Матрёнин домовой. Всё будет хорошо

«Так, Анна Николаевна, успокойся! Думай. Зря что ли Спиридон и Шуршуня тебя ведьмой считают» – Аннушка успокаивала себя, стараясь не закричать от ужаса. Постепенно дыхание выровнялось, а в голове образовалась уже знакомая пустота. Она звенела, расширялась, как воздушный шарик, наполнялась чистой, кристальной силой.

Анна опять огляделась. Через проход сидела девушка. Всю дорогу она слушала музыку в наушниках, качая головой в такт неведомым ритмам. Сейчас девица смотрела стеклянным взглядом прямо на Анну. Ноздри аккуратного носика раздувались, словно принюхиваясь. Бледные губы кривились в усмешке, приоткрывая острые, как иглы, зубы. Что за нежить такая?

– Ты кто, красавица? – Анна с удивлением услышала свой спокойный голос.

Острозубая девица от неожиданности перестала скалиться.

– Марица, – голос у нее был тонкий и скрипучий. Казалось, по стеклу царапает гвоздь, – святочница я.

– Это ты морок на автобус навела?

– Ага, – Марица вампирски улыбнулась и кокетливо покрутила пальцем выбившуюся прядь волос, – ведь Новогодье. Испугалась?

– Есть немного. – Анна внимательно наблюдала за нечистью, боясь пропустить момент, когда девица решит напасть. Но Марица глуповато улыбалась и теребила нечёсанный локон.

Аннушка достала из сумки зеркальце и расчёску, показала святочнице.

– Ой, дай мне, дай! Хочу, хочу, хочууууу! – Марица перешла на вой, автобус поехал юзом, соскочив с колеи.

– Дам, если морок снимешь. – Анна изо всех сил сдерживала рвущуюся наружу силу, не зная, что с ней делать, и вдруг пришло озарение. – Давай я тебе косы заплету.

Марица скользящим движением оказалась в соседнем кресле и повернулась к Анне патлатым затылком. В чёрных волосах что-то копошилось. Анна задержала дыхание, мысленно подцепила тонкую нить заполнившей её силы и провела расческой по волосам святочницы. От расчески полетели белые искры, там, где зубья касались волос, копошение прекращалось, изломанные спутанные патлы завивались кольцами.

– Коляда, моляда!

Покатилася звезда!

К нам сюда на Святки,

Подпалила пятки.

Не велит стоять,

А велит всех поздравлять!

С Новым Годом!

Со всем Родом!

Чтоб здоровы были,

Многи лета жили!

Детская песенка-колядка всплыла в памяти. Марица, вдоволь налюбовавшись в зеркальце, выскочила в проход и стала приплясывать, подвывая Аннушке. Водитель встряхнулся, размял затекшие плечи, включил фары, автобус покатился веселее.

Через несколько минут в свете фар мелькнул дорожный указатель. Автобус въехал в посёлок. Пара поворотов, автобус замер у павильончика остановки, и двери открылись. Нечисть тенью выскочила в синие сумерки и пропала. Немногочисленные пассажиры потянулись к выходу, позёвывая и удивленно всматриваясь в окна.

– Быстро сегодня доехали.

– Митрич как гонщик мчал.

– А я задремала и не заметила как приехали.

Аннушка выходила последней, проследив, чтобы никто не остался в салоне.

– Доброго вечера, Митрич! Со Старым Новым годом!

– И тебе, Анна Николаевна, счастливого Новогодья! – кивнул водитель.

Аннушка спешила домой. Сердце от пережитого билось как сумасшедшее, а внутри поднималось волнение от возвращения. Дом на отшибе ярко светил окнами, над входом горел фонарь. Жёлтые блики зажигали на снегу сверкающие искры, делая двор похожим на россыпь самоцветов.

Вокруг сосны, росшей во дворе, плясали две фигуры, в которых Аннушка узнала огородного и кикимору. Заприметив хозяйку, они радостно запрыгали и замахали руками.

Дверь распахнулась, в светящемся проёме возникла знакомая фигура.

– Спиридон, я вернулась!

– Наконец-то, а мы уже искать тебя хотели.

– Ой, я такое расскажу!

Спустя время, когда улеглись охи и ахи встречи, подарки были розданы, а стол накрыт, Анна вопросительно посмотрела на разомлевшую от пирогов и наливки нечисть.

– Так, дорогие мои, вы куда подевались на Новый год? Весь праздник мне испортили.

– Аннушка, дык я же-ж говолил – шпали мы. Енто вы, люди, по новому влемени живёти, а мы, дети жемли-матушки, по-плежнему, по-щталому. Между Лождештвом и Клещением, ижвештное дело, Щвятки. Щамое наше влемещко. Ущя нещисть в щилу входить. Воть мы и легли отдохнуть, ведь на Новогодье, Шталый Новый год по-вашенщки, щамая щеледина Штлаховлемья.

Спиридон, улыбаясь разноцветными глазами и играя ямочками, пояснил:

– Страховремье – это Святки по-вашему, время разгула нечисти. Наш праздник. Ты лучше расскажи нам, как ты со святочницей справилась?

– Откуда ты… – удивленно охнула, распахнув сияющие глаза, Анна.

– Ой, Аннушка, Шпилидонушка ущё жнаит. Не далом жеж он – Хожяин! – Шуршуня многозначительно поднял вверх сучковатый палец.

– Ну-ну, Шуршуня, не пугай Анну Николаевну. – Спиридон уставился оранжевым глазом на Анну и смешливо сморщил нос. – Просто разит от тебя её духом за версту. И безвременьем тянет, а больше всего – твоей силой. – Оба глаза домового на миг потемнели, потом вернулись в прежнее разноцветное состояние. – Для нас сила Хозяйки-ворожеи – как валерьянка для кота. Мы сразу почуяли, как ты ворожить начала, негладко что-то в дороге. Шуршуня уже хотел десант на помощь засылать.

– Да, жабешпоколщи я. Но Шпилидон шкажал, што ты и шама шплавищя. Так и вышло. Ой, ну и воложила ты, матущка! Ажно ждещя у нас штекла дложали!

– Да где-ж я ворожила. Волосы ей только расчесала, да колядку спела.

Домовой с запечным многозначительно переглянулись.

– Откуда ты, голуба душа, узнала, что святочницу нужно дамскими делами отвлечь и колядкой её морок развеять?

– Ну… не знаю, догадалась как-то. Само вдруг подумалось. И песенка из детства вспомнилась. Меня этой песенке бабушка Матрёна научила – я когда на зимних каникулах приезжала, она меня к соседям славить посылала.

– Бабка Матрёна, говоришь, – протянул Спиридон, вприщурку вглядываясь в Анну, – ну вот тебе и ответ – откуда. Сила твоя ведь от Матрёны и пошла. Не зря, ох, не зря она тебя своей преемницей назначила!