Роман со Свами. Краткий курс ведической жизни

– Простите, девушка, все эти магазины на Дерибасовской – ваши? – я сзади ухватила Ларису за талию. Та, расставив огромные каблуки на платформе, перегораживала суматошное движение индийской улочки. Картинка была примечательная, потому что ларисина майка «Брошу всё. Уеду в Урюпинск!» (купленная, кстати, в Урюпинске) была ярко-красного цвета. С двух сторон, глазея на неё, сновали рикши, а местные зазывалы, честно вызубрив русские слова «заходи, только посмотри!», тянули девушку во все стороны одновременно.

Ларисонька держалась стойко. Как выяснилось потом, она не могла отойти от лавочек далеко – Денис сидел рядом в интернет-кафе, отправляя на родину впечатления про божественную Индию.

– Он сейчас фотки в Россию шлёт, идём к нему, посмотришь! – подруга потянула меня по ступенькам в крохотную комнатку, напичканную компьютерами.

Денис сидел, загородив спиной экран. Когда отодвинулся, оказалось, что весь экран цветёт лотосами.

– Представляешь, Лен? Мы вчера лазили в горы рассвет встречать. Там такое чудо – маленькие озёра с лотосами. Смотри-смотри, сердоликов полно – полсумки набрали. Деник, да полистай ты ей! Покажи с самого начала.

Фотки, действительно, были потрясающе красивыми. Лариса художественно расположилась за чашей крохотного озера, как будто бы обнимая его и руками, и ногами. Очень привлекательные ларисины конечности, в которых угадывались регулярные занятия йогой, были чуть опущены по бокам в прозрачнейшую воду и жили там между стеблей лотосов.

– Ты смотри, смотри! Мы сразу несколько таких озёр нашли. А рассвет! Две минуты – и солнце уже взошло! Завтра опять туда полезем, хочешь, тебе камушков принесём?

– Хочу. Так вы что, на даршаны не ходите, что ли?

– Почему? Мы были вчера и позавчера. Но народу там очень много, одуреть. Все стонут, пристают – «Сва-а-ми, Сваа-ами…», прямо такие несчастные. Чего стонать-то? Что он вам – сиделка в доме инвалидов? Надо сильным быть. Ты Кастанеду читала про Дона Хуана? В общем, мы перестали на даршаны ходить, нам костыли не нужны! Да и у нас бонусы, как выяснилось, есть – Саи Баба к нам сам подъезжает. Вчера, вон, пошли в город кушать в тибетский ресторанчик, заказали блюда, то-сё, вдруг подходит хозяин и тянет за рукав, на окно показывает. Мы ничего не поняли, но встали, подошли. Он говорит: «Свами, Свами». Высунулись – Сатья Саи на машине под окнами едет. Даршан на выезде. В трех метрах от нас. А в мандире надо час сидеть, чтобы внутрь пройти, да неизвестно, какой ряд вытянешь, да потом ещё два часа сидеть-ждать его выезда, да проедет ли он близко – тоже вопрос.

Понятно. А ещё говорят – Свами только с избранными работает. Вот ведь, хитрец! Знает, что ребятам тяжело тянуть распорядок ашрама – они на другое нацелились. Но ведь зачем-то работает с ними, показывает всё в привычном для них режиме. Андаманские острова на пустом месте устроил. Чем не свадебное путешествие? Даёт именно то, от чего отказаться невозможно. Не Свами прямо, а Дед Мороз! И ведь даже носу не показывает, что он всё это им организовал. Ну, теперь за них можно быть спокойными. Они уже свамины – забыть такие подарки никак нельзя! И как он их только нашел-распознал-зазвал к себе?

Так я поняла, что Баба начал распределять всю нашу компанию – кому куда. По разным жизненным сюжетам.

Приехали мы вшестером. Теперь Ларисонька с Деником отбывают на Андаманы. Сергей с Мариной мне вчера сказали, что до Нового года у Свами поживут, а сразу после рванут на океаны, там местечко есть, где сразу три океана сливаются. Наташа вчера на ровном месте возле мандира встретила земляка из своего сибирского города. И он вдруг – внимание! – решил её мужу, коммерческому банкроту на тот момент, часть своего бизнеса отдать. Ему самому, мол, много. Сильный ход. Оказывается, такое бывает, да.

А у меня ничегошеньки не идет. Так, ерунда какая-то: ну, Индия – так я четвертый раз здесь, ну, кокосы – так я их и раньше ела, ну, Свами…

А вот со Свами было особенно обидно.

С какой же радости я сюда приехала? Свами есть, но как бы его и нет. В Москве я его гораздо глубже и ближе чувствовала. Стоило мне в эту Индию тащиться, поверив в новое спасение… В общем, повозюкав слёзы, я решила ночь переночевать, а утречком проснуться, да и подтвердить билет на обратный рейс домой на родину.

Там и сын, и работа, до сих пор не найденная, и квартира, и машина, да и люди по-русски на улицах говорят. Вот так вот, Сатья Саи. Раз я тебе не нужна, то и ладно. Сами проживем. Жили же как-то без вас, и сейчас проживем. Поеду я. Завтра. И у тебя остался последний шанс для меня что-то хорошее сделать.

На ночь для закрепления материала вспомнила я еще одну обиду – вся приехавшая со мной компания в хор записалась. А я нет. Я с ними туда пошла, но отстала по дороге и заблудилась.

Тут я шмыгнула носом, вздохнула и перевернулась в кровати на другой бок. Во сне мне приснился хор.

Глава 8. «От чистого истока в прекрасное далёко»[15 - «От чистого истока в прекрасное далёко» – строка песни «Прекрасное далеко», композитор Е. Крылатов, стихи поэта Ю. Энтина.]

А про хор история такая.

Хор – он рождественский. Как они тут все говорят: на «Крисмас». Ну, то есть, на празднование Рождества Христова – «Крисмас» – проводилась особая программа, во время неё можно было петь для Свами в хоре. В празднике участвовать. И вроде как на этот хор народ со всего мира ежегодно собирается, специально готовится, чтобы приехать сюда и петь. В чём смысл? А в течение этих дней – праздника – хор будет близко к Свами сидеть. Совсем близко. Ближе всех остальных. И еще там у всех участников хора соберут записочки, письма рождественские. Ну, и конечно, в письме можно будет написать, чего тебе в жизни надо. А он – бог, то есть, всё исполнит. Рождество же, праздник. Какой же бог в праздник-то откажет? Только в хор надо записаться. Там запись идет. Где – объяснить трудно, поскольку мы уже записались. И вообще, ты от нас отстала и всякое такое…

Это всё я наутро осознала. Мудрость ко мне в виде хора пришла.

С хором Свами меня, конечно, зацепил.

Дело в том, что я очень любила петь. И петь именно в хоре. В семье, правда, к моему пению относились по-разному. Бабуля, например, вообще «бороной» обзывала. В смысле, борона в землю упирается, скрежещет – вот такой у внученьки голос. Но в пять лет я села за фортепиано и встала из-за него в девятнадцать, окончив музыкальную школу и проучившись в музыкальном училище. И всегда пела в хоре.

Хор. Двуголосие. Четырехголосие. Спевки. Репетиции. Парадная форма. Выступления. Это всё была особая жизнь – праздничная и какая-то потрясающая, потому что в хоре была музыка. В «музыкалке» (мы так школу называли) сначала партии нужно было сдать каждому по отдельности, потом пели по голосам вместе. А потом уже были спевки, сводные репетиции. И вот там иногда наступало что-то. Когда партии были выучены, голоса звучали в полную силу, и многоголосие складывалось, наступал момент, когда голос, не боясь за ошибки, вёл сам, взмывался вверх, вибрируя до самых кончиков души и наслаждаясь этим самым много-голосием.

В музыкальном училище, куда я поступила позднее, хора не было. Вернее, он был, но только у «дирижеров», так мы между собой называли студентов дирижерско-хорового отделения. А у нас, у элиты, у пианистов хор в программу образования не входил. Зато входили бесконечные занятия и прослушивания. В музучилище я уже играла на рояле. В крохотных классах стояло по два рояля, и оставалось место только для стульев перед роялями, цветов на подоконниках и досок на стене с расписанием. Даже дневники преподаватели заполняли на не поднятых лакированных крышках роялей. И вот эти-то рояли нужно было с утра занимать на вечер для самоподготовки – народу училось полно, роялей всем не хватало, студенты и придумали занимать инструменты с утра. На самом деле, это уже до нас было придумано – на учебную доску записочки прицепляли: «Арзамасцева, 18 час.» И всем было понятно, что я сюда явлюсь вечером, когда пары у всех закончатся, и сяду играть за этим роялем гаммы, этюды, сонаты… В каждом кабинете так.

Заниматься можно было часов до девяти вечера. А во время перерывов (ведь три-то часа подряд играть утомительно) мы друг к другу в гости по кабинетам ходили. Поиграешь-поиграешь Э. Грига, и – раз, к соседке наведаешься. Ей того же Грига задали, она те же аккорды «Первого концерта» сверху вниз набивает, там аж по четыре клавиши в каждой руке держать надо.

И так получилось, что сложилась у нас вдруг одна компания – два юноши и две девушки: ходили-то по вечерам заниматься одни и те же, в основном.

Непонятно, откуда мы нашли эти ноты – скорее всего, Игорь их у своей мамы стащил, она была заведующей фортепианным отделением. Ноты с церковными песнопениями. Русские церковные песнопения в затёртой желтоватой книжице. А надо сказать, что в те времена петь такую музыку не приветствовалось даже в качестве произведения мирового вокального искусства. Тогда в нашей стране были комсомол, коммунистическая партия и никакого такого бога. Ни своего, Иисуса Христа, ни уж тем более всяких чужих, индийских.

Я на минутку задумалась. Мне тогда было где-то шестнадцать, значит, Свами – где-то шестьдесят. Эх, и период у него тогда был – он чудеса творил пачками! Я много книжек про это читала. Ну вот, например, какой-то индус рассказывал, что попал в аварию – в машину врезалась другая, очень большая. Обе – вдребезги, а индус, как ни в чём ни бывало, сидит себе живёхонький прямо посреди аварии на асфальте. И это еще не всё! Придя домой, он обнаружил телеграмму от Саи Бабы, что, мол, не волнуйся, забудь про аварию, у тебя всё будет хорошо. В это же приблизительно время Свами наводнение остановил. Три дня шли ливни в соседних с Путтапарти районах. Залило всё: дома, коммуникации, – беда, в общем. Жители обратились к Свами: боженька, выручай! Он залез на крышу многоэтажного дома, посмотрел на почти утопающую долину, руку свою поднял – и вода начала спадать.

Таких рассказок про Бабу – уйма, успевай только читать-слушать, открыв рот. Чудеса – это же его визитная карточка.

Гм-м… так, может, я уже тогда, в музучилище, участвовала в одном из них? А ведь и правда, смотрите, что получается – в начале восьмидесятых, в самый расцвет развитого социализма и коммунистических идеалов Советского Союза в одном из кабинетов государственного музыкального училища на протяжении учебного семестра четыре комсомольца пели в четыре голоса – два мужских и два женских – церковные песнопения, тропари и распевы. В кабинете мы выключали свет и ставили свечи – Эммочка специально из дома принесла подсвечник (её мама была певицей и солировала в областной филармонии), так что с реквизитом в доме обстояло всё хорошо.

Мы держали перед собой эти ноты, написанные карандашом, немного позже мы их все себе в отдельные тетрадки переписали. Книжка с нотами была не типографской, её тоже кто—то до нас переписал, и видимо, украдкой, обернул в непонятную обложку, чтобы крамола не сильно бросалась в глаза.

Вчетвером мы пели по нотам. Иногда чуть дрожали голоса, и мурашки бегали по телу, но потом что-то вдруг случалось с голосами, сплетенными и проникшими друг в друга, поднимая нутряное, ранее знаемое. Это были песнопения во славу Богородицы и Иисуса композиторов Чеснокова и Бортнянского.

Много лет спустя, уже занимаясь другой профессией, я как-то потратила время и обнаружила, что, конечно же, были русские композиторы, пишущие церковную музыку, – те же любимые мною Глинка, Чайковский. Были и не очень знакомые: Архангельский, Велиумов, Третьяков. Но вот тот квартет с духовными песнопениями был у меня первым.

…Встряхнувшись, я подняла голову – рядом оказались пальмы. И тут-то поняла, что петь в хоре перед Свами очень хочу. Может быть, тогда, давным-давно, в те хоры и квартеты, на те репетиции я и ходила только, чтобы через страшно подумать, сколько лет петь здесь перед божеством.

– Скажите, пожалуйста, как записаться в хор? Я немного опоздала – вчера не могла прийти и вот сегодня очень переживаю, не окончилась ли запись? – я держала за рукав какую-то женщину. Прямо на палящем индийском солнце перед зданием конференц-холла стояла единственная женщина, естественно, иностранка. Больше никого не было.

– У вас ребенок? – по-английски спросила севадалка.

При чём тут ребенок? Ну, есть у меня ребенок, но он в Москве. Неужели я перепутала английские слова, эх, надо было с собой разговорник взять.

– Хочу петь в хоре! На Крисмас! – я от волнения аж вспотела, да и жара припекала нещадно. – Я не знала, как сюда идти, опоздала, но у меня музыкальное образование, умею петь и много лет пела в хоре, – я верещала по-английски подряд все слова, какие только знала.

Севадалка замотала головой:

– Но сейчас идет запись в детский хор. Взрослый репетирует вечером. И не расстраивайтесь вы так – запись велась еще только первый день. Вы успеете. Подходите сюда же. В четыре. At four p.m.[16 - At four p.m. (англ.) – в четыре часа пополудни, в 16час.].

– Меня возьмут? Запишут? Нужно ли прослушиваться?

– Да, возьмут, раз вы так хотите. Прослушиваться не нужно. Вы же музыкант? У вас сопрано или альт?

Так. Я лихорадочно соображала. Вообще-то у меня второй голос, альт. Но могу петь и первым – благо, диапазон хороший. А в первом голосов не очень много будет, это точно. Наверняка, в хоре не все профессиональные музыканты, судя по тому, что и Наташу, и Сергея, и Марину записали. В сопрано верха тянуть не все сумеют, а я как раз наоборот. Значит, надо говорить, что у меня первый голос. Сопрано, то есть. Там народу точно меньше будет, и я пригожусь.

– У меня сопрано, – уверенно ответила я.

– Вот и хорошо, подходите через три часа. Не волнуйтесь вы так.

Глава 9. Соло для исполнителей с оркестром

В хоре я всегда сидела сразу за музыкантами в первом ряду. Приходила на репетиции за полтора часа до начала, стояла на солнцепеке. Только в последние дни перед спевками мне удавалось присаживаться на ступеньки в ожидании. Через две репетиции севадалки признали меня за свою и дали как самой ответственной держать табличку: «Первый раз в Путтапарти».

Табличка была наиважнейшей. Она определяла рассадку. Свами там так всё замысловато устроил – хор собирался под разными табличками. Отдельно сидели музыканты – они сидели, конечно же, впереди. Отдельно – те, кто уже много раз пел в хоре, и раздельно – дамы и джентльмены на стульях (они не могли сидеть на полу из-за болезни ног). Да, совсем забыла сказать, что мужчины и женщины, конечно же, тоже сидели раздельно! Раздельно сидели и те, кто первый раз был в хоре, и отдельно – те, кто первый раз в Путтапарти. Они вообще сидели сразу за музыкантами. На концерте тоже должны были сидеть впереди, прямо перед Бабой. Новенькие ведь. Сатья Саи прежде всего с ними должен был работать.