Оценить:
 Рейтинг: 0

Морок

Год написания книги
2020
Теги
<< 1 2 3 4 5 6 7 ... 95 >>
На страницу:
3 из 95
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля

Нянька была дряхла и морщиниста, как старый башмак, лицо ее имело зеленоватый оттенок, она казалась покрытой той самой благородной патиной, какой были щедро одеты все лестницы и бюсты дворца. Старческие глазки производили такое неимоверное количество гнойных слез, что будь они хоть где-нибудь пригодны, скажем, в аптекарском деле, эта пифия могла бы открыть небольшой заводик по производству эликсира. К сожалению, все, что производила сушеная мойра, было абсолютно бесполезно. Всё, кроме одного.

Несмотря на крайнюю ветхость и совершенно гадкий вид няньки, память её была остра, как нож. При удачной активизации сознания старой клячи беззубый рот мог без устали в течение пары часов выдавать преданья старины настолько глубокой, настолько поэтичной и величественной, что королева, истосковавшаяся по чудесам, ни на минуту не отпускала старуху от себя и заботилась о ней лично, лучше и больше, чем о себе.

Да, конечно, в Краю после зачистки от магии начали развиваться науки. В основном, математика и статистика. Сначала посчитали всех особей мужеского пола в Краю, потом женского, потом принялись уточнять количество коров и свиней. Когда и это было сделано, вспомнили про курей. Дальше принялись делить людей на курей, и наоборот. Выяснили, что в Краю живут хорошо, так как на каждого человека пришлось по одной курице. На этом развитие науки застыло, и в обществе набрало популярность философствование, так как теперь необходимо было все же установить точную последовательность: одна курица на одного человека приходилась в Краю, или один человек на одну курицу. Находились смельчаки, которые утверждали, что в самом начале утверждения следовало бы ставить курицу. В ответ на это лояльные к власти мудрецы обвиняли сторонников радикальных суждений в том, что такое утверждение неизбежно производило Евтельмину в королеву курей. Философы окраин, выступавшие по преимуществу на площадях, возводили такие умозаключения в степень, вещая, что в указанном случае королева курей – сама кура… Пару философов сослали на дальние выселки, на том и с этим закончили.

Без магии в Краю было невыносимо скучно: без заговоров на полях не росли зерновые, без благословений и помощи высших сил не беременели бабы в деревнях, без нашептываний знахарей мужики спивались, без оберегов люди пропадали в лесах и на болотах…

Высокая словесность, необходимая при составлении заклинаний, была заброшена, барды вымерли от пьянки, а летописцы более упражнялись в рисовании заглавных букв, нежели в документальном отражении действительности, да и то: отражать-то было нечего.

Магия была жизненно необходима и совершенно невозможна. Указ Клариссы Мудрой действовал еще ближайшие 50 лет, его отмена сулила проклятием рода на 12 поколений, (пожалуй, это единственная оставшаяся магия в Краю). По этому указу до сих пор псы королевства рыскали по всем селам и весям, выискивая, выслушивая, вынюхивая все, что связано с волшебством: сплела ли бабка косу внучке кольцом в противоход солнцу, расшила ли мать подол девке на свадьбу красными крестами, шепнула ли молодая что-то за порогом дома в сторону от всех, – тут же являлись ловцы и хватали подозрительных, увозили к мясникам и терзали и мучали их, пока не бросали бескровных с белыми губами в колдовские колодцы с камнями в наскоро зашитых брюхах.

Евтельмина Прекрасная была страшна и бездетна. Собственно, и Прекрасной-то ее нарекли, оправдывая невозможность выдать замуж, говорили, настолько-де хороша, что претенденты на руку и сердце слепнут от великолепия. Исправить безобразие могла только магия, а она была под запретом. Евтельмина слишком боялась проклятия для своего рода, чтобы разрешить хоть одному колдуну приблизиться к себе, но годам к сорока поняла, что рода нет и не будет, и все чаще стала задумываться над способом нарушить бабкин указ. С каждым годом шансов нарушить его оставалось все меньше. Королевские псы усердно колесили по Краю в поисках ведьм и колдунов, корчмари, которыми стали отпущенные из тюрем убийцы на условии получения свободы за роль палача, самозабвенно пытали и уничтожали своих жертв.

Евтельмина поначалу стала бывать в пыточных подвалах, желая найти порядочную ведьму. Официально визиты наносились якобы с личным контролем преданности убийц-палачей. Зоркий взгляд королевы смотрел не на жертву, а на ее мучителей, пытаясь высмотреть хотя бы одного палача, делающего работу без искры и задора, готового вступить с ней в сговор по поиску и спасению носителей запрещенных знаний. В глазах истязателей она искала хоть каплю жалости к бабам в грязных передниках, плюющих зубами и кровью, хрипевших от боли и страха, согласных на все обвинения палача. Не было там жалости.

Зато теперь у Евтельмины была бессонница от вечных картин, встающих перед глазами, наполненных разбросанными зубами и ногтями, белеющими костями из раскрошенных пальцев, рваными мочками ушей и лужами скользкой жирной крови. Был удушающий тошнотворный запах, который не заглушить никакими духами, никаким луком или известью…

– Пошли вон! Все вон! – королева кинула серебряной вилкой в толпу танцующих.

Оркестр осекся всего на мгновение, свирель издала протяжный, удивленный звук. Но вскоре все продолжилось с тем же жаром и пылом, что и за секунду до паузы.

К выходкам стареющей безобразницы все давно привыкли

– Сударыня, Рогнеда скончалась, – склонился к Евтельмине долговязый математик.

Королева приняла скорбное выражение лица и уже приготовилась сказать традиционное «все мы смертны», но задумалась.

Сломанный в районе поясницы в форме прямого угла математик застыл над ней с приготовленным понимающим лицом.

– Кто такая Рогнеда? – медленно проговорила Евтельмина

– Нянька…

– Нянька сдохла хвост облез, – как-то машинально пропела королева…

***

Иннокентий спускался в сырость винного погреба, увлеченный мыслями о будущей славе, тщательно продумывая свое поведение в случае, если его объявят героем.

– Нет-нет, – милосердно говаривал он собравшейся толпе. – Ну что вы, – тихонько смеялся Иннокентий и тискал толстых розовых младенцев, которые тянули к нему свои пухленькие ручонки, вырываясь из объятий молодых матерей, почти вплотную придвинувшихся к нему и в восхищении желающих стать еще ближе к великолепному юноше. – Что вы? Что вы? Совсем я не герой, герои – это вы. Наши любимые тетушки и матушки, невесты и дочери. Вы, те самые, которые ждут нас ночами!

Воображаемая толпа обступала Иннокентия, уже явно чувствовались все запахи крестьянского тяжелого труда. Сильнее и сильнее ударял в нос пот, жаркий, удушливый запах крови становился явственнее. Иннокентий старался быть выше этого и не прикрывать нос от чудовищной вони, которая шла от окруживших его жителей деревни. Нельзя было показать, что они ниже его. Однако запах становился все назойливее.

Вдруг раздался тяжелый звук, как будто дубовую дверь, окованную железом, со всей силы закрыли. Иннокентий прервал свою вымышленную речь перед обожателями. Действительность поразила его, он догадался, что запах, мучавший его обоняние, происходил не от толпы вовсе, и, вообще, не был выдумкой.

Он стоял посреди грязного полутемного подвала, где на самом деле пахло затхлой кровью и потом.

– Как это можно содержать в такой нечистоте винный погреб, – подивился Иннокентий и попытался отыскать проход к бочкам, хранившим в пузе игристые зелья.

Думать о плохом сейчас, когда жизнь открывала перед ним тысячи дорог, наконец-то давала ему шанс и помощника воплотить в реальность всё, о чем он мечтал, не хотелось. Иннокентий старался не смотреть на пол, заляпанный кровью, не разглядывать, обо что там в полутьме споткнулся. К дурманящему запаху он почти привык.

– В конце концов, хорош герой, испугался подвала, – подбодрил себя Иннокентий вслух и постарался рассмеяться.

И действительно, на какое-то время это вернуло ему бодрость духа. Как же мог запаниковать тот, в кого поверил старый прожженный Казимир. Нет, опытный вояка не мог ошибаться. И уж если он выбрал Иннокентия, значит в Иннокентии что-то было. Нельзя допускать и мысли о трусости, ведь такими мыслями только подведешь Казимира, испытанного и закаленного в боях, выбравшего именно его и поверившего в него.

Терпеть вонь и прогонять страх стало в разы проще, когда Иннокентий стал делать это не для себя, а ради старшего товарища. Того, что несколько мгновений назад пугало, теперь хотелось еще и еще, на место страха явился теперь раж: хотелось, чтобы испытаний стало намного больше, чтобы Казимир мог бы гордиться своим избранником. Вот уж верно, ведь Казимир-то точно знает, что в подвале у корчмаря, и, наверняка, хитрец и отправил его сюда, чтобы испытать: а не ошибся ли он в юноше.

– Нет! Не ошибся, Казимир! – почти выкрикнул Иннокентий и сделал решительный широкий шаг вперед.

Тут же он почувствовал, что угодил во что-то мягкое.

«Не смотри!» – услышал юноша приказ внутри себя. И тут же сам с собой поругался: «Ну и хорош ты, паря, если испугался того, что лежит на полу. Стыдоба, посмотри, что там, что как девка-то?»

Ужасная, страшная догадка поднималась из недр желудка, оставляя за собой бурление в области живота, она практически докатилась до горла, застряв в нем криком ужаса и распухая, занимая собой весь путь движения воздуха, просясь наружу любым способом.

Иннокентий решительно наклонился и поднял то, что заставило его остановиться. «Рука?» – удивленно переспросил внутренний голос. – «А монстры?»

Тонкие пальцы находки, неестественно вывернутые в разные стороны, как указатели на столбе, торчали в разные стороны. Поначалу это даже не было страшно, это было любопытно. Иннокентий удивился: «Что за уродец – хозяин странного тельца?»

Юноша начал припоминать, как на День Изгнания магов, в деревне женщины рядились в страшные и смешные наряды, красили лица в яркие цвета и соревновались в том, кто страшнее скорчит харю. У некоторых рожицы выходили не столько страшные, сколько уморительные. Иннокентий, вспоминая несколько таких девчушек, даже улыбнулся, позабыв о своей находке. Некоторые, особенно гибкие, превращали деревенские игрища в настоящее представление, так ловко они могли изгибать позвоночники и руки, что нельзя было решить сразу, то ли они мучительно скручивают себя и терпят боль от неестественного положения тела, то ли вправду такими родились.

Иннокентий осматривал то, что нашел и никак не хотел, и не мог признаться самому себе в ужасе своего положения. Вместо того, он сосредоточился на глупом вопросе – принадлежала ли эта рука уродцу от рождения или ее отрубили в тот самый момент, когда хозяин ее изогнулся на День Изгнания для удовольствия зрителей.

Мысль о том, что эта рука принадлежит обычному, такому же, как он, человеку и что изогнутой она стала вследствие действий мучителей, яростно стучалась в сознание юноши, но он не сдавал бастионы, не допуская ее ни на вздох ближе.

Иннокентий попятился назад, чувствуя, что все-таки самое разумное сейчас – просто уйти от находки, выбраться на свет. Сделав пару шагов, поскользнулся и так и рухнул всем телом, прижимая к себе чужую уродливую руку.

Тот ком ужасной догадки, которая застряла в горле, с этого момента неудержимой лавиной прорвала плотины сознания и дамбы тела, выливаясь отовсюду – из глаз слезами, из горла – криком, из штанов – дымящейся теплой массой.

Иннокентий бессильно двигал ногами, пытаясь отодвинуться как можно дальше от места падения, он скреб руками по полу, мотал головой и изгибался всем телом, пытаясь сбежать из душного подвала, не понимая, что уперся в стену и не продвигается ни на сколько.

Немного придя в себя, он повертел головой, чтобы угадать хотя бы по небольшому клочку света, где находится дверь, чтобы выйти, но света не увидел.

– Да как так-то? – растерянно прошептал Иннокентий.

– А здесь всегда так, – ответил рядом тихий ласковый шепот.

Иннокентия затрясла мелкая дрожь. Дыхание стало частым и отрывистым. Через несколько секунд он понял, что его трясет и он как-то гаденько меленько и тоненько хихикает.

– Обосрался тварь! – Иннокентий почувствовал резкий удар по голове, и все перед его глазами поплыло и исчезло.

Он еще барахтался в надвигающемся сером тумане, который заливался в глаза с самых краев, закрывая обзор, он еще силился закричать, позвать своего защитника и учителя, который точно услышал бы его, найди Иннокентий в себе хоть немного сил, пусть даже шепотом, назвать его имя. Ему уже не было стыдно за свой испуг, неважно было, как на это посмотрит его товарищ, будет ли презирать его. Ему просто хотелось, чтобы это скорее кончилось. Он понял, что очень-очень соскучился по маме. Иннокентию захотелось оказаться дома, на теплой печке, а за занавеской мелькание быстрых маминых рук и щелканье масла в сковородке.

– Ка-зи-мир! – прохрипел Иннокентий.

Голова его безвольно повисла.

***
<< 1 2 3 4 5 6 7 ... 95 >>
На страницу:
3 из 95