Поход на гору Сидэ

– Вы умеете взять человека за горло и ткнуть его носом в реальность, – смех самурая больше походил на рыдание. – И крепким пинком послать к счастью… Значит, я действительно идиот, свихнувшийся на Бусидо? Все мои убеждения… просто глупость?

Выйдя из машины, Ольга прямо взглянула на Норимори.

– Не припоминаю, чтобы я называла вас идиотом.

– Зато Хидэнори назвал, – откликнулся тот. – Он считает, что я… вправе любить его мать. Кроме того, он заявил, что простил и не станет мне мстить. Оказывается, я дорог ему.

– Вы… предложили ему убить вас? – изумлённо уточнила россиянка.

Самурай кивнул.

– В таком случае он абсолютно прав. Вы безнадёжны. – Ольга тихонько рассмеялась. – Норимори-сан, вы очень хороший человек. Добрый. Заботливый. Терпеливый. Вас невозможно не полюбить. Как может ребёнок, которому вы заменили отца, ответить вам ненавистью? В чем вас укорить Оцуру-сан – при вашем почтении к ней и к памяти её мужа? Подарите радость им и себе. А Бусидо… это верность и долг, но не отрицание жизни. Думаю, имей сейчас Отару-сан возможность высказаться, он бы от души посоветовал вам не морочить голову.

– Скорее всего, он от души дал бы мне в ухо, – хмыкнул Норимори. – Со своим обычным присловьем: «Да, ты дурак! Но спрячь свою дурь в карман и прикинься умным!» Хотите, заглянем к нему на могилу? Мы в десяти минутах езды.

– Почему бы и нет?

Кладбище было пустынно. Хмурое зимнее небо дышало сыростью. Облака клубились низко, кое-где касаясь земли щупальцами тумана. Могила Отару Хидэки ничем не выделялась среди других. Миниатюрный дворик, засыпанный мелким гравием. Чёрный гранитный памятник с овальным портретом, узкой вазой для цветов и нишей, в которой помещалась урна с прахом. Каменный сосуд для омовения рук, наполовину заполненный талой водой.

Самурай вынул из вазы старые мёртвые стебли и заменил на белые хризантемы, купленные по дороге в цветочной лавке. Ольгин букет там уже не помещался, и она продолжала держать его, молча склонив голову. Норимори ополоснул ладони и застыл в безмолвной молитве. Миновало пять минут, десять, пятнадцать, – а он все стоял, неподвижный и отрешённый.

«Сколько можно себя казнить? – думала россиянка. – Или это такая причудливая форма гордости?» Её все больше охватывало чувство ирреальности происходящего. Норимори не шевелился. Он что, ждёт, когда из мглы появится призрак друга и наконец дарует ему прощение?

– Ну пойми же, я сам виноват! Хватит маяться! Забудь про меня, бери её и живи! И береги их…

Слова донеслись приглушённо, но совершенно отчётливо. Обрывок чьего-то далёкого разговора? Резко очнувшись, Норимори напряжённо прислушивался. Тишина. Только случайные шорохи и туман, плавающий вокруг причудливыми клочьями. В иных при известном воображении угадывались человеческие фигуры.

Опустившись коленями прямо на мокрые плиты, самурай согнулся в поклоне.

– Хорошо. Но забыть… никогда.

Ольга со вздохом отошла в сторону. её внимание привлекла могила неподалёку. Высокое надгробие утопало в белых цветах. Хризантемы, розы, лилии и даже орхидеи, свежие и увядшие, в гранитных вазах, пластмассовых баночках, в выемках между плитами. Она взглянула на портрет, украшенный живой веткой цветущей сливы. С полированного гранита на неё смотрело её собственное лицо. Та самая фотография из «Кё-но-симпу»…

Девушка тряхнула головой, отгоняя наваждение. Картинка расплылась, превратившись в лицо молодого японца с резкими чертами и весёлой улыбкой. Под ним были выбиты два самурайских меча, обычное и посмертное имена, даты жизни. «Хаябуси Масаюки, – с хмурой усмешкой прочла Ольга, подходя ближе. – Кто бы сомневался».

Найдя свободное место в одной из ваз, она поставила туда свои хризантемы. Соединила пальцы в ритуальном жесте, отдавая дань уважения ушедшему.

– А, вы нашли его? – раздалось за спиной. – Вижу, Кацумото-сан здесь уже побывал.

– По какому признаку вы это определили?

Норимори шевельнул бровью.

– Во всей округе лишь у него в саду слива зацветает в конце января. И каждый год он приносит ветку Масаюки. Не знаю уж, из каких соображений.

– Вижу, сюда вообще часто наведываются.

– Да. И не только мы. Разные люди. А у многих местных традиция: посещая своих, заглянуть и к нему. Сейчас тут сравнительно мало цветов. На О-Бон завалили весь памятник.

Он умолк и тоже сложил ладони. На сей раз он молился недолго. Опуская руки, снова взглянул на Ольгу… и внезапно вздрогнул всем телом.

– Серинова-сан… может, поедем пить кофе? – спокойно поинтересовался он.

– Поехали, – согласилась та. – Но вы не хотите для разнообразия прямо сказать, в чём дело?

– Прямо? Этот туман почему-то действует мне на нервы. На могиле Хидэки мне послышался… его голос. А миг назад я мог бы поклясться, что передо мной стоите не вы, а… Масаюки.

– Он мёртв, Норимори-сан, а я пока нет, – мрачно заметила Ольга. – Впрочем, мы явно связаны. Масаюки-сан, вы не желаете объясниться? – обратилась она к портрету. И с минуту прислушивалась к кладбищенскому молчанию, точно всерьёз рассчитывала на ответ. Потом продолжила: – Что до голоса, я его тоже слышала.

При всём своём самообладании Норимори побледнел.

– Я никогда не увлекался метафизикой…

– Значит, вам проще жить, – девушка пожала плечами. – А у меня вся жизнь – одна сплошная метафизика.

– Вас это… не удивляет?

Ольга устало посмотрела на него.

– Человек ко всему привыкает. Даже к безумию.

– Я, признаться, решил, что у меня галлюцинации.

«Просто я – плохая компания для визита к покойным в туманный день, – подумала россиянка. – Когда вы придёте сюда один, не произойдёт ничего особенного».

– Ну как, едем? – осведомилась она вслух.

Норимори с усилием улыбнулся.

– Клянусь, я угощу вас лучшим кофе, какой только можно найти в нашем городе.

– Орьга-сан! – Сатоко радостно рассмеялась. – Наконец-то ты пришла! Заходи скорее!

Весело подмигнув, девушка переобулась в тапочки и прошла в дом.

– Давно не виделись. Ну, рассказывай, как у тебя дела?

– Скучно, – пожаловалась Сатоко. – С тех пор, как Ната-сан уехала, мне не с кем ни поболтать, ни толком поработать.

– А Тоору-сан?

– Если б он меньше боялся меня покалечить, все было бы прекрасно. Но с его точки зрения, женщина – это хрупкая бабочка, которую надо оберегать и лелеять. Я могу хоть всю тренировку вытирать его носом татами, но он всё равно будет нежничать.

– Раньше ты подобных претензий не выдвигала.

– Раньше я не общалась с маньяками вроде тебя. И учитель не требовал от меня боевой эффективности. Помню, недавно Итиро заикнулся, что айкидо – это искусство мира, спарринги в нем запрещены Основателем и вообще – тем ли мы тут занимаемся?

– Представляю себе его участь…