Принять очевидное было трудно. Понадобился где-то год, чтобы мы действительно осознали, насколько всё плохо.
Сначала мы скупо тратили возможность влиять на ход событий – только для прикрытия и обеспечения себя законным статусом. Иногда меняли легенду, чтобы устроиться получше, если вдруг нам хотелось немного сменить обстановку. Пробовали и другие страны, но всегда возвращались сюда, в Советский Союз.
Однажды мы с Каринским даже разъехались – он решил пожить в Париже и вдруг завёл шашни с какой-то то ли актрисой, то ли художницей, то ли ещё что похуже, уже и не помню, а я как раз вернулась в Союз из надоевшего до чёртиков Осло и категорически не хотела никакой европейской зимы.
Следующие года два или три прошли недурно, и я даже решила, что без него мне гораздо лучше живётся – проще делать вид, что нет и не было никакого такого прекрасного будущего, которое почему-то не смогло принять нас обратно. Угнетало только то, что отношения без возможности по-настоящему открыться на свой счёт казались выхолощенными и не вдохновляли – уж не знаю, как он с этим справлялся, наверное, вообще не разговаривал с пассиями.
В тот день, когда Каринский прилетел из Парижа и вот так запросто вернулся ко мне со смешным букетиком пожухлых тюльпанов и виноватой улыбкой, мы впервые заметили, что не стареем. Лет пятнадцать прошло, а он ничуть не изменился, а ведь ему-то уже должно было быть под полтинник.
После этого мы уже гораздо тщательнее меняли имена и профессии, чтобы не попасться на глаза слишком старым знакомым в неизменно молодом и красивом виде.
Именно в те годы я нашла себе дивную мансарду неподалёку от вскоре построенного Калининского проспекта и долгие годы обитала в ней, вовсю используя «невидимость» от соседей. Никто из них не мог точно сказать, откуда нас знает и точно ли мы живём в этом доме, а не пришли к кому-то в гости. Работало безотказно.
Идея попробовать как-то исправить этот мир пришла уже в восьмидесятые, когда мы наконец воочию заметили плоды собственной активации.
Подросший Миша Горбов, он же Меченый, замелькал по телевизору, и мы тут же поняли, что дело пахнет керосином.
Привычка прожигать жизнь сменилась осознанием, что мы станем живыми свидетелями заката этого мира, и стало неприятно смотреть на себя в зеркало.
Помню, как Каринский выключил ящик после очередных новостей и сказал:
– Таня, скажи, ты думаешь о том же, о чём и я?
Мелькнувший в его глазах призрак дикой надежды говорил сам за себя: бесполезно делать вид, что всё в порядке, подумаешь, мир катится в пропасть.
– А как мы сможем рассчитать нейтрализующее воздействие на этого горе-деятеля без технического отдела? Мишу Меченого ведь лучшие аналитики подняли, сам говорил, – не могла не возразить по существу, хотя мне очень понравилось, как он весь вдруг встряхнулся, и сразу же отчётливо проступил потускневший образ прежнего Каринского – легенды операторов альтернативных миров и кумира тех наивных девочек-идеалисток, какой я сама была ещё лет сорок назад.
А Каринский реально загорелся идеей спасти Союз и то, во что он должен был превратиться в «правильном» будущем. Да, мы не могли туда вернуться, но почему бы не исправить всё прямо здесь?
– Просто нейтрализовать Меченого теперь не получится, конечно, всё зашло слишком далеко, – Гена вошёл в раж, – но мы же можем попробовать что-то сделать! Или ты хочешь молча наблюдать, прекрасно зная, как всё будет?
– Про молча я ничего не говорила, заметь, – и налила ему из кастрюли ещё тарелку горячего борща, он всегда лучше соображал, если кормить в процессе течения мысли.
– Смотри, то, что мы можем влиять на кого угодно – это факт. Весь вопрос в том, что конкретно изменить, чтобы не стало ещё хуже. Но неужели не сможем разобраться? Как следует всё продумать?
– Я оригинальную историю всё ещё помню на зубок, конечно, но здесь уже пошло не в ту степь, – деятельный Каринский нравился мне гораздо больше рефлексирующего, так что смело раскачивала лодку, – и, сам знаешь, многое решается за закрытыми дверями, как будем отслеживать? Данных-то нет.
На самом деле, это не такая уж и проблема.
В последние несколько десятилетий я выглядела, как только что окончившая ВУЗ длинноногая фея с полудетским выражением огромных серых глаз – трудно предположить, что в сём милом создании кроется довольно жёсткий персонаж с богатым опытом манипуляции. Внешность обманчива, увы им и ах.
Может быть, начинающая журналистка с протекцией от главного редактора издательства? Или перспективная аспирантка в сфере международной дипломатии? А хоть бы и личный секретарь-референт? Вариантов проникнуть в высшие сферы и остаться почти незамеченной очень много.
Мы боялись действовать наобум и следующие несколько лет аккуратно создавали свою собственную сеть – люди всё-таки ужасно болтливы, не перестаю удивляться. Очень часто даже не нужно было использовать специальное внушение, они и сами отрабатывали, как надо.
Пружина будущего развала страны всё сильнее и сильнее сжималась, а мы потихоньку выстраивали план сброса со счетов лишних фигур и идей.
В последние месяцы толком и не бывали дома, а всё свободное время тратили на бурные обсуждения текущей повестки. Кухня любимой мансарды на Новом Арбате превратилась в самый настоящий штаб сопротивления.
Однажды даже решили, что действительно близки к цели. Пасьянс из самых влиятельных карт просто обязан был сложится!
Но не учли другого – обычные люди в Союзе почти поголовно позволили себя одурачить. Где мы были, когда это случилось?
Решение приехать в Припять и всё проконтролировать пришло само. Бояться нам было нечего – после одной дурацкой автомобильной аварии я выяснила, сидя прямо на дымящейся груде металла, бывшей когда-то автобусом и похожей нынче на раздавленную консервную банку, что бодро могу регенерировать любые ткани. У Каринского что-то похожее было с самолётом в «парижский» период, но он не любил рассказывать подробности.
Подробности грядущей аварии на довольно примитивной, но по тем временам вполне актуальной Чернобыльской атомной станции нам были отлично известны, и тут нельзя было допустить никаких отклонений, слишком она была важна для будущего планеты.
В гостиницу соваться не стали, слишком много внимания к подобным гостям, а сразу пошли к коменданту общежития, чтобы заселиться в качестве молодой семьи. Жизнерадостный комендант тщательно проверил все бумаги и отвел нас в двухкомнатную квартиру на первом этаже, с шутками-прибаутками рассказывая, как много в этом корпусе хороших ребят и как нам понравится город. На майские обещали хорошую погоду и он был уверен, что мы успеем перезнакомиться со всеми соседями. И просил непременно заходить, если что.
Жаль, что этот милый человек не сможет увидеть, как прекрасна может быть сильно разросшаяся Припять через пару сотен лет – бывала там со школьной экскурсией по истории мирного атома.
Погода на самом деле стояла чудесная и мы прошлись до Чернобыльской станции, стараясь как можно точнее вспомнить всё, что нам может понадобиться.
Когда закончилась очередная смена, мы уже ждали около проходной, незаметно выхватывая в толпе тех, за кем нужно было особенно присмотреть. Странно было видеть их, уставших, спешащих по домам и ещё понятия не имеющих, как важно скоро будет всё то, что они сделают или не сделают.
Вечером мы пошли на речку и ещё долго сидели у воды, обсуждая планы.
– Тань, а тебе не приходило в голову попробовать помешать аварии? – Каринский посмотрел на чистое звёздное небо, а потом на такие спокойные отсюда дома, в окнах которых один за другим гас свет – люди ложились спать.
– Честно говоря, приходило. Но как иначе? Сам знаешь… Мы же решили, что попробуем всё исправить?
– Конечно. Просто я не уверен, что у нас получится. И смысл тогда в чём? Жалко их.
– Давай просто убедимся, что ликвидаторы сделают всё, как надо. По крайней мере, мы можем быть уверены в том, что сюда пришлют тех самых людей.
– Даже этого я сейчас не знаю! – Каринский выглядел непривычно потерянным, изменив своей обычной уверенности.
– А зря. Даром что ли мы перетряхнули всех химиков и атомщиков? Вот увидишь, они приедут и всё будет хорошо. У нас же вышло? Вот и они справятся. Главное – не мешать.
Но ободряющие разговоры помогали слабо, и мы буквально сидели как на иголках до того самого дня, когда было начато испытание четвёртого энергоблока. Кажется, мы даже толком не спали, единственные из всех точно отдающие себе отчёт в том, что произойдёт.
Мы знали, что из-за запрета киевского диспетчера авария случится только в ночь на субботу, но не могли заставить себя отвлечься от постоянной готовности услышать хлопки и увидеть нехороший дым со стороны энергоблока.
Пока не было смысла стоять у них над душой прямо там, в зале управления, так что мы с Каринским неприкаянно топтались неподалёку от станции, время от времени запихивая в себя чай из термоса и наскоро сделанные бутерброды. Ближе к полуночи решили, что пора, хватит уже играть на собственных нервах, и прошли внутрь мимо охраны, усилив эффект невидимости до предела.
Возможно, охранники могли бы потом вспомнить, как им что-то такое показалось, но кто будет всерьёз разбираться в смутном ощущении, что рядом только что промелькнули призраки?
Найти нужный зал труда не составило, и мы тихонько присели на пол прямо за спинами работающих ребят, один из которых был совсем ещё мальчишка. Ждали скорую развязку, но время, как назло, тянулось со скоростью самой медленной улитки.
На наших глазах звенья в цепочке трагических случайностей и ошибок уверенно связывались, а нам оставалось лишь кусать губы и бросать друг другу нервные взгляды, как бы говоря – ты видишь? Ты же знаешь, что это значит?
Пару раз я чуть было не схватила оператора за руку, особенно – когда тот отключил защиту для проведения испытания… Но Каринский видел, что происходит, и жестами отчаянно показывал мне – терпи!
В момент переключения АЗ-5 и последующих взрывов мы могли бы даже и не прятаться – внимание всех людей было приковано в замершим после ощутимых ударов датчикам.
А дальше всё дико завертелось.
Мы бродили, как тени, между пожарных, и даже сходили зачем-то взглянуть на странное яркое свечение сверху, с крыши, заваленной обломками реактора.