Матрёнин домовой. Всё будет хорошо

– Ну что ты заладил – смотри, смотри. Смотрю. Знаю. Никто тебя немтырем не сделает. Я-то здеся! А что не говорю – так момент выбираю. Вишь ли, расцвела она, прямо как фиалка! А тут я такой со своими новостями. Пущай девка погуляит чутку. Силы наберется, воли напитается.

– Много она по жиме набелёца. Шнега лазве щто, да холода.

– Что ты понимаешь! Снег и холод чистоту дают. И в душе и в помыслах.

– Вы о чём? Уж не про меня ли разговор ведёте? – Анна давно поняла, что всю эту домовую нечисть вывести на чистую воду можно только прямым разговором и твердостью. – Нут-ка сказывайте, что скрываете!

Общаясь с обитателями своего дома Анна потихоньку перенимала их странный говор. Старые словечки нет-нет, да и проскальзывали в разговоре.

– Доблое утлещко, Аннушка! Воть, отведай оладушков. Шпилидоша швалганил. Ш медком да шо шметанкою. А я тутащки жа кикимолу говолю. Подлосла девонька, в школу ейну отдавать надоть.

– В какую школу, ты что, Шуршуня! Ей на порог избы приходить нельзя – беду накличет. А ты её в школу, к детям заслать хочешь.

– Енто в дом ейной нельжя, а в школу можнось. Школа – не жильё. Воть ешлиб енто интленат был, тось нельжя было бы. А в школу можнось.

– Ты, Шуршуня, мне зубы не заговаривай. Во-первых, в школу в сентябре принимают, а у нас – зима на дворе. А во-вторых, что-то наш домовой притих. А, Спиридон?

– Что? – вскинулся домовой, сверкнул оранжевым глазом, сконфуженно сморщил нос и фальшиво улыбнулся.

– Хватит оладьи печь. Садись, да за чаем нам и расскажи, куда делся, по какой надобности бросил нас, и о чём вы тут про меня сплетничали? Только про кикимору не ври.

– Не буду – легко согласился Спиридон. – Но и говорить покамест мне нечего. Скажу только, Аннушка, одно – ты здеся не просто хозяйка, а Хозяйка! – домовой поднял вверх указательный палец, демонстрируя важность статуса Хозяйки. На конце пальца красовался длинный, загнутый коготь – остатки кошачьего бытия. – Так вот коль захотела, то слушай. Только, чур, сковородками в меня не кидаться!

Спиридон рассказал Анне, что бабка её, Матрёна, была из тех, кто владел тайным знанием. Люди таких ведьмами называют и за версту обходят. Когда Матрёна умерла, её сила должна была перейти к следующей в роду – Аннушкиной матери. Но та к ворожбе оказалась не приспособлена, силу не приняла. Матрёна, в бытность свою, перешла на тёмную сторону и от домового, хранителя домашнего уклада, избавилась. В общем, Аннушке предстояло взять на себя бабкино ремесло и научиться управлять силой ворожеи. Спиридон в свою отлучку разведал, что слухи о ничейной ведьминой силе уже ходют, и не ровен час, появится какой-нибудь прохиндей, чтобы воспользоваться Аннушкиной неопытностью. Появление предзимников было первым тревожным звоночком.

– Ты шутишь, Спиридон? Какая из меня ведьма-то? Я даже кофе сварить не умею, а тут – зелья, заклинания, колдовство.

– Хорошая из тебя ведьма выйдет. Самая что ни на есть. Только сил набраться тебе надоть. Ты уже начинаешь, набираться-то. По-весне, думаю, и начнём учиться потихоньку.

– Я не хочу! – Анна помотала головой. – Я боюсь! И люди опять меня стороной обходить начнут! Нет, нет и нет!

– Не боись. Не начнут. Они ж почему от тебя шарахались-то? Потому что хранителя у тебя не было. Дом неприкаянный стоял. А теперича домовой у тебя есть! – Спиридон нежно погладил себя по груди, гордо задрав подбородок.

В печи громко треснуло полено, потянуло дымком. Смолистый сосновый запах смешался с запахом домашней снеди и мятного чая с шишковым вареньем. Анна вдруг поняла, вот это и есть её дом, и что бы ни случилось, она сделает всё, чтобы сохранить его уют. На душе стало легко и свободно. Откуда-то из глубины сердца поднялась тёплая волна радости. Она накинула на плечи платок, приосанилась и запела.

– Да я цыганка молодая, я цыганка удалая,

Могу ворожить, ой, могу ворожить!

Я умею ворожить, ой, я умею ворожить,

Знаю, как прожить, ооой, знаю как прожить.

Песня вилась, как дымок, сворачивалась тугими кольцами ритма, потом распрямлялась напевным аккордом. И вместе с ней сворачивались и распрямлялись волны древней семейной ворожбы, воздух начинал балалаечно звенеть от витавшего в нём тайного знания. Анна получала силу ворожеи.

5. Старый Новый год

– Ладно, не шуми, напишу я про Старый Новый год. Подумаешь, немного с опозданием. О хорошем писать никогда не поздно. Про ложку к обеду тоже помню. Не нуди. И хватить греметь тарелками, их и так не много осталось. Хочешь рюмочку вишневой наливки? Вот то-то же. Итак, с чего бы начать? Пожалуй, с самого начала…

Аннушка нетерпеливо смотрела в окно автобуса, который осторожно катился по накатанной заснеженной дороге. Голые скукоженные деревья безмолвно наблюдали за дорогой, над их верхушками ветер гнал тяжёлые сизые тучи, обещающие снегопад. В автобусе было холодно и сыро, водитель экономил бензин.

«Господи, почему так медленно? Боюсь, до темноты не доберёмся» – разочарованию не было предела. Надежды приехать домой пораньше таяли, как сосульки во время оттепели. Новогодние каникулы закончились неделю назад, но возвращаться в привычное русло рабочих будней не хотелось. Начальник Анны Николаевны побаивался своего главного бухгалтера и без лишних вопросов отпускал её с работы, когда возникала такая необходимость.

Чтобы отвлечься от тянущейся поездки, Аннушка погрузилась в размышления. Этот Новый год, вопреки ожиданиям, прошёл как-то… никак. Корпоратив на работе отменили из-за болезни начальника, девчонки из планового звали посидеть в кафе, но Анна отказалась, сославшись на неотложные дела.

Отвязавшись от назойливых коллег, она сделала рейд по магазинам в поисках подарков и вскоре, нагруженная пакетами и коробками, сошла с автобуса. Дома было темно и тихо. Не было ни ёлки, ни мерцающих гирлянд. В приоткрытую форточку немилосердно дуло, выстуживая уютное тепло.

– Спиридо-о-он! Спиридоша, ты где? – Анна прошла по комнатам, включая свет, чайник, духовку и обогреватель.

Домового нигде видно не было. Даже Шуршуня не возился приветливо за печкой. Нечисть словно ветром сдуло. Купленная накануне ёлка одиноко стояла в сенцах, там же валялось ведро и коробка с игрушками.

– Эй, вы куда все подевались? Аууу!

Дом ответил глухой тишиной. Анне стало жутковато. Чтобы отвлечься, она установила ёлочку, украсила деревце шариками и гирляндами, включила новогоднюю музыку. Дом молчал.

В тишине прошли тридцатое и тридцать первое. В новогоднюю ночь начинающая ведьма вяло потыкала вилкой в селёдку под шубой, послушала речь Президента, откупорила бутылку полусладкого и чокнулась с зеркальным отражением. Зазеркальная Аннушка старательно повторила её движения, ни разу не ошибившись. В углу уныло стояла наряженная, как цыганка на ярмарке, ёлка. Вокруг неё недоумённою толпой толклись подарки. Всё это производило впечатление разноцветной шелухи, которая была не в силах скрыть уныние пустого жилья. Рассердившись на такую подставу от домашней нечисти, Аннушка залпом допила бокал шипучки, выключила телик и пошла спать.

За первые три дня наступившего года она навела порядок в шкафах, перечитала гору книг, перештопала носки Спиридона. В доме царила тишина.

Потом, плюнув на всё, кинула парочку вещей в сумку и уехала в город к сестре. Сестра жила в квартире с мужем и тремя отпрысками. Племянников надо было возить на все городские ёлки по очереди, обязательно посетить кино, каток и рождественскую ярмарку. Остаток выходных пролетел в праздничных заботах. Анна играла с племяшами, улыбалась зятю и сплетничала с сестрой, но та часть её, которая в последнее время пела, замерла. Казалось, что от прежней Анны осталась одна внешняя оболочка.

Праздники подходили к концу, надо было возвращаться в пустой и холодный дом. Вмешался случай. Мужа сестры услали в очередную командировку, и сестра предложила Анне погостить ещё.

– Оставайся. Чего тебе ездить по такой погоде – то метель, то мороз. Да и мне веселее будет. Хотя бы до Старого Нового года побудь ещё.

Альтернативой маячило одиночество в брошенном доме, и Анна согласилась.

– Долго ещё описывать эту вселенскую тоску? Я сейчас всех читателей распугаю. Что? Продолжать?! Ох, чую, кто-то останется без наливки сегодня. Эй, это была моя любимая писательская кружка!

В общем, наступал Старый Новый год. Как бы и не праздник. Так, скорее по-привычке откуда-то из детства, люди поздравляли друг друга, иногда используя как повод для посиделок. Самые главные зимние праздники остались позади, у подъездов и мусорных контейнеров стали появляться ободранные и раздетые ёлочки. Горожане торопились жить дальше, оставив в прошлом праздничную суету и настроение.

Анна буднично просматривала новые сметы, когда зазвонил городской телефон. Старенький стационарный аппаратик с диском был скорее элементом интерьера, чем действующей техникой. Телефон продолжал трезвонить, Анна продолжала пялиться на него. Потом медленно сняла трубку и поднесла к уху.

– Алло, алло! Аннушка! Голуба душа, куда ты плопала? Мы тебя обышкались. Вожвлащайшя пошколее! Плажник ужо на носу!

– Шуршуня! Ты! Вы сами куда пропали?

– Куда-жеж мы плопадем-та? Шпать легли, щил пелед новогодьем набилалища. Ты ужо плиежжай, ждём! – И отключился.

Анна ещё немного послушала морзянку телефонных гудков. На лице расцветала улыбка, растапливая душу и зажигая в сердце мелодию. Там-да-ли-дам, дали-дам-там-там. Женщина сконфуженно замолчала, не хватало ещё на работе ворожбу устроить, и побежала отпрашиваться.

И вот она застряла посреди морозно-туманной мути в автобусе-тихоходе. Постепенно серое марево пасмурного дня сменилось сиреневым отсветом сумерек. Анна в очередной раз проводила взглядом разлапистое дерево, в которое летом ударила молния. Это был громадный вековой дуб. Одна сторона у него выгорела, вторая продолжала жить. Дуб рос примерно в половине пути от города до Аннушкиного посёлка.

«Странно, вроде бы мы уже проезжали мимо него полчаса назад» – кольнула иглой мысль. От неё Анну окатила льдистая волна страха. «Что происходит?»

Анна внимательно осмотрела салон. Несколько пассажиров, которые сели вместе с ней на автостанции, либо дремали, либо равнодушно смотрели в окно. Даже слишком равнодушно. Водитель вроде тот же, что и всегда, а вроде бы и нет. Слишком прямая у него спина. Слишком неподвижен затылок. Смотрит прямо на дорогу, почти теряющуюся в ранних сумерках. Почему не включены фары? Автобус катился по дороге, управляемый жутковатым буратиной, тёмный и безмолвный. Шума мотора Анна тоже не услышала.

Зажмурившись, женщина ущипнула себя. Ничего не изменилось. Паника толкала её вскочить, потрясти за плечи водителя, крикнуть, чтоб остановился. Но она продолжала ехать в безмолвном автобусе неизвестно куда и неизвестно где.