Первые повести. Девочка с бездомными глазами. Бус

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

По случаю дня рождения старшего (во всех смыслах) инспектора в одном из кабинетов собралось всё немногочисленное Отделение по работе с несовершеннолетними и сотрудники бухгалтерии. Опаздывал только Маринин.

Полные ноги, выпирающие из туфель, короткая стрижка из редеющих волос, массивные янтарные бусы, помада цвета гербицидной моркови, стойкий запах пудры и лучший в мире «тормозок» – малая часть того, чем могла похвастаться виновница торжества. Она была в том возрасте, когда, железно, есть внук или внучка, гормональный сдвиг и шутки на тему основного инстинкта доставляют невообразимое удовольствие, даже если шутят над тобой, главное, чтобы шутником был мужчина, желательно, молодой. В данном случае, это Вадим Высочин, «первая фуражка», не работавший под руководством Маринина, но с удовольствием живший с его женской частью (все, кроме опаздывающего начальника), что называется, одной жизнью.

Высочин мастерски откупорил бутылку и разлил полусухую пену в гуттаперчевые пластиковые стаканчики.

– Поздравляю Вас, любимая моя, Настасья Семённа!

Что пожелать Вам в этом году?

Счастье, удачи, и всю лабуду?

Нет, я Вам желаю, милая, впредь,

Больше «хочу!» и не терпеть!

Не терпеть произвол от начальника-гада,

Не терпеть, если хочется шоколада.

Не терпеть! Вот девиз: «Не терпеть!»

А больше хотеть и больше иметь!

Смех взорвал кабинет и расплылся по коридору здания, затихшего на время обеденного перерыва. Маринин улыбнулся, зная источник позитива, и открыл дверь в кабинет, откуда «пахнуло» хмельной женской разноголосицей, перекрикиваемой уверенным мужским баритоном.

– О, высокое начальство! – сдал Высочин. Все обернулись.

Пока Маринин протискивался к имениннице, ему в руки сунули стаканчик с шампанским. Он пожелал ту самую стандартную лабуду, от которой открестился Высочин, компенсировав это искренней и немного смущённой улыбкой.

– Итак, тост! – не унимался Высочин, дожидаясь тишины. – Однажды, после сильнейшего стихийного бедствия, осталась на Земле одна единственная женщина. Совсем как Вы в моём сердце, – обнял рано «поплывшую» именинницу, – и она брела по свету, брела, и вдруг, увидела человека.

– Только бы мужик! Господи, чтоб мужик! – взмолилась женщина. И она подошла к нему, и о чудо! На ковре сидел, и устало созерцал мир мудрец.

– О, великий мудрец, – взмолилась женщина, – я так долго шла, я так сильно устала, может ты…, – не будем при детях, и рассказчик покосился на именинницу, – если что, я всё сама. Ладно, – говорит мудрец, я согласен, если только отгадаешь загадку, – Высочин сделал глоточек. – Итак, внимание!

Наступила весёлая «тишина», прерываемая перешёптыванием и смехом.

Рита стояла почти у окна, за спинами, и, почувствовав, что Маринин смотрит, ответила грустно-обвиняющим взглядом, и, не дождавшись финальных пожеланий, допила шампанское и поставила стаканчик на подоконник.

Раньше у неё случались депрессии два раза в год – в канун Нового года и Дня рождения. В эти дни она подводила личные итоги, с каждым годом убеждаясь, что главного в жизни женщины ещё не достигла. Но за последние полгода ощущение собственной несостоятельности разрослось, и все праздники Рита невольно приравнивала к тем двум, и впадала в микродепрессии.

Всеобщий гогот оглушил Маринина, ранее слышавшего эту историю, переродившуюся в тост.

– Так пусть же тебе, – перекрикивая всех, продолжил Высочин, – свет очей наших и огонь сердец наших, тебе никогда не встречаются мудрецы и скучные импотенты, а только глупые, активные и весёлые! – и поклонился кивком головы.

Именинница обняла тост-мэна за плечи и прижала к себе боком, поцеловала в щеку, во вторую и в губы.

Под всеобщее о-о-окание чокнулись и выпили.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

В то время, когда Маринин желал счастья, здоровья и успехов, на городском рынке Катя с коллегой торговались с несговорчивыми продавцами.

Стояла самая жара. Торговцы прятались под навесами и в тени деревьев, бережливо накрывая вёдра и стеклянные банки газетами и зонтиками, а покупательницы не снимая солнцезащитных очков, привередливо рассматривали предлагаемые им ягоды. Их устраивал и вкус, и объём, не устраивала только цена.

– Ты будешь покупать?

Катя устала от высоких каблуков, от солнца, пекущего голову, от тяжёлых пакетов, режущих руки, и неопределённости коллеги.

– Буду, конечно. Что зря пришли? – и женщина повертела головой. – Давай, ещё раз, и всё!

– Ну, давай….

– А ты не будешь?

– Чтобы Маринин меня придушил?

– А, у вас же дача! Так и не продали?

– С ним продашь! Почти три года прошло, как свекровь умерла, и мы всё туда ездим, проверяем, заборы новые ставим. И ведь не успевает, а я, честно сказать, и не хочу с этим связываться.

– А у вас там всего полно, да?

– О! Это видеть надо! У них семья была большая….

– Да-да, ты говорила, – перебила коллега.

– Сказал, что после пенсии там жить будет, представляешь? – и Катя слегка рассмеялась.

– А когда у него пенсия? Я ему компанию составлю, – игриво прощебетала коллега.

– Да, ради Бога!

Коллега тоже рассмеялась и погладила Катю по спине.

– Я пошутила.

– А там такой участок, – вздохнула Катя, – его на четыре, даже на шесть, можно поделить.

Коллега сделала некрасиво удивлённое лицо, подняв брови и оттянув подбородок вниз.

Вдруг Катя остановилась.

– Ведро…, – пробормотала она, и направилась к прилавку.

– А говорила, не буду, а сама – ведро! – сыронизировала коллега, и поинтересовалась у девушки, стоявшей за прилавком, – малина свежая?