Шуры-муры на Калининском

Шуры-муры на Калининском
Екатерина Робертовна Рождественская

Когда выяснилось, что бабушка Лида снова влюбилась, на этот раз в молодого и талантливого фотокорреспондента «Известий» – ни родные, ни ее подруги даже не удивились. Не в первый раз! А уж о том, что Лидкины чувства окажутся взаимными, и говорить нечего, когда это у неё было иначе? С этого события, последствия которого никто не мог предсказать, и начинается новая книга Екатерины Рождественской, в которой причудливо переплелись амурные страсти и Каннский фестиваль, советский дефицит и еврейский вопрос, разбитные спекулянтки и страшное преступление. А ещё в героях книги без труда узнаются звезды советской эстрады того времени – Муслим Магомаев, Иосиф Кобзон, Эдита Пьеха и многие другие. И конечно же красавица-Москва, в самом конце 1960-х годов получившая новое украшение – Калининский проспект.

В формате PDF A4 сохранен издательский макет книги.

Екатерина Рождественская

Шуры-муры на Калининском

© ООО Издательство «Питер», 2022

© Екатерина Рождественская, 2022

Сначала про Лидку

Лидка сошла с ума. Павочка это явно видела, не зря ведь считалась ее лучшей подругой. За тридцать восемь лет, с того самого дня, как в 1928 году Лидка поступила танцовщицей в Московский театр оперетты, уж было время выучить ее от корки до корки, как букварь или таблицу умножения. Срок, да еще какой!

В общем, бабушка Лида снова влюбилась. Павочка отдавала себе отчет, что ей бы не поздоровилось, назови она так опрометчиво свою подругу на людях – бабушка. Домашние, да и друзья тоже, звали ее легкомысленно – Лидкой, не Лидой, Лидочкой или того важнее – Лидией Яковлевной, а именно Лидкой. Лидка свои свежие чувства не афишировала, совсем нет и даже наоборот, но у подруги-то глаз был уже давно наметан на исходящие от нее все эти магические сигналы, флюиды и феромоны. Тем более Пава только что прочитала в последнем номере журнала «Наука и жизнь», как бабочки выплескивают в эфир феромоны – запах не запах, а именно какое-то волшебное излучение, на которое и слетаются мужские особи. А от Лидки эти феромоны не то что шли, они перли. Тем более что Пава в свое время очень серьезно занялась астрологией и понимала, что излишняя Лидкина влюбчивость – именно он, знак Стрельца, самый влюбчивый и непредсказуемый. Лидка целиком и полностью это подтверждала, часто начиная свои многочисленные романы с безумств и необъяснимых поступков, вечно куда-то спешила, но всегда была при этом легкой и обворожительной. И Павочка с первого ее романного дня мгновенно раскусывала подружье состояние, стоило той как-то по-особому томно опустить глаза, вздохнуть глубже обычного, улыбнуться чуть мечтательней или задуматься, просто посмотрев в окно, – вывод был всегда один: Лидка снова влюбилась.

Про Лидкин возраст, а было ей уже слегка за шестьдесят, вообще никто не говорил, эта тема была давно опущена и отпущена. Лидка была без возраста. Когда пошли ее нескончаемые любови (сразу после развода, ухода из труппы и начала вольного выпаса), то есть сразу после сорока, мать ее, Полина, все пыталась хоть как-то образумить дочь, мол, не девочка давно, не беснуйся уже, хватит, это ж позорище и чистой воды непотребство, какой пример дочке подаешь – ну, всякое такое, что, по ее мнению, могло бы Лидку приструнить. Доводы эти не возымели никакого действия. Вот и хорошо, отвечала она матери, лучше безобразие, чем однообразие, в каждом возрасте свои открытия, и что ты против этого можешь возразить? Все эти глупости я теперь делаю осознанно и с большим удовольствием. Причем и глупостей-то, между нами, больших не было, все в рамках приличия до неприличия, никакого распутства, просто и вечный гон, покой нам только снится.

Ну это когда было-то? Когда эти споры шли? Сколько лет с тех пор прошло? Уж и Поли давно нет, и Лидка дочку свою, Алену, замуж выдала, и не за кого-нибудь, а за самого что ни на есть Роберта Крещенского, советского поэта, который еще в молодости, с института, стал известным, а теперь талант его расцвел в полную мощь. Уже и двух внучек Лидке народили, Катю с Лиской, а той хоть бы что! Влюбляется, хоть ты тресни! Но Пава, Алена, а теперь уже и старшая внучка Катерина стали воспринимать эту Лидкину аномалию совершенно иначе, совсем не так, как когда-то трепетная и совестливая баба Поля, – просто радовались и, может, даже в глубине души завидовали этой ее вечной молодости и постоянной восхищенности жизнью. Да и остальные подруги безропотно и вполне серьезно, как врожденную болезнь, приняли это Лидино отклонение от нормы, что им оставалось делать? Они понимали, что никуда не денешься, сколько ни увещевай, натура у Лиды такая, требующая любви.

Нет, даже не думайте, что в своей кокетливой сумочке Лидка на всякий случай носила кружевную шелковую ночнушку, фату и паспорт, зачем? Замуж она уже не хотела, все это было давно и в прошлом, она просто жаждала любви. Пусть даже не всегда физической любви, а вечного состояния влюбленности, когда в каждом звуке слышится страстный шепот, в каждом дуновении ветерка – нежное прикосновение, а в каждом взгляде – призрачный намек. В этом не чувствовалось никакой похоти или пошлости, совсем нет, просто Лидке от природы досталось столько женственности, что ей самой тяжело было с ней иногда справляться, хоть она и очень старалась держать себя в рамках. Плюс вдобавок к этой эссенции из чувственности и манкости – молодая и светлая душа. И всё, ей незачем было вставать на шпильки или спать в бигудях, как ее подругам и все той же Павочке, чтобы быть готовой к новому дню, – все мужчины и так были ее! Но нет, она все равно навостряла ресницы тушью, долго мусоля щеточку, рисовала бровь черным полумесяцем, налепляла на губки свою любимую красную помаду, надевала кокетливое летящее платьице с юбкой-солнцем и шла украшать собою мир. Хотя со временем от туши отказалась, потому что всегда, стоило ей начать смеяться, хохотала до слез, заливая лицо черными потоками.

А знали бы вы, какой богатой на отношения оказалась Лидина биография! Павочка являлась свидетелем каждого романа, ее звали на смотрины, она давала оценки и консультировала, была, так сказать, взглядом со стороны. Хотя консультант из нее был еще тот. С одним-то мужем на всю жизнь, какие уж тут консультации… И то, который в результате ушел.

Лидка отличалась тем, что никогда любовные отношения не доводила до трагедий и драм – все в ее жизни, и в любви тоже, определялось самым легким из жанров – опереттой! Ведь именно там, на сцене Московского театра оперетты, она протанцевала все двадцать лет и, исполнив почти все заметные танцевальные роли, поняла одну простую вещь – у каждой твоей личной истории, уж если это от тебя зависит, обязан быть счастливый конец, это же не роль, где все слова расписаны. Из этого и исходила. Чтобы не портить жизнь ни себе, ни людям. С женатыми в связь не вступала, а если узнавала об этом не сразу, то прерывала отношения в ту же секунду и бесповоротно, не желала, чтобы из-за нее распалась чья-то семья. Она хорошо помнила, как страдала ее Аллуся, когда ее отец их бросил. Ведь время не лечит, оно учит, и нет смысла болеть человеком, который тобой даже не простужен. Ушла. Забыла. Всё. А Павочка ко времени Лидиного развода уже вышла замуж за своего скромного Модеста.

Павочка не могла припомнить ни единого случая, чтобы Лидка ссорилась с кем-то из своих бывших, ведь она, бедняга, всегда свято верила, что даже давно ушедшее счастье счастьем остается. Пава этого категорически не понимала или просто не хотела понимать, упрямилась. Лидка была постоянно на плаву, на любовном плаву, и отношения прекращала чаще сама по разным причинам, но в основном объясняя разрыв сугубо эстетическими разногласиями. А после разрыва всегда приземлялась как кошка на лапы. Уходила с загадочной улыбкой, давая мужчине понять, что уносит с собой или в себе что-то очень ей важное и ценное, то, что мог дать только он один. Появлялась она потом только в их снах, по большей части эротических. У бывших возлюбленных после встречи с Лидкой оставалось, как правило, пожизненное волшебное послевкусие и вырастали крылья, даже у тех, кто, как сказал классик, рожден был ползать. Хотя нет, с некоторыми она все еще продолжала дружить, несмотря на то что страстная нота была давно погашена, а житейские или высокохудожественные интересы продолжали держать их рядом. Так она и жила, вбирая в себя новых мужчин, и считала роман удачным, если подробности о нем стыдилась сказать своим подружкам, но поделиться очень хотела. А когда Павочка как-то раз спросила ее, какой из ее мужчин был самый сложный в отношениях, Лидка не задумываясь сказала, что плохих мужчин не бывает, бывает первый, второй, третий и так далее.

Павочка, конечно же, завидовала этой ее легкости и невесомости в общении с мужчинами, редчайшей способности получить, как пчела, нектар с помощью очередного трутня и лететь себе дальше на крыльях любви к следующему распустившемуся цветку и поджидающему на нем пушистому шмелику. Завидовала, видимо, все эти тридцать восемь лет знакомства. Но никогда никому в этом не признавалась, даже себе самой. Вместо любовников заводила котов, которым подчинялась без остатка. Кормила дефицитной треской, вязала разноцветные кофточки, давала играть с клубком шерсти, а зимой высаживала овес, чтобы у котов этих (последнего звали Масей) были в организме витамины даже зимой.

Алла, Лидкина дочка, и не спрашивала у матери, кому так повезло на этот раз, – была стопроцентно уверена, кому именно. Тому самому фотографу. Недели три назад он пришел к ним в квартиру по заданию редакции газеты «Известия», чтобы сфотографировать в домашнем интерьере известного советского поэта Роберта Крещенского, а заодно и его семью со всеми чадами и домочадцами. Крещенскому выдали квартиру мало того что в новом доме – на новом проспекте, на Калининском! Дом был высотным, по подобию американских небоскребов, но так, конечно, его опасались называть, об этом думали, сравнивая с Америкой только в уме и стараясь мысли эти крамольные упрятать поглубже или вообще отогнать. Но все равно иногда они вырывались на волю.

Начало Калининского

Строительство Калининского проспекта шло долго и вызывало слишком много споров. Вот начальство— уж непонятно, на каком уровне, но, видимо, на очень высоком – решило всеми силами поддержать идею. Выходили передачи по телевидению, в которых важные дяди рассказывали, что новый проспект с небоскребами – уникальный и таких в мире нет, строители и инженеры гордились особо прочными стальными каркасами, которые применялись при возведении этих высотных зданий, архитекторы – удобной и продуманной планировкой жилых квартир, художники – передовым оформлением магазинных площадей, озеленители – новым способом рулонной укладки газона, в общем, кто чем. Но все вместе – Калининским проспектом. Все усилия были направлены на то, чтобы притушить недовольство общественности и всколыхнуть гордость за Советскую страну, за ударников коммунистического труда, которые всегда в первых рядах, за единственно правильный путь – путь к светлом будущему, то есть к коммунизму. И большая статья в «Известиях» также должна была этому способствовать – о том, что известный советский поэт со своей дружной семьей живет в современном доме со всеми удобствами, с мусоропроводами и скоростными лифтами, в красоте, комфорте и уюте, как все у него под рукой – и тебе гастрономы, чтобы дочкам свежую еду покупать, и рестораны, чтоб иностранных гостей водить, и самый большой книжный, чтоб радоваться своим книжкам на длинных полках, а для его супруги – целый Институт красоты, чтоб ухаживать за собой и делать модные начесы у самых опытных мастеров!

Споры и недовольство проспектом Калинина выросли не на пустом месте, в Москве постоянно шло строительство, город рос, ежегодно вылезая за пределы своих границ, и не было этому конца и края. Но одно дело стройки на месте свалок, пустырей или дремучих лесов, как в каком-нибудь Орехово-Борисово или Тропарево с Ясенево. Какие там исторические памятники, насиженные места – эти белые и зеленые пятна на карте Москвы так и просились под застройку! А для Калининского-то проспекта расчистили сам Арбат, и не просто старый Арбат, а самый что ни на есть древний. Обжитой еще с XVI века, уютный, намоленный, под самым боком у Кремля.

Именно это «под боком у Кремля» и сыграло свою злую роль – искали возможности, как поудобней и побыстрей доставлять кремлевских обитателей на правительственные дачи в Горки, Барвиху, Баковку и другие элитные подмосковные места. Ну чтоб напрямую. Чтоб не петлять. Чтоб без светофоров и узеньких арбатских улиц, а стрелой, по широкому проспекту, любуясь на высотные дома и модные современные магазины. И возможность эту нашли – не постеснялись, долго не раздумывали, а просто взяли и пустили под нож весь древний район, уничтожив очаровательные переулочки и старые купеческие домики, да и Собачью площадку в том числе, где еще во времена Ивана Грозного стояли царские псарни, подальше от Кремля, чтобы лай не доносился до священного царского уха. Убрали все подчистую. За пару месяцев собранные со всей Москвы фырчащие машины с шар-бабами у морды разбили с десяток старинных переулков, мусор вывезли и все залили асфальтом… Но кто об этом из начальников сильно горевал? Никто. Потому как считали, что такая магистраль нужна еще и потому, что вела прямиком в будущее, в стратосферу, можно сказать! Ведь это было время, когда осваивался космос, советские люди летали туда-сюда, обживали безвоздушное пространство и в одиночку, и группами, и что там Луна – задумывались даже слетать и на Марс, посадить яблони и заставить их цвести! С урожаем было, конечно, сложнее. Вот и решили великие архитектурные умы построить такую дорогу-символ, ведущую в звездное будущее – от Кремля до самых до окраин.

Писали об этом много, повсюду, с обоснованиями, что, мол, современно, прогрессивно, в ногу со временем, рост, развитие и всякое такое. Но уж очень по живому взрезали, общественность и возмутилась. Как так вот, взять и чикнуть по живому? Да и Роберт тоже выступил со стихами, которые напечатали в газете:

Прорубают Арбат.
Напрямик.
Через уйму дворов.
Камни
смачно скрипят
на холодных зубах
скреперов.
Пробивают Арбат!
Стонут черные балки стропил.
Стену
сталью дробят,
и над городом кружится пыль.
Пыль.
Кирпичная тьма…
Свет дрожит в одиноком окне…

Как привыкли
дома
к полусну,
к тесноте,
к тишине!
Как привыкли дворы —
романтичные,
будто в кино, —
к голосам детворы,
к пенсионной игре в домино…
Здесь смеются и курят,
рождаются,
любят и пьют…
Но
на собственной шкуре
узнал я
подвальный уют!
Неглубокая
лестница
в наше жилище вела.
Романтичная плесень
над детской кроваткой
цвела…

Прогрызают Арбат!
Обращаются хижины
в прах.
Только МАЗы
храпят
и буксуют
на бывших дворах.
Оседает окалина
и вздымается к тучам опять…

Его, Арбат, действительно прогрызали, и длилось это довольно долго, общественность с годами успела немного успокоиться, хотя всхлипы по поводу уничтожения Собачьей площадки, одного из самых красивых мест купеческой Москвы, время от времени раздавались то тут, то там. Начали строить улицу в будущее в 1962-м, закончили в 1968-м. Тогда-то и сняли привычные всем, подгнившие за эти годы заборы, окружающие стройку, при которых выросло целое поколение москвичей, и глазам наконец открылся уже готовый проспект, который стоял весь новенький, с иголочки – высоченные жилые дома, огромные просторные магазины, асфальт, даже деревья – все было свежим и «еще ни разу не надеванным».

Сама Пава в центре, а тем более на Арбатах этих никогда в жизни не жила, переехав давным-давно из Внуково на проспект Вернадского, и считала этот переезд огромным жизненным достижением, все равно что в тот же самый космос для нее слетать. Но за новостями и слухами по поводу строительства этого модного проспекта исправно следила и в обсуждении новой квартиры Крещенских, конечно же, активно участвовала.