Лан-Эа, властитель небес. Том первый

До этого момента наполненный мощной перекличкой лес, внезапно заглушил гомон голосов, шум, скрип и все неизвестные мне звуки, смолкнув.

Чё-Линг весь тот срок, несший меня на руках, днесь спустив, поставил справа от себя. Посему я смог разглядеть весьма скученно поместившиеся поперед нас бурые, деревянные стены домов, и тут, словно сотворенные из плотно сбитых между собой относительно гладких узких досок, смыкающих проход в град Верда.

– Ну, что саиб, вы сможете немного пройти? – спросил авитару и я уловил в его голосе неприкрытую тревогу, однозначно, он за меня беспокоился. Поелику это волнение было не только впервые мною прочувствовано, но и приятно, посему я повернул в его сторону голову, и, улыбнувшись, негромко ответил:

– Само собой, дойду. Я чувствую себя вполне сносно, только в спине жжет, и нос болит. А так все терпимо.

Он едва качнул головой, то ли кивнув, то ли вспять, таким образом, переживая за меня, и придержав меня под локоть левой руки, сошел с места. Потому и я торопливо шагнул вслед него. Мы неспешно миновали неширокую земляную полосу, поросшую той же мягкой, сплошной травой, и, вступив на каменную поверхность мостовой, направились к ближайшему строению. Пройдя как раз между ним и соседним, по сравнительно узкому проходу, где обе стены были собраны из деревянных досок. Да вскоре оказались на широкой улице меж двух порядков зданий, расположенных напротив друг друга. Наполненная приглушенным желто-голубым светом, льющимся из шарообразных приспособлений, висящих на тонких перетяжках (растянутых между соседними строениями) сама улица была вымощена ровным серым камнем. Стоящие двумя порядками постройки смотрелись небольшими, кособокими, а порой и вовсе кривыми, словно наспех собранными из досок. В строениях не наблюдалось окон, лишь низкие и узкие проемы, местами без дверей, лишь занавешенные серыми плотными кусками материи. Жилища теснились тут впритык друг на друга, а порой точно взбирались на крыши соседей. Возле стен зданий, как и в узких выбоинах самой дороги (где покачивалась зеленоватая водица), просматривался битый камень, остатки золы, черепки, древесная труха, шелуха и, словно перемешанные остатки пища.

Несмотря на ночное время, на улице наблюдалось множество всяких существ. Не только таких как Ачи, худых, покрытых серо-розовой шерстью с широкими, тонкими хвостами (впрочем, здесь по большей части одетых в распашные, длинные безрукавки), но и явственно людей. Если и отличимых от моих сородичей, то всего-навсего цветом кожи, коя у них была черной или коричневой с синеватым отливом, да топорщившимися (и вовсе редкостью) с подбородка узкими, длинными и весьма плотными бородками. Яснее ясного одетых не в звериные шкуры, а в легкие, чем-то напоминающие хилаи коредейвов, одежды и даже обутые в прикрепленные к ноге, тонкими веревками, деревянные подошвы. Здесь по дороге, грохотая, катили низкие повозки с сидением в виде валика, сразу на трех маленьких колесах, которые взявшись за оглобли, тянули люди. В повозках сидели по одному или два соплеменников Ачи. Впрочем, сами повозки, или точнее валики наблюдались такими низкими, что казалось люди, тянули за собой сидящих дорийцев, прямо по каменному полотну дороги.

Мы шли по проходу с Чё-Лингом, все время, прижимаясь к правой стороне улицы. Ибо повозки весьма быстро двигались по ее середине, а из-под их колес в разные стороны разлетались брызги вонючей воды. И авитару, неизменно ругаясь, старался выбрать более сухое место, так как я в отличие от него, не был обут и шлепал босыми подошвами стоп по прохладному на ощупь камню. Здесь вообще очень сильно воняло, так что я не только сморщил лицо, но и прикрыл ладонью нос. И хотя желал спросить о многом авитару, как говорится, не решился даже открыть рта. И то, хорошо, что мы шли не долго. Чё-Линг, однако, не редко останавливался, неторопливо оглядывал постройки, потому у меня создалось впечатление, он здесь бывал не часто. Всякий раз притом авитару слегка выпучивал вперед губы и гулко, что-то гыркал, видимо, опять ругаясь. Наконец, он, придержав меня, негромко сказал:

– Пришли. Саиб вы только молчите, прошу вас, – я еще толком не успел кивнуть, как он, развернув меня направо, ввел через проем (и вовсе ни чем не прикрытый) внутрь постройки. Помещение, которого имело округлую форму и опять собранное из досок, слегка лоснилось бело-оранжевыми полосами. Здесь ровными, деревянными были потолок и пол, а внутри стояло штук пять небольших круглых столиков подле которых поместились массивные стулья, только без спинок, на оных сидели люди, и дорийцы, да, что-то ели, пили из деревянной посуды. Низко свисали с потолка тонкие перетяжки, на коих висели колбообразные, небольшие устройства, наполняющие помещение желтым светом. А за массивной полукруглой, стыкующейся со стеной одним своим краем, стойкой стоял человек, с коричнево-синеватой кожей, в сравнение с Чё-Лингом невысокий, и, пожалуй, в росте уступающий даже мне, впрочем, с явно крепкими плечами и мышцастыми руками. Желтоватые, прямые волосы он стянул позади в длинный хвост, а скуластое его лицо с ярко-оранжевыми глазами и сизо-синими губами, сразу все дрогнуло, стоило нам с Чё-Лингом войти в помещение, как и качнулась его длинная, узкая и слегка переливающаяся борода (вроде в истоке и не имеющая волос вовсе). Одетый в красную без рукавов, длинную рубаху, он, очевидно, обслуживал стоящих возле стойки двух дорийцев, наливая из широкой деревянной узкогорлой бутыли им в округлые мисы, какое-то питье.

Впрочем, он сразу кивнул авитару и тотчас повел голову вправо, словно указывая на закрытую дверь, находящуюся в стене возле стойки. Посему Чё-Линг, едва сдержавший на входе собственную поступь, а с тем и мою, широким шагом направился к ней и на ходу сказал на языке дорийцев:

– Укутуа. Инуама, ингсамбу. Квай бич, – и тотчас толкнув вперед деревянную створку, склонив голову, сначала вступил сам в новое помещение, а после ввел меня. Только тут супротив только, что покинутого помещения царила тьма, однако и в ней я разглядел неширокий проход, заставленный с двух сторон дощатыми, горизонтально расположенными настилами, прикрывающими стены сверху донизу и лежащими на них бутылками, посудой, да маленькими свертками, точно обернутых в материю.

– Исанго икуба ягумба вула, – негромко протянул Чё-Линг, останавливаясь, где-то посередине прохода, и вновь толкуя на языке на котором говорил Ачи.

И тот же миг справа от меня дощатые настилы, точно лопнув посередине, опустились вниз, слышимо заскрипев, и тем самым сдвинули в сторону саму стену, являя перед нами еще одно помещение. В коем, стоило нам только вступить, ярко засветились желтоватым светом висевшие под потолком на перетяжке колбообразные устройства. Позади нас слышимо и вновь скрипнуло, и, я, обернувшись, увидел, как стена, вроде тонкой двери, съехав вправо, сомкнула проем. Оставляя нас с Чё-Лингом в маленькой, квадратной комнатке без окон, и стоящим посередине широким и явно мягким, цветастым тюфяком (где мы могли разместится вместе с авитару), словно захватившим своими массивно-выпирающими округлыми по краю формами треть комнаты. Тюфяк хоть и не имел ножек, впрочем, казался, явно приподнятым над полом. Темно-синяя его поверхность, слегка переливаясь на покатых гранях серебряной нитью, по которой в свой черед было рассыпано множество более маленьких, круглых подголовий. Справа от той лежанки поместился просторный, кожаный и мягкий стул с высокой спинкой и низкими широко расставленными ножками (схожий с креслом), да коротконогий, семиугольной формы прозрачно-синий, столик, по рубежу ограненный фиолетовыми вставками. Три стены, кроме той, где располагалась дверь, были плотно обиты, как и пол мягкой, темно-синей полстиной с высокой ворсой. Так, что глянув на эту комнату, мне почему-то показалось, она тут нарочно оборудована такой мягкостью для Чё-Линга.

Восхитительный аромат пищи, наполняющий это помещение, наотмашь ударил меня по лицу, выбив из нее вонь, что правила в граде, а я, втянув его глубоко носом, ощутил, прямо-таки, рыкающую боль в желудке. Посему обращаясь к стоящему возле меня авитару прерывисто протянул:

– Почему так воняло в граде? – тотчас дополнив просьбой, – вельми хочу кушать.

– Да, саиб! сей миг, Найт, придет, и принесет еды, – отозвался Чё-Линг, и все еще не выпуская мой локоть из хватки, повел меня к тюфяку, по полстине в коей утопали, нежась, подошвы моих стоп. – А вы покамест прилягте на ложе, саиб, – мягко добавил он.

Авитару медленно и весьма бережливо развернул меня и усадил на тюфяк, лишь после того, как я оперся и руками о его мягко-упругую поверхность, выпустил меня из хватки. Он еще немного стоял напротив, своим немалым ростом, точно перехватывая на голову и стоящие торчком волосы, перетяжку с осветительными устройствами, а после, так-таки, опустился в кресло, обаче слегка, его развернув в сторону ложа и меня.

– Да, Верда, как и иные грады агисов и служащих им существ, человеческих видов весьма грязные и неухоженные, – наконец, пояснил Чё-Линг. – Сор выкидывают прямо на улицы, на мостовые выливают помои. Болезни, грабеж, убийства, продажа существ, людей, запрещенных и вредных веществ… Сие все тут можно встретить, как нигде в иных системах высокоразвитых рас.

– Я думал, на Риньяке живут эти… горнорабочие дорийцы, – произнес я и легонечко качнулся на ложе, вверх-вниз, – ну, эти оные, как Ачи был.

– Существа, вы хотели молвить, саиб, – молвил Чё-Линг и опершись на спинку кресла, ровно слегка ее наклонил, да тотчас выпрямил свои и без того длинные ноги. – Абы дорийцы, как и проживающие тут волоты, достаточно рослые и используемые тягловой силой в горных выработках, или ктоны строящие подземные укрепления, относятся к существам. Здесь проживает токмо два отдельных человеческих подвида, может вы приметили, у них разный цвет кожи. – Я торопливо кивнул, подтверждая, что заметил данную разность, а авитару уже продолжал, – дорийцы, обаче, имеют более высокий сословный статус. Ибо данные сословия различаются не тока физическими данными, но и профессией. Вже дорийцы в основном горнорабочие, а человеческие подвиды – торговцы, скотоводы и слуги.

Дверь внезапно чуть слышно скрипнула, и, отворившись, впустила, в комнату того, человека с коричнево-синеватой кожей и желтыми волосами, схваченными позади в хвост, стоявшего возле полукруглой стойки. Он теперь предстал передо мной в полный рост. Понеже я увидел, что одет он был не только в красную без рукавов, длинную рубаху, но и широкие штаны. И также приметил, что супротив людей Земли, не имел усов, бровей или даже их подобия. Впрочем, его чуть цокнувшая деревянной подошвой обувь, стянутая веревками на лодыжках, стоило ему только ступить на ворсистую полстину мгновенно погасила все звуки. Он принес в руках большую и точно плетеную из тонких веток корзину, да склонив голову, торопливо поставил ее сверху на стол.

– Хамба, ндизакуйнза, – очень грубо рыкнул Чё-Линг, когда человек снял с корзины плетеную крышку, видимо намереваясь достать оттуда принесенное. Впрочем, тотчас еще сильней склонив голову и выгнув дугой спину, он прижал к груди крышку, да, не мешкая, развернувшись, поспешил из комнаты, скрипящее закрыв за собой весь тот срок открытую дверь. Посему мы вновь оказались с авитару вдвоем в помещение.

– Агисы, обаче не больно отличаются от дорийцев внешним видом, – произнес Чё-Линг, словно и не было прихода человека, и наш разговор продолжался, впрочем, сам подался вперед от спинки кресла и принялся доставать из корзины еду. Необычайно приятный аромат, выпорхнул, будто из рук авитару, когда он достал из корзины большой сверток и положил его слева от меня. Чё-Линг с легкостью откинул сложенные друг на друга пласты материи, и распахнул передо мной, дотоль сокрытый внутри, большущий кусок красноватого мяса, порезанный на пласты, да какие-то круглые белесые, удлиненно оранжевые плоды.

– Кушайте, саиб, мясо, тошу и итапи, – дополнил Чё-Линг, убирая руки от еды и слегка переместившись, достал из корзины деревянную узкогорлую бутыль и две округлые деревянные и расширяющие кверху мисы, поставив их сверху на стол, да тотчас снял с него саму корзину на пол. Мне, обаче, не надо было второй раз указывать, так как мой желудок столь сильно заболел, что я, кажется, даже застонал. Посему я сразу схватил одной рукой кусок мяса, а другой круглый белесый тоши, сунув ко рту, и, пожалуй, что, не откусив, запихал их внутрь. Принявшись, давясь, не столько даже жевать, сколько глотать, ибо зубов у меня после посещения Хияки, или перелета к Риньяки, осталось совсем ничего, точно я их потерял, или сглотнул. Мясо впрочем, как и тоши (с очевидностью какой-то плод) были очень вкусными, сладковато-пряными. Потому я глотал еду, хватал новые куски и торопливо запихивал их в рот.

Чё-Линг весь тот срок, молчаливо сжимая в одной руке мису, а в другой бутыль смотрел на меня, с такой жалостью, и в его узких с желтыми радужками и всплесками сизого цвета глазах, ровно поблескивали капли слез или мне это только казалось. Он, наконец, отвел от меня взгляд, чуть качнув головой, и с тем растянул в широкую улыбку свои полные, коричневые губы, одновременно, колыхнув мельчайшими желто-прозрачными камушками на коротких прядках усов свисающих с подбородка, да очень ласково сказал:

– Саиб не спешите, я все равно кушать не стану. Это все ваше, а коль будет надобно, еще принесут. Ваша жизнь, чай, как я гляжу, была дюже голодной? – спросил он, и, преклонив бутыль, тем точно откупорив ее, налил в мису и явно себе зеленую на цвет жидкость.

– Ага, – не открываясь от пережевывания, отозвался я и схватил очередной кусок мяса и пресноватой на вкус итапи. Понимая, что наесться мне не удастся ни при каком случае лишь показать собственную прожорливость.

– Ну, ничего… все теперь для вас тяжелое закончилось, – молвил Чё-Линг, пристраивая бутыль на стол и вновь опершись спиной об ослон кресла, ровно прилег. – Знали бы вы только какое, его ясность, доброе и щедрое создание, – с особой мягкостью своего бархатистого голоса протянул он, и я, было, хотел кивнуть, но не стал, боясь подавиться очередным куском мяса. – Сама чистота, – и вовсе дыхнул авитару, и, поднеся к губам мису, сделал продолжительный большой глоток жидкости, кажется, выдохнув легкий парок из ноздрей. – Прощает такие огорчения, поступки за оные бы иное создание лишило жизни, – отозвался он точно из мисы, все еще не отрывая губы от нее. – Вот толкуя об этом Этлиль-Ка, знали бы вы саиб, что он когда-то был воспитанником его ясности. И тот его обучал мастерству даятеситя. А он, что? – авитару смолк, опустил вниз мису и взглянул на меня так, что под его внезапно ставшим гневливым взором, где в желтизне радужек вспыхнули сизые пятна, я почувствовал страх. Потому, перестав жевать, так и замер с полным ртом и сжатыми в руках кусками еды. Я, однако, маленечко кивнул, проявляя интерес и стараясь под ним скрыть ужас перед этим явно суровым созданием. Ведь Чё-Линг столь мощный, крепкий с легкостью мог меня лишить жизни или, что было сейчас для меня самым страшным бросить тут на планете агисов.

– Этлиль-Ка предал его ясность и убежал к агисам, днесь став его пресветлость, и то благо для него, что не попытался, как иные три воспитанника убить прабху, – добавил авитару и вовсе раздраженно, да рывком опрокинул в себя остатки напитка из мисы.

– Убить, – процедил я сквозь сомкнутые губы, ужасаясь услышанному, ибо убивая не раз, боялся сего действия от себя больше всего. Одновременно, с тем вспоминая Ларса-Уту, его приятную для взгляда полноту, синие глаза и большие, толстые в нежной улыбке губы. Не представляя себе, как можно было попытаться не то, чтобы его убить, но даже ему навредить.

– Ага, убить, – ответил Чё-Линг, точно сказывая для меня и взглядом своих пылающих сизыми всплесками в желтизне глаз, одновременно, пугая меня. – Такие чокаши, тупые тынды были, – от этих его слов я и вовсе тягостно вздрогнул. – Были да сдохли, – процедил он сквозь зубы, и, ухватив бутыль, слегка наклонив, плеснул напиток себе в мису. – Я уверен и Этлиль-Ка также закончит, абы кто он, а кто его ясность, – продолжил он свои пояснения, и, наклонив бутыль сильней, плеснул из нее жидкости в другую, дотоль пустую стоящую на столе, мису. – Да и эти агисы, тоже думают о себе много. А вот стоит прилететь сюда канцлер-махари, моментально головы склонят, забудут, что вас похитили, и прятали на Хияке. Да этот град Верда, помойка. – Чё-Линг прервался, устанавливая одной рукой бутыль на столе, а иной и как-то сразу подхватывая мису и опрокидывая себе в рот напиток, да теперь, с очевидностью, для меня выпуская из ноздрей приплюснутого носа белый парок. – Я его весь купил, как и иные на сем континенте, тут даже эфор, управляющий им, работает на меня. И эта комната создана по моему замыслу, ибо я порой бываю на Риньяке, приглядываю за Этлиль-Ка. Да и ярмарки тут случаются не плохие, можно поживиться всяческими товарами, оные в любом ином месте не приобретешь. – Он хоть теперь и перестал слышимо гневаться, и пыхать в мою сторону глазами так, что я продолжил есть. Стал каким-то вяло-подвижным, почасту покачивая головой и, то вытягивая, то вспять подтягивая к себе ноги. И таким непонятным своим поведением пугая меня еще сильней. Потому как мне казалось, толкуя об учениках Ларса-Уту и их смерти, ровно предупреждал меня. Может, уже зная, каким я на самом деле могу быть опасным и несущим гибель живым тварям.

– Вы, саиб, думаю, никогда не пили ничего крепче воды? – спросил меня авитару, и, поставив свою мису на стол, подхватив иную полную, протянул мне. – Попробуйте сей напиток, его называют в Веж-Аруджане бич… Он немного туманит восприятие, обаче снимает волнение, – доказал он и чуть качнул мису внутри оной пошел волной зеленый бич.

Я незамедлительно взял мису, свободной от еды левой рукой, и неспешно (боясь разлить) поднес к носу. Сперва, втянув в себя пахнущий дымком аромат, а после принялся пить приторно сладкий бич, едва покалывающий язык, неба и точно лишенные зубов десны.

Да только выпить я успел не больше пяти-шести глотков, как внезапно ощутил объявшую меня слабость, точно сделавшей мои руки, спину, ноги, шею и, пожалуй, голову неспособными к восприятию. Уж не знаю, был ли мой взгляд туманным, промелькнул тот туман перед глазами. Но я неожиданно почувствовал, как дрогнули мои руки, удерживающие кусок мяса и мису с бичем, а потом меня резко качнуло назад. Вероятно, я упал на спину, и, почувствовав острую, жгучую боль в месте раны, то ли лишился чувств, то ли уснул.

Глава одиннадцатая

Я сидел тихо и неподвижно, упершись взглядом в коротконогий, семиугольной формы, прозрачно-синий столик, по рубежу ограненный фиолетовыми вставками, ощущая гудящую боль во всем теле, не только спине, руках, ногах, груди, но и голове. Жжение, перекликаясь с покалыванием, особенно сильно отзывалось в плечах, ладонях и носе, словно дотоль выпученный кончик на нем вспять прилег и так сильно растекся на лице, подперев сами глаза вверх, сделав наблюдение более расплывчатым. Многочисленные шелушащиеся и мокнущие серые пятна, пузырьки, внутри имеющие пурпурный отлив, серебристые узелки и жилки также ощутимо и зримо на моей коже набухли, а края их слегка отливали синевой. Ко всему прочему я дико хотел есть…

И, пожалуй, что выпил бича, который лишил бы меня чувств или разом отправил в сон.

Потому, как давеча пробудившись, и не увидев в комнате Чё-Линга, я запаниковал, попытался даже встать с ложа, но всего только сумел сесть, и замереть на нем. Стараясь, справится, или хотя бы привыкнуть к боли.

Внезапно дверь в стене напротив чуть слышно скрипнула, и, съехав в сторону, впустила в комнату авитару, и я несмотря на боль заулыбался. Я знал, что улыбка у меня уродливо-кривая, как и сам я весь, но сейчас не смог сдержаться. Уж так я был рад Чё-Лингу, ибо испугался, что он меня бросил… Тут, в очередной норе.

– Скверно выглядите, саиб, – прозвучал волной его голос, а желтые глаза внимательно оглядели меня, точно ощупали.

– Терпимо, – отозвался я, и, выдохнув прерывисто, словно изгнал из груди часть боли, оставив там лишь колотье. – Испугался, что ты меня бросил, – дополнил я, и глаза мои ощутимо наполнились слезами, собственной массой надавив на припухшие веки.

– Что вы, такое толкуете, саиб? как это брошу?! – протянул Чё-Линг и тотчас сошел с места, направившись к моему ложу. – Пошто так мыслите, не пойму? – добавил он, и, остановившись напротив меня, в шаге от ложа, слегка выгнул нижнюю, полную губу. Точно желал тем изгибом, поддержать меня, одначе не смог продемонстрировать саму улыбку.

– Ты не бойся Чё-Линг, я не стану нападать на его ясность, я не хочу его смерти, – торопливо проронил я, чувствуя как набухли и отекли мои губы. – Я не стану его предавать, и не буду таким, как Этлиль-Ка с бешенными глазами. Лучше сам сдохну, чем стану чокашем, – досказал я любимое выражение авитару и увидел, как уголки его губ, хоть он и не желал, вздернулись вверх, изобразив приятную улыбку.

– Я вас вчера, чай, напугал своими россказнями о воспитанниках его ясности, саиб? – спросил он и медленно опустившись на край ложа, уставился на меня своими желтыми, будто выпытывающими все глазами, или только располагающими к доверию. – Не хотел того, саиб, извините, – молвил Чё-Линг, а я почему-то созвучно его словам закачал головой. Сначала несогласно, потом согласно. – Это бич, затуманил мое восприятие, – он слышимо хмыкнул, точно пытаясь засмеяться, или едва сдерживаясь. – Да и вы, саиб, уж поверьте мне, ничего общего с теми чокашами не имеете, абы, как и в его ясности, в вас созерцается чистота.

– Нет, – торопливо выдохнул я и резко дернул взгляд от лица авитару, боясь, что он поймет, о чем могу затаенно думать и переживать. – Я не такой, как его ясность, и мне приходилось убивать, и я боюсь, что ты решишь…

Да только я оборвал свою речь, почувствовав, как из моих глаз (через припухшие уголки) просочились прямо на щеки капли слез, а изнутри ноздри наполнились слизью, намеревающейся покинуть нос, боясь еще сильней зареветь и тем рассердить, или озадачить Чё-Линга. Он, однако, супротив моих страхов, внезапно протянул правую руку, обнял меня за плечи и привлек к собственной груди, очень мягко для собственного сурового вида сказав:

– Саиб, успокойтесь, прошу вас. Не надобно плакать. Да и не мне вас судить, касаемо ваших поступков в прошлом, ибо, судя по вашей жизни, вам еще, как досталось. Обаче ноне мы должны подумать о том, как нам скорей оказаться возле его ясности, чтобы помочь вам в излечении. Або вы саиб от боли всю ночь вельми стонали, страдая. – Он обнимал меня очень аккуратно, лишь обвив правой рукой мою спину, и возложив на свою грудь мою голову, точно боялся каким неосторожным движением доставить мне еще большей боли, посему я сразу прекратил плакать. – Поколь вы спали, я встретился с местным эфором, сие должностное лицо в граде Верда. И он мне доложил, что на систему Филеи в полночь была наложена временная обсервация, сие комплекс мероприятий предупреждающих распространение вирусных инфекций за пределы нахожего очага. А это значит, что ни одно судно не сможет покинуть али войти в систему Филеи, – я сидел тихо, прижимаясь к авитару, и в целом мало, что понимал из им сказанного. – И яснее ясного, что в таком случае виомагаму канцлер-махари не дозволят войти в систему Филеи, даже ради вас, саиб. – Он вновь прервался, видимо, осознав, что мое молчание вызвано недопониманием, а посему слегка отстранив меня от себя, взглянул сверху вниз и только после того как зафиксировал взгляд своих желтых глаз на мне, досказал, – это значит, саиб, что канцлер-махари не прилетит на Риньяку, и не сможет нас забрать. Одначе сие также может быть лишь провокацией, под коей богдыхай Багланбехзал со своими сподручниками всего-навсе пытается выведать, где мы с вами затаились. В любом случае нам здесь нельзя оставаться, поелику вмале сподручники богдыхая решат прозондировать, сей континент, на выявления отличительных компонентов информационных кодов, оные, вероятно, взяли у вас.

Я шмыгнул носом, окончательно втягивая в себя имеющуюся там слизь, и, наконец, осмыслив все сказанное Чё-Лингом, также, не сводя взгляда с его словно пенящихся внутри радужек сизых полос, а потому смыкающих и сам желтый цвет, спросил:

– И куда нам деваться? – да самую толику качнулся от волнения, ощутив слабость по всей поверхности спины. И то хорошо, что рука авитару, придерживающая меня за плечо, не допустила моего значительного колыхания, а потому и падения.

– Днесь мы по кудлулу, подземной галерее, отправимся в горный район, – незамедлительно заговорил он, да с таким напором в котором ощущалась его уверенность, знания и смелость, моментально вдохнувшие и в меня спокойствие, посему я вздохнул ровнее. – И покамест не наложен запрет на перемещение меж материками, в ночь улетим на клопе, небольшом маневренном судне, каковое мне приведет эйфор, на континент Лакия.

– Это где живут агисы? – негромко вопросил я, ибо мне вдруг стало не понятно, зачем попадать из одного сложного положения в другое, пожалуй, что не менее неприятное. Оказаться, так сказать, и вовсе на территории тех, кто меня и искал.