театре выступали московские театральные труппы. Попасть в Перловку, по воспоминаниям современников, считалось за счастье, аренда дач оплачивалась за три года вперёд, а её стоимость была сопоставима с жильём в центре Москвы.

По состоянию на 1888 год вокруг Москвы насчитывалось более 6000 дач, расположенных в 180 посёлках, куда в тёплое время года переселялись до 40 000 человек.

До начала ХХ века отдельные дачные строения были редкостью. Отдыхающие ютились на задворках крестьянских изб в наскоро сколоченных хибарках или в самой крестьянской избе, перегороженной на отсеки для 6–8 семей с общим входом. Сдача внаём избы для некоторых крестьян из ближнего Подмосковья была основным источником дохода.

Семьи московских дачников жили за городом с весны до осени – в город, как правило, выбирался на службу лишь глава семейства. Большинство дач строились неподалёку от станций железной дороги, путь до города не занимал более сорока минут.

Электричества на дачах не было – освещение производилось при помощи керосиновых ламп, вода бралась из ближайших рек.

Особой популярностью вплоть до 1917 года пользовались дачные балы.

В дачных посёлках не было охраны, поставить забор считалось дурным тоном.

***

– Да и зачем они нужны?! – говорила бабушка, – Когда у нас был патефон, у Богатыревых – прудик во дворе, у кого-то качели, не ходить же детям через улицу, так и бегали с дачи на дачу. Все это было общим, для всех.

Героические люди, добровольно рвануть к керосинке, туалету на улице и воде из колодца, утверждая, что ничего вкуснее не пили.

Или еще про корявую подмосковную антоновку тоже выступление неплохое, мол, ничего нет лучше сорванного своими руками яблочка. А без этого кошмара ты вроде как неполноценный, как же лето без дачи.

***