Восемнадцать ступенек. роман

Сашка старался. На самом деле старался быть хорошим мужем. Но он как будто не знал, что значит по-настоящему нести счастье или проклятие супружества. Саша не стремился сажать деревья, зачинать сына и брать в ипотеку квартиру в новостройке. Тем не менее, узнав о моей беременности, был крайне счастлив. Носил мне мандарины вязанками, выбирал коляску и кроватку для новорожденной дочки с пылом, сравнимым с выбором нового процессора для любимого компьютера. Вставал по ночам к малышке на каждый писк, пока я однажды не высказала, что толку-то и нет от его вставаний. Ибо Катерина Александровна, четырёх месяцев от роду, просыпалась ночью исключительно от голода. И при всём желании мужа дать мне отдохнуть лишнюю минуту, мне приходилось подниматься следом. Катька до года признавала только грудное молоко в качестве ночных перекусов.

Человеческая память избирательна. Мы можем заставить себя не помнить то, чего не хотим, правда, разной ценой. Дело в том, что, несмотря на то, что я себя считала порядочной девушкой и верной женой, в моей жизни было несколько эпизодов, которые я трусливо предпочитала не припоминать и тем более не вытаскивать наружу. Не смотря на вполне гладкую семейную жизнь, еще до свадьбы с Сашкой, я каждые полгода до икоты влюблялась в кого-нибудь, совершенно платонически и безответно. Влюбившись же, вдохновенно писала акварели на фэнтезийную тему – всяческих драконов и рыцарей. Мечтала по ночам, водя кистью по намоченному листу бумаги, а потом все резко прекращалось. Влюбленность лопалась как мыльный пузырь, и я успокаивалась, до следующего раза. Причем абсолютно не терзала меня совесть. Почему я вышла замуж именно за Сашку? А тут тоже дело вопросов совести и верности, скорее всего. При всей его приземленности и неприятия искусства в любом виде, он казался мне добрым, честным и простым, как уголь, а еще – надежным. У нас не было ни общего прошлого, ни конкретных планов на будущее. Он не лез мне в душу, не учил меня жить, примирялся с тем, что я могла с головой уйти в интересную книгу, пренебрегая домашними делами. Иногда я удивлялась, насколько мы разные, на что муж мудро говорил, что двум одинаковым людям со временем станет неинтересно бок о бок. Я думала о Димке, своем институтском парне, и согласно кивала. Ибо вот с ним, как раз, у нас были одинаковые мысли, слова и фразы. Однако это не помешало мне несколько раз грязно изменить ему по чистой случайности, бездарно и спонтанно, а потом он уехал в Австралию на стажировку. А я осталась…

К чему я это все навспоминала? Несмотря на то, что мне шел двадцать шестой год, я была абсолютно неопытна в отношениях с противоположным полом и была уверена, что, обладая весьма посредственной внешностью, могу рассчитывать лишь на то, что мужчины видят во мне в первую очередь собеседника, друга, а никак не сексуального партнера. А еще, несмотря на то, что сама называла себя матерью, и в глазах общества считалась взрослым самодостаточным человеком, я в глубине души была уверена, что до зрелости мне еще очень и очень далеко. И истово верила в то, что где-то есть настоящие взрослые, истинные, у которых имеются ответы на все незаданные вопросы.

Припомнив откровения минувшего вечера я пришла к выводу, что надо, во-первых, извиниться, во-вторых, расставить как говорится, все точки над «Ё», и сделать это надо явно не по телефону. Однако идти в общежитие, где стоит эта кровать, на которой едва не случилось очередного глупого недоразумения, не хотелось абсолютно.

«Давай встретимся завтра, только на нейтральной территории» – застучала я по кнопкам и нажала иконку с нарисованным конвертом.

Однако на нейтральной территории не вышло.

«Прости, я все вещи постирал, приходи сразу в общагу», – написал ты утром следующего дня на мой вопрос, где и во сколько встречаемся.

Меня это и озадачило и позабавило – надо же, какой наивностью веет от этого сообщения. А ведь именно ты производил впечатление того самого «взрослого»! Ну что ж, на трезвую голову почему бы и не пообщаться!

Я медленно оделась, причесалась, накрасилась, и, препоручив Катюху Сашке, собралась, огрызнувшись на вопрос мужа: «Ты куда» абсолютно неиформативным: «По делам!». Помедлила, обуваясь, вдруг вылезла из кроссовок, достала из—под кровати папку со старыми рисунками, и, поколебавшись, сунула в нее несколько разных фотографий.

И вот снова гулкая лестница, запах табачного дыма и краски, твоя комната, чисто прибранная и давно обещанный кофе, крепкий и сладкий. И позабыв обо всем, снова говорим обо все на свете. Я показываю тебе свое творчество – наброски акварелью, гуашевые джунгли, острые угольные штрихи, мягкие пастелевые мазки, сую их тебе в руки, с наслаждением вдыхая меловый запах бумаги. Тут же достаю свои детские фото, институтские снимки, распечатанные когда-то с первых камер мобильных телефонов. Торопливо вынимаю из сумки диск Пинк Флойд – Стена, да, та легендарная Стена, ты посмотри, слышишь, обязательно найди, где посмотреть, там такая графика! ДДТ по радио хрипловато напоминает, что Актриса-Весна снова на сцене, и у меня возникает ощущение, что я вернулась домой из долгого странствия, я не вижу ни морщин у твоих голубых глаз, ни шрама на виске, прикрытого волосами. Лишь то вижу, как ты смотришь, понимаю, что ты слышишь меня, и ни словечка не сказано впустую.

Ты осторожно целуешь меня, я словно вплываю в ясную гавань, прильнув к твоему плечу. Тиха и бескрайняя нежность, и мне начинает чудиться, что мы знакомы всю жизнь.

– Лёша, Лёшенька… – бормочу я, откидываясь на высокие подушки, и перед восторженными глазами потолок плывёт и изгибается, словно чудная невиданная волна.

– Не называй меня так, – шепчешь мне в губы, и приникаешь к виску долгим ласковым поцелуем.

Глаза мои распахиваются в удивлении. Я теперь вся – удивление. И радость. И нежность.

– Лёня, Лёнька. Зови меня просто Лёнькой…

Твои пальцы путаются в моих волосах, тянут, легонько касаются шеи, ласкающе, плавно…

А время идёт, нет, оно бежит, летит, скачет, как сказочный Сивка-Бурка.

Ты провожаешь меня до выхода из подъезда, и я еще добрый час кружу по улицам, охваченная полузабытым чувством юности и легкости. Насущные проблемы отступили, потонули в этом чувстве. И я неожиданно, остро и отчетливо почувствовала, что снова живу, а не просто ем – сплю – дышу.

Такое уже было, было давно, и казалось утраченным, как и юность, как и наивность, но вот вернулось, пустило ростки в недрах души, стало тянуться ввысь и шириться с каждой секундой. И я уже знала, что придя домой, непременно достану бумагу, кисти, краски и буду работать над новой картиной, пока солнце совсем не скроется за линией горизонта.

И впервые за долгое время ни память, и сожаления о чем—то, прошедшем мимо меня, не будут сверлить ни мыслей моих, ни души.

Глава 4

Как это плавать ночью в море?

Как это вместе строить дом?

Как на двоих счастье и горе?

Как много лет встречаться за одним столом?

Всё это можно представлять,

но зачем?

Есть выход простой.

Я хотел бы попробовать сам,

Но только если с тобой.

«Lumen (https://altwall.net/texts.php?show=lumen)»

Сентябрь кидался дождями, кружился листвой в цветовом спектре от лимонно-желтого оттенка до багряно вишневого, по ночам распахивая рассохшуюся форточку холодными ветрами, медленно приходил в упадок. Еще немного – и поздняя осень, ледок на лужах, черные улицы и вода с неба тоже черная. А там и первый снег недалеко.

Первая пара в техническом университете располагает ко сну. Особенно в понедельник. Особенно если впереди еще пять. Особенно для студентов— гуманитариев, волею судьбы занесенных на экономическую специальность физмата. Механически пишу, строю графики, зевая до хруста в затылке. Ноет зуб. Монотонный голос препода убаюкивает как колыбельная. Хочется на волю. А еще лучше домой, к маме, точнее даже не то чтобы к маме, а в свою комнату, где постеры с Агатой Кристи на стенах и коллекция плюшевых зайцев висит на ковре, пришпиленная булавочками.

Местным студентам хорошо, в родном городе и улицы помогают. А я на днях умудрилась заблудиться, свернув не в тот переулок, и прошагала лишних пару кварталов, пока добиралась до дому. С общежитием в этом году не повезло, и мы чудом сняли комнату у энергичной тетушки, до института четыре остановки на троллейбусе, хотя можно и пешочком дойти. Вот и хожу, любуюсь окрестностями. За спиной тубус с чертежами и рюкзак—торба с нарисованной волчьей мордой. Бледно-голубые клешеные джинсы, тяжелые ботинки – «гриндерсы», надеваемые и в пир, и в мир. Да, это у меня такой стиль, – говорю сокурсниками при знакомстве, (больше нечего надеть – усмехаюсь мысленно). А учиться в принципе, легко, правда. Вот только начертательная геометрия обещает попортить крови. Блиин, я не могу, физически не могу представить конус, вписанный в сферу, да еще и разрезать эту конструкцию плоскостью. И вообще, на кой так измываться над конусом?

Вот и как, как тут не удрать в сердцах с последней пары?

Университет наш – двенадцать корпусов, плюс стадион, да еще пять общежитий. Абитуриенты, первокурсники и захожие люди с непривычки пугаются и плутают по извилистым коридорам. Плутала и я, да через месяц пообвыклась.

Выхожу, значит, из стеклянных дверей на улицу, смотрю – а на низенькой лавочке Димка сидит, школьный мой друг и сосед по парте. Ноги длинные вытянул, в руках тетрадка, в трубочку свернутая. А вокруг листья, листья ясеня желтые, свежие. Решимость прогулять начерталку окрепла. Я очень была рада увидеть его. Подошла, поздоровалась.

– О, какими судьбами, – говорю. – Ты ж вроде в аграрный поступал.

– Поступал, да не поступил, – смеется. – Физика, математика на пять, диктант на двойку написал.

У меня от уха до уха расползается улыбка.

– А теперь ты чего решил?

– Да на подготовительное отделение на машиностроительный факультет пойду. Год потеряю, ну да хоть сто процентов поступлю. А ты чего тут, Ин? Мы думали, ты в классическом университете на филфаке или на журналистике.

– Дим… Долгая история. – Я погрустнела. – В общем, мама сказала, что журналист – это не профессия. А после филфака только в школе за бесплатно пахать. И что я, конечно, могу поступать, куда вздумаю, но мне материально помогать не будет. В общем, вот. Буду инженером-экономистом, видимо. Если переживу начерталку.

– Странная у тебя мама. Впрочем, я рад. Хоть кто-то тут знакомый. В общаге живешь?

– Нет… – ковыряю носком ботинка мокрый асфальт. – Комнату снимаю у тетушки возле автовокзала. А ты?

– Тоже комнату, вдвоем с парнишкой, у бабульки. Тут рядышком. Ты домой? Пошли, провожу до трамвая хотя бы.

– Я, наверное, пешком.

– Так пошли пешком! Хоть поговорим, поделишься впечатлениями….

Димка начинает вставать с лавочки. Высокий, худючий, весь нескладный, словно сотканный из противоречий. Темные, близко посаженные глаза, черные густые брови, высокий лоб, пухлые губы, длинный прямой нос, нервные тонкие и сильные пальцы. Я вспомнила, как ловко эти пальцы управлялись с остро заточенными карандашами и гелевыми ручками, рисуя мифических существ в моих школьных тетрадях. Эти существа состояли сплошь из клыков, когтей, мускулов и крыльев. И все как один чем-то неуловимо походили на своего творца. На душе у меня потеплело. Я была безмерно рад, что школа осталась позади, но всё же было приятно встретить старого друга.

Димка был уникумом в своем роде. В физике он казался настоящим гением, в математике был безмерно хорош, однако над его экспрессивными сочинениями покатывался со смеху весь класс. Я уж не припомню содержания сих опусов, но точки в середине предложений, а порой даже восклицательные знаки он лепил недрогнувшей рекой.