Потустороннее. Мистические рассказы

– Смотрите, здесь что-то есть.

Из подпола извлекли довольно большой, крепко сбитый ящик. Сосед сбегал домой за инструментами, а когда вскрыли, изумленно ахнули:

– Да тут же целое состояние.

Кольца, серьги, ожерелья тускло поблескивали в скудном свете.

– Знаешь, Клавдия, я вот все думаю, – сказала как-то Степановна, забирая банку с молоком, – все-же Кирьяниха Верку любила. Пусть после смерти, оказывается, бывает и так. Всю жизнь девке нервы портила, а наградила щедро.

– Да уж. Верка, слышала, квартиру Ольге своей купила, да и сама из коммуналки выбралась. Мальчишку вылечили. Да и мы дешево половину Кирьянихи выкупили.

– Не боитесь жить здесь?

– А чего бояться? Иногда, правда, муж говорит, что слышит шаги. А я ничего не слышу, я за день так набегаюсь, что еле успеваю подушки коснуться…

Тень в окне

Странная все же штука – принятие. Он легко привык к патриархальной неспешности городка, к тому, что жизнь здесь – немного реалити-шоу, все всё знают. Но почему-то каждый раз вздрагивал от фразы: «гуляли по Островскому». Не по улице Островского, а именно «по Островскому». Местные алкоголики предпочитали собираться «на Гоголе». Интересно, кто автор столь странной затеи, дать улицам половины города имена писателей, тем более читать здесь не очень-то и любят. Как-то подслушал фразу двух кумушек: «Там, где Достоевский с Тургеневым пересеклись». Он даже остановился тогда, неужели о конфликте писателей? Оказалось, о продающемся доме.

Он не жалел о переезде, только тут он ощутил глубинное чувство привязанности к земле, только тут начал замечать многоцветье неба, различать горечь полыни и пряность белоголовника. Но главное, здесь можно было начать все заново, без постоянного желания объясняться со всеми знакомыми, детского желания. Подумаешь, не сложилось. Ну да, почти тридцать лет брака, взрослый сын. Только здесь понял, что все эти тридцать лет он прожил в каком-то искусственном мире. Ему повезло, благо, специалист он хороший. И единственный сохранившийся завод даже оклад ему предложил гораздо выше, чем здесь принято. Вырученных от продажи машины денег вполне хватило на небольшой домик. А машина, зачем здесь машина? Весь городок за полчаса неспешным шагом пересечь можно. Заодно и память потренировать.

«Вещь. Я – вещь. Наконец слово для меня найдено», – цитировал Ларису, обходя бугры улицы Островского.

«Я помню чудное мгновенье…»

Он не любил эту часть улицы Пушкина. Уютная, в клеточках милых газонов, именно здесь она разбивалась, упираясь в аскетизм улицы Рабочей. Разбивалась вовсе не метафорически: асфальт, расползшийся на латки, приросшие кучи мусора, почему-то обломанные деревья. Но главное, это картина умирания роскошного дома. Роскошного даже не по провинциальным меркам, всего же в городке было три таких здания. Два из них, занятых администрацией и школой, содержались довольно прилично. А вот третий… Третий пугал вываливающимися кирпичами, ножами битых стекол. Он узнавал, лет десять назад здесь было училище, готовящее педагогов для детских садов. А в этом корпусе находилось общежитие для студенток из близлежащих деревень. Училище закрыли, здание осиротело.

«Передо мной явилась ты…»

Показалось? Что это, какая-то белая тень метнулась в окне второго этажа. Нет, не показалось, в угловом окне фигурка девушки. Как она там оказалась? Не успел подумать – девушка исчезла. И почти одновременно хлопнула рама на третьем этаже. Сколько же их там? Волна озноба пробежала по телу, стало трудно дышать. Очнулся уже на перекрестке улиц Тургенева и Чехова. «Что, дорогой Антон Павлович, в мистику не верил, а к гадалке-то бегал», – билось в голове.

– Слушай, Мишка, а почему здание педучилища не реставрируют? – спрашивал он вечером у соседа, потягивающего пиво во дворе.

– Да шут их знает. Да, было время, девочки-студенточки… А что, Сергеич, может тебе бабу сосватать? Сколько можно разведенным ходить? У нас тут этого добра…

– Откуда ты-то знаешь, что разведен?

– Тоже мне тайна. У нас тут все всё знают. Светка, секретарша нотариуса, бабе Маше рассказала, а баба Маша у нас быстрее Интернета. Не, ну что ты, давай тебя с Маринкой познакомлю? Баба хорошая, хозяйственная. Домой придешь, а у тебя борщи, пироги. Красота!

– А что же сам одиноким ходишь?

– Так кто за меня пойдет, за безработного-то? Сам на мамкиной пенсии да еще жену приведу. А не хочешь Маринку, познакомлю с Веркой. Верка постарше, но тоже баба хорошая.

– Не надо меня ни с кем знакомить. Лучше скажи, здание училища закрыто? Туда никто попасть не может?

– Вон оно что… Катьку видел, – сосед даже побледнел.

– Что за Катька?

– Пойду я, Сергеич. Мать просила огород полить.

– Что за Катька? – поймал соседа уже у калитки.

– Здоровый ты, Сергеич. Ладно. Не к добру это. Ее у нас часто видят, и обязательно что-нибудь случается. Или помирают, или уезжают. Ну, или женятся, – неожиданно хохотнул мужчина.

– Так что за Катька? Не томи!

– Девка у нас лет пятнадцать назад умерла. В этом самом общежитии. Что там было, никто не знает толком. Кто говорил, что просто заболела, а кто-то, что забеременела. Короче, девчонки утром встали, а она лежит. Говорит, мол, заболела, пусть без нее идут. Вроде и воспитательница подходила, все нормально было. А во время уроков одна из соседок зачем-то вернулась и нашла Катьку мертвой. Отвезли ее в родную деревню, она, по-моему, из Березовки. Мать что ли тело забрала. Схоронили. Но с тех пор видели ее часто. И все время днем, во время занятий. Будто ходила по коридору в ночнушке. А вскоре и педучилище закрыли. И теперь иногда ее в окне видят. Славка кривой видел, мужики говорили. А через неделю помер. Колька Захаров под машину попал. А вот Витька, по слухам, после этого Юльку встретил, пятый год живут.

– Что за ерунда? Призрак, смерти…

– Смотри, Сергеич. Так я пойду? – и убежал, так и не дождавшись ответа.

«Как мимолетное виденье…»

Каждый вечер он приходил сюда. Каждый вечер вспоминал стихи великого поэта, всматриваясь в пыльные осколки. Пока не услышал плач. Метнулся в поисках входа, но парадная дверь забита досками. Груды кирпичей, стекло, вот он, черный вход. И маленькая фигурка женщины с букетом в руках. Посмотрела, даже не удивившись.

– Знала, что Катюша тебя приведет. Сегодня бы ей тридцать лет было.

– Вы кто?

– Наталья, сестра ее. Приехала вот… А вы Андрей?

– Да, Андрей Сергеевич. Но откуда? Что, тоже баба Маша?

Наталья посмотрела на него долгим взглядом:

– Нет, почему баба Маша? Катюша. Это она нас свела. И жить мы будем очень долго.

Темная фигурка заспешила вниз по улице Пушкина. Он шел следом, удивляясь, как полно вдыхает грудь.

«И сердце бьется в упоенье,

И для него воскресли вновь

И божество, и вдохновенье,

И жизнь, и слезы, и любовь».

Memento mori

– Ну что, кому некролог готовить? – губернатор хмурил лоб.

– Почему сразу некролог? – робко возразил министр культуры.

– Почему некролог, вы меня спрашиваете? А четыре смерти вас не убеждают? Вот вы нам и объясните, уважаемый, что в вашем учреждении творится? Как появляется эта проклятая надпись?

– Это мистика, Арсений Сергеевич. Мы выставляли охранников, те клянутся, что к объекту никто не подходил.