ГрошЕвые родственники

ГрошЕвые родственники
Елена Михайловна Шевченко

Юрий Борисович Грозмани

У бизнесмена средней руки и средних лет Викентия Гроше все было хорошо. И семья надежная, и сын за границей на пятерки учится, и загородный дом, и бизнес процветает. Все было хорошо, пока он от скуки жизни не начал восстанавливать свое родовое древо. Он нашел среди предков и генералов, и великих деятелей, и добропорядочных помещиков, а в нагрузку к этому множество далеких родственников с трудными судьбами и непростыми характерами. Желая им помочь, герой оказывается втянут в круговерть авантюрных и детективных приключений, из которых он найдет не менее парадоксальный выход. Содержит нецензурную брань.

Елена Шевченко, Юрий Грозмани

ГрошЕвые родственники

На мой медный грошик человечности

отпусти мне, Божик, кило вечности.

Леонид Виноградов

Глава 1. Я попался на крючок и вляпался в Историю

Я толкал перед собой ненавистную тележку, которая заполнялась банками, склянками, мешками, порошками, слышал вечное повизгивание выходного дня из динамика: «Вот как выгодно, две по цене одной». Ангар без окон пропах всеми грехами человечества – алчностью, жадностью, обжорством, похотью и гордыней. Глухонемые, как роботы, выставляли на полки все новые и новые банки, стиральные порошки, жидкость для стекол, зубные пасты, этого бы хватило чтобы прожить год небольшому городу. Здесь это сметалось с полок моментально. Меня толкали люди с выпученными то ли от счастья, то ли от ужаса глазами. Зачем нам еще одна швабра, не понял я. Но все верно: она сегодня с умопомрачительной скидкой.

– Верно, малыш?

По воскресеньям я выполняю супружеский долг и доставляю удовольствие своей единственной и навеки. Вожу ее по магазинам.

– Я просил не звать меня малышом. Хотя бы на людях, – я устал просить ее об этом, она обещала, но потом забывала, и вновь я, толстый и лысый мужик под пятьдесят лет, становился малышом, у которого никогда не было и не будет Карлсона, только фрекен Бок, так я уже однажды пошутил, она обиделась, я больше не шучу, я только злюсь.

– Кеня, ты устал? – она заботливая, хорошая, когда-то была веселой девчонкой. – Ну пойди, съешь мороженку.

Как же я ненавижу все это мерзкое тошнотворное сюсюканье – мороженки, обнимашки, спасибки, пироженки, чмоки-чмоки, зайчона, кисюня. Еще я ненавижу поход в магазин в воскресенье.

Завтра понедельник, который я ненавижу даже больше, чем воскресенье. Я его боюсь, я цепенею, я хочу спрятаться, зарыться: в первый день недели всегда приходят самые дурные новости с объектов. Но телефон нельзя отключить, а кабинет закрыть. Они будут, горя служебным рвением строго с 9 до 18, просить поставить в бухгалтерии кондиционер, лето обещают жаркое, или на худой конец – вентилятор; сообщать о больном родственнике в Тюмени, которого необходимо навестить, и возвращаться с золотистым загаром, а потом оформлять декрет; а мне снова рассматривать резюме, чтобы найти замену на год, или сколько там осталось до женского дня, где они выпьют, предадутся страсти, женятся, размножатся, после чего все повторится – больная бабушка, декрет, резюме новичка.

А потом будет воскресенье, и мы с супругой будем являть наше процветание и дружную семью, толкать в магазине тележку, грузить мешки в багажник, затем выгружать их, говорить о том, как сегодня повезло, два по цене одного. Я хороший.

Ее мама перед свадьбой говорила про меня: зачем он тебе, неказистый, ростом не вышел, занимается какой-то фигней, диссертацию пишет, а на работу с утра не ходит. Права была покойная теща, почему она ее не послушалась, согласилась быть со мной в горе и в радости.

В ресторанном дворике было шумно – бегали дети, кто-то верещал по телефону – представляешь, как выгодно, ты где, Коля, Коля, где Саша, ты не следишь за ребенком.

И это было счастье – я был один среди жрущей и орущей толпы. Я никому из них не должен. Ничего. Не должен решать их проблемы, помогать, везти, встречать, провожать каких-то родственников, которые куда-то летят отдыхать, а потом возвращаются и кричат, что в следующий раз надо ехать всем вместе, там все включено, и будет весело, если все вместе. Я молча кивал. «Ну что ты молчишь?» – говорила дорогая, проявляя заботу, – «Ты устал?»

Я устал. Я бесконечно устал. Я устал быть хорошим. Я заботливый сын, я хороший муж, я прекрасный отец, я каждый день говорю с сыном, который заканчивает технишешуле в Мюнхене, я отличный брат, деверь, дядя, племянник, я замечательный любовник, но эти прекрасные девушки бросают меня, когда понимают, что я не женюсь на них, потому что не разведусь, чтобы не стать плохим мужем, зятем, отцом, сыном. Зачем?

Там, за Мендельсоном, вновь будешь сватом, зятем, деверем, дядей – все то же и ничего нового, и вся любовь пройдет. Любовь она только до марша Мендельсона, а дальше – ремонт, мама приехала, голова болит, все было вчера, мы уже немолоды, чтобы предаваться страстям.

У меня даже комнаты своей нет и не было: сначала общая с братом, потом однушка с женой и ребенком. Потом работал, работал, не зарабатывал, бросил науку, ушел в бизнес. Во всех новых жилищах находилось место для гостиной, гостевой, столовой, но только не для меня. Диссертация так и лежит в чемоданчике, где детские фотографии, как в пионерском галстуке и пилотке у вечного огня стою. Дурак дураком. Мама так и говорит мне: «Дурак ты, Кеня, весь в папеньку».

Родители давно развелись, даже не помню когда. Папенька умер, я его редко видел, но успел навестить за год до его смерти. Он, выпив водку, плакал, обнимал, прижимал меня к груди и бормотал: «Дурак ты, дурак, даже не знаешь, что мы белая кость, аристократы. Ты даже не знаешь, кто мы». Жил грешно, помер смешно – шашлыком подавился.

Мы действительно какие-то странные. Ну как родителям в голову пришло назвать меня Викентием. Самое смешное имя в классе. Все нормальные – Коли, Саши, Сережи, Вовки, а я во – Викентий. Мол, такое у нас родовое имя. Мол, ты гордись. Но и дальше не лучше – Гроше. Что Гроше, куда Гроше. На фига Гроше. Новые учителя по три раза переспрашивали мою фамилию. Ну зачем нам это наказание? Мол, мы какие-то не такие, мы особенные, мы волшебные. Гордись, Кеня Гроше.

А что волшебного было в моем детстве? Хрущевская двушка на первом этаже, где летом от деревьев темно, а весной пол вспухает, когда трубу в подвале прорвет. Папенька алиментов 7 рублей дает, мать круглосуточно работает, брат Венька где-то болтается, он старший, ему уже можно, а мне нужно хлеб и кефир купить, посуду помыть, кто-то должен это делать, мать на работе.

Венька приходил всегда сытый, от него пахло табаком, а потом его забрали опера, оказалось, подростки по квартирам шастали, Венька гениально вскрывал любые замки. Мать взяла еще какую-то редактуру, чтобы Веньке передачи носить. Тогда я сказал себе, что никогда не буду бедным, я буду богатым, я буду богатым и у меня будет большая и хорошая семья.

– Алле, малыш, я уже на кассе, – позвонила жизнерадостно она.

– Иду, – откусил рожок, – рассчитывайся.

Я даже не заметил, как съел три рожка мороженого, хотя дал себе слово, что буду съедать не более двух в день. Я неукротимо набирал килограммы, стал плавать в бассейне, ходить по утрам шесть километров. Но за последний месяц прибавил еще два килограммчика и достиг роковой цифры – сто. Я сто раз давал себе зарок отказаться от мороженого, но опять сорвался. Это меня печалило. Это как перевалить за пятьдесят лет, когда начинается новый отсчет. И килограммы во мне также – новый этап, отравляющий мне жизнь. Я купил еще рожок, доедая предыдущий и прижимая плечом телефон к уху. Из бумажника выпали визитки, кто-то поднял, протянул мне, проникновенно глядя в глаза.

Этот человек возник из-под земли. Его не было за столиками среди жруще-орущей толпы, но он был, стоял передо мной, в строгом костюме с кожаной папкой в руках. Он был дружелюбен, улыбался, не давал мне пройти.

– Добрый день. Вы хотите узнать про свою семью? Я вижу, что вы хотите.

– Я знаю про свою семью все, – сейчас будет втюхивать пылесос или парогенератор, который уже купила Маришка. Она все купила, даже какую-то фигню, которая смывает зубную пасту фонтанчиком. Ей просто нравится покупать, а потом менять купленное, а потом опять покупать, чтобы через день поехать менять.

– О! Вы меня не поняли, – не отступал незнакомец, – семью в глобальном смысле. Мы можем найти пять или восемь колен вашего рода. Я только что, работая в архивах, наткнулся на данные о Гроше. И вы Гроше, значит, это ваш род. Таких совпадений не бывает. Мы восстановим вашу родословную.

– Мне пора, – я хотел вежливо избавиться от этого сумасшедшего. Но он настойчиво продолжил.

– Хорошо, что вы не Кузнецов или Семенов. Это было бы сложнее и дороже, – он говорил так, будто я согласился на его предложение, не замечая моего взгляда и даже легкого покашливания. – Титул барона можно доказать. Особенно, если у Гроше найдутся бездетные линии, времена тогда были вполне свободные и распущенные, бастарды появлялись, так что мы сможем сделать вас дворянином, вероятнее всего, польского направления, там проще, да и путаница у них с родословными книгами, – он говорил без остановки, не давая мне вставить слово.

– Зачем мне это? – воззвал я к нему.

– Ну вы же не хотите быть плебеем или простолюдином. Никто не хочет, это подрубает крылья, мол, всяк сверчок знай свой шесток, и как тут взлететь. Осознание своего происхождения поможет вам подняться, поверьте мне, я знаю многих клиентов, имена которых разглашать не вправе. Просто поверьте, вы увидите новые горизонты, ощутите за собой поколения великих, которые ждут от вас служения и подвига, сопоставимого с их жизнью, – он нес невыносимую пургу, но прервать его было невозможно, как продавца, который решил впарить ненужный тебе гаджет. Я больше не мог возражать, слушал о памяти предков и программировании будущего, про связь времен и генотип, про избранных и их круг. Очнулся от звонка Маришки, которая, вероятно, дошла до закипания в ожидании меня.

– У меня все хорошо. Мне пора, – от него было непросто освободиться, он был все так же дружелюбен, он неохотно расставался со мной.

– Возьмите визитку, подумайте, и у вас появится семья.

– Я же как-то жил без этого, – я поежился, мне хотелось отделаться от этого назойливого человека, который вольно или невольно пытался меня обидеть, подталкивал меня к фанаберии, за которую я ему должен буду заплатить. А я гордился собой. Я смог вырваться из своего двора, где почти и живых моих сверстников не осталось, а если и остались, то несчастные потерянные люди, отсидевшие свой срок по малолетке. Я смог вырваться и из процветающей нищей Казани, где учился в институте. Я сделал все, чтобы уехать, пойти дальше, я завоевал свое место под солнцем в столице, я помог сыну отправиться на учебу в Германию, откуда он не вернется, во всяком случае, он пока так решил. Я гордился собой, пока меня походя не назвали простолюдином. И кто? Человек, который пытается втюхать родословную? Он все понял.

– Нет, нет, я не говорю, что всем это доступно. Но стоит попробовать, вы узнаете не только о своем роде, вы узнаете о себе и своих потомках. Конечно, вы можете сомневаться. Но мы готовы провести самые серьезные изыскания в архивах и даже вскрыть могилы, это стоит отдельных денег, но поймите и меру риска, чтобы генетическая экспертиза подтвердила ваше происхождение.

– Вы это серьезно? – гробокопательство меня совсем смутило, даже напугало.

– Это самая сложная и дорогостоящая услуга, – тихо сказал, почти прошептал он, – но многие в конце расследования обращаются к нам именно с этим щекотливым вопросом. Вы понимаете, генетическая экспертиза бесспорна, за ней открывается многое, включая семейные проклятия и болезни: у кого-то шестой палец на руке в каждом третьем поколении, у кого-то хвостик, у кого-то паранойя. Советую пока остановиться на архивах, – он доверительно склонился ко мне, будто уже стал моим родственником. Я отшатнулся, он выпрямился, улыбаясь одним углом рта, сообщая своим видом, что знает обо мне все и даже больше.

Он растворился в пространстве, его визитку я сунул в карман, урны рядом не было.

Глава 2, где я из дворняжки стал дворянином

Семья? К чему мне семья. Меня никто никогда не любил, меня просто терпели, потому что я хороший и добрый. Мама любила моего старшего брата Веньку, потому что он худой и несчастный, а я упитанный отличник, который не доставляет проблем.

Меня брали в компании, где я веселил всех девиц, а потом девушки уходили с моими друзьями. Маринка вышла за меня замуж, потому как было ей двадцать шесть лет, а она все еще оставалась девушкой в поиске хорошей партии, которая никак не складывалась. Она согласилась на мои ухаживания, хотя и стеснялась того, что мы одного роста, но выбирать ей не приходилось, годы брали свое, все подружки давно уже сменили фамилии, щеголяли кольцом на пальце, а кто-то даже гулял с коляской.

Я не давал ей ложных надежд про любовь, я сам хотел устроить свой мир и обрести семью, словом, я женился. А после свадьбы, которая случилась через год знакомства, ее словно подменили, она решила меня перевоспитывать, ломать и крушить, да и супружеские радости резко сократились.

Ее родителей пришлось называть мамой и папой, к тому же еще и на ты, а я и видел их третий раз в жизни. Раз, когда знакомился, два – когда предложение делал, тогда я подарил ей подзорную трубу, чтобы она увидела дали светлые, и еще раз – на свадьбе. А потом родился сын, и я понял, что все верно я сказал на венчании, что все это навеки. Но через пять лет я стал искать любви на стороне, а там тоже не сложилось. Маринка – она хорошая, надежная, своя, с утра до ночи трет, моет, суетится, кричит на меня, что я опять ботинки не там снял. Она мой модельер и дизайнер – мы в каждом нашем доме ставим новую мебель, меняем посуду, чтобы она была в цвет стен, сегодня мне купили новый пиджак, подобрали рубашку, все хорошо. Сын рапортует успехами. Собачонку завели. Лучше не бывает. И не надо меня смущать вопросами, кто же любит тебя и где твоя семья.