Шаги Командора или 141-й Дон Жуан

В те дни положение в Герате – вотчине империи – усугублялось, и Султанали-бей был отправлен туда к гератскому наместнику Алигулу-бею. Впоследствии он обосновался и остался жить в Герате, так как сменивший шаха Тахмасиба на троне Мохаммед Худабенде пожелал вверить своего сына Аббас-Мирзу под надежное попечительство, и Султанали-бей был призван осуществлять эту роль. Этот шаг был вызван еще тем, что наставники его высочества – Муршудгулу-хан и Алигулу-хан не ладили между собой. И мятежи в Герате являлись следствием распрей царедворцев.

После отбытия мужа в Герат положение Зейнаб еще больше ухудшилось. Другие жены бея, не стесняясь, оскорбляли и уязвляли ее на каждом шагу. Зейнаб не оставалось ничего другого, как сносить и терпеть эти издевательства. Единственной отдушиной было общение с подрастающим мальчиком, которого она учила говорить по-испански и петь испанские песни.

А от Султанали-бея никаких вестей. Христианская дочь рассказывала маленькому Оруджу о далекой Валенсии, о крепости Вальядолида, напевала песню о Сиде… «?l-Sid», как называли его арабы, то есть Родриго Диас de Bravo. В 11-ом столетии он возглавлял освободительную борьбу испанцев против арабского владычества, – реконкисту, освободил Андалузию, Бадахос, Гренаду, а захваченные у арабов трофеи и богатства частью роздал простым согражданам, а остальное передал в казну короля Альфонса. Растущая слава Сида вселяла тревогу в сердца инфантов и грандов. Они пустились во все тяжкие, чтобы оклеветать героя, и добились его изгнания из Кастилии. Король Альфонс не позволил жене опального Сида прекрасной Химене и дочерям Эльвире и Соль последовать за ним.

Но отважный рыцарь Родриго продолжил борьбу против чужеземцев, освободив Валенсию, отправил королю изрядное количество даров, и монарх простил его; прибыв в Валенсию, он принял из его рук ключи от города. Но за светлыми днями пришли вновь дни роковые. Сид выдал своих дочерей замуж; увы, его зятья оказались вероломцами, затаившими ненависть к легендарному тестю; они предали и Сида, и своих жен, которых оставили в дремучем лесу, обрекая на гибель от нападения хищных зверей. К счастью, дочери выжили, уцелели, а вероломные мужья были казнены. Позднее им предложили руку и сердце граф Арагонский и граф Наварский, и предложение было принято, и история получила счастливую развязку.

Зейнаб-Химена рассказывала это волнующее предание своему сыну сызмала вновь и вновь. Семилетнему чаду Оруджу отец подарил коня в честь совершенного обряда – обрезания. Это событие удостоилось и множества даров, присланных от двора его величества шаха…

* * *

Профессор не стал распространяться насчет деталей обряда обрезания. Не доверяя полету фантазии, я вспомнил свою собственную биографию, связанную с этим мусульманским обычаем, сопровожденным торжеством – так называемым «кичик той» – то есть, дословно «малой свадьбой».

Меня сравнительно поздно посвятили в мусульманские мужчины, мне было лет одиннадцать, потому ребята из нашей махаллы[20 - Махалла – квартал.] даже дразнили меня до этой поры, называя «армянином», подразумевая мою «мусульманскую несостоятельность»…. К слову, кажется, кумовство-«кирвелик» между представителями разных конфессий – армянами и азербайджанцами имело место разве что в Азербайджане. Вероятно, эти отношения были введены в обиход мудрыми отцами, чтобы внести добрую теплоту и положить конец межнациональному недоверию и ядовитым вирусам вражды.

Короче, меня достали эти дразнилки обрезанных сверстников, и однажды летним утром я, преградив отцу дорогу, поставил вопрос ребром: «Когда ты обратишь меня в мусульманство?»

Отец не ожидал такого наскока и на миг замешкался, затем расхохотался от души. В тот же день, в полдень, отец вернулся домой и привел двух круторогих баранов. Оказалось, он отправился вместо работы на скотный базар и купил этих жертвенных баранов. Через неделю мне сделали обрезание. В тот день грянул ливень, и сельчане благословляли и поздравляли меня: «В такую жару дождь – это благодать. Это с неба льется свет в честь нашего маленького мусульманского братишки». Так сказал наш сельский аксакал Мохаммед-киши. И все верующие сельчане, подставив лицо дождю, совершали молитвенный жест-«Салават», благословляя небо…

Но я все же не верю в извечную спасительную благосклонность небес в отношении моих односельчан, ибо много лет спустя наше село было оккупировано вооруженными силами «многострадальных» соседей-армян.

А сейчас я нахожусь в древней столице исторического Азербайджана и, внимая рассказу старого профессора о далекой Испании, вспоминаю церемонию обрезания.

Сперва пришел наш кум-«кирве», затем цирюльник (встарь люди этой профессии занимались так и означенной операцией по удалению крайней плоти у мусульманских детей). Цирюльник был старик с проступавшими жилами на сухих руках. Меня усадили на коленях «кирве». Стянули вниз штаны. Я вскричал. Не со страху, а от смущения.

Отец, дядья и еще кое-кто из соседей обступили меня. Цирюльник, правя бритву у меня перед глазами, решил отвлечь мое внимание:

– Глянь наверх, есть ли там птичка или нет.

Я ответил, что знаю и так, что никакой птички там нет. Птицы бывают на дереве.

Окружающие рассмеялись.

– Какие отметки у тебя по математике? – спросил «оператор».

– Пятерки.

– Тогда считай до тридцати. Если сосчитаешь, – значит, не врешь.

Я волей-неволей стал считать. Когда дошел до двадцати семи, меня пронзила такая острая боль между ног, что я обругал старого цирюльника, и моя ругань долгое время не сходила с уст в нашей семье.

Мои тети вознаградили брадобрея за успешную операцию отрезами разноцветных тканей и рубашками. Чтобы как-то утишить мою боль или отвлечь от нее, отец и дядя меня тоже не оставили без вознаграждения, состоявшего из трех зелененьких ассигнаций. Но эти деньги так и не достались мне, – пока я отлеживался в постели, мать моя купила на них два казана.

Я вспомнил веранду и железную койку, на которой лежал после болезненной вивисекции, и соотносил переживания моего средневекового героя со своими. Проводил параллели между детством Орудж-бея и моим детством и приходил к догадке, что и его мать – как и моя, сидела в смежной комнате во время совершения «суннет» и, проливая слезы, переживала за сына и молила Всевышнего облегчить страдания чада…

* * *

Профессор почувствовал, что мысли мои витают далеко и, продолжая разговор, легонько коснулся рукой моего плеча.

– Султанали-бей хотел дать сыну образование, потому определил Ахунда Миртаги в наставники. Ахунд дважды в неделю посещал дом бея и зачитывал ему суры из Корана, переплетенного джейраньей кожей, комментировал их, иногда уделял время и растолковыванию суфийской философии. Орудж-бей был сообразительный, пытливым отроком, выражал ко всему свое отношение. Однажды во время очередных занятий между ахундом и его питомцем произошел такой разговор. Ахунд, раскрыв Коран, начал с наставления:

– Человек должен возлюбить не себя, а Аллаха… Вытравить из сердца злобу и ненависть… Подавлять в себе алчность… В каждом человеке таится добро и зло, и зло надлежит задушить в себе…

Орудж-бей сидел напротив, сложив под себя ноги накрест, и уставив распахнутые светло-серые глаза в учителя. Каштановые волосы и цвет глаз он унаследовал от матери, а высокой ладной статью пошел в отца.

В ответ на тезис ахунда о добре и зле он не преминул спросить:

– А как у моей матери? У нее в душе тоже гнездится зло?

– Разумеется, – отозвался ахунд.

– Нет, – возразил отрок. – У моей матери в душе только добро… Только светлое. И она все время ходит в белом.

Служитель культа стоял на своем:

– У каждого смертного в душе таится шейтан.

– Моя мать подобна ангелу… А ангелы все добрые.

– Если хочешь знать, шайтан тоже из ангелов… Просто прогневил Господа, возроптал, и потому был изгнан с небес…

Питомец промолчал, думая про себя: «Моя мать… святая… как великомученица… Она всегда одна и печальна…»

– В нашем священном писании говорится: предоставьте вашу судьбу воле Господней, и тогда сподобитесь благостыни…

Орудж-бей не мог понять такой порядок вещей. Господь карает за грех и благоволит к праведным. Но в чем провинилась его мать? Почему Господь так сурово обошелся с ней, разлучил с родной матерью?..

* * *

Профессор, прервав рассказ, устроился поудобнее, несколько раз вытянул и пошевелил окаменевшую ногу.

И мне посоветовал облокотиться на другую руку, чтобы не отекла.

– Султанали-бей собирался сделать своего сына полновластным наследником. Но для этого надлежало заключить с Зейнаб полноценный брак – «кябин». И заранее заручиться согласием шаха.

Он решил явиться к монарху. После Тахмасиба Первого на трон взошел шах Исмаил Второй. Но правление его было недолгим, и он внезапно скончался при таинственных обстоятельствах. Говорят, к этой скорой кончине причастна сестра шаха Перихан-ханум. Престол занял подслеповатый и слабовольный Мохаммед Худабенде.

Итак, в 1579 году Султанали-бей собрался с двенадцатилетним сыном явиться в казвинский дворец «Чехель-сутун» и представить его шаху Мохаммеду, который уже год как принял бразды правления и недавно вернулся с похода против османцев и крымских татар, напавших на южнокавказские вотчины – Ширван и Карабах. Султанали-бей в отряде принца Мирзы Хамзы участвовал в баталиях, выказав особую доблесть. В ходе боев они пленили младшего брата крымского хана – Адиль-Гирея. Но на этом разборки с оттоманцами не закончились, и Мохаммед Худабенде готовился к новой кампании. Султанали-бей намеревался взять с собой и юного сына, дабы он получил боевое крещение. Причем его сын в ратной выучке ничем не уступал тринадцатилетнему принцу Мирзе Хамзе.

Шах дал согласие принять верного воина с сыном.

Накануне Султанали-бей вызвал сына к себе. Тот явился в обычной повседневной одежде.

– Отныне ты будешь носить на голове тюрбан кызылбаша и соответствующую одежду.

Отец велел слуге принести новое облачение, Орудж переоделся, и они направились во дворец.

Орудж шел по правую руку отца, чуть позади. И вот «Чехель-сутун». У ворот дворца стояли стражники. При виде бея они с поклоном расступились.