История одного сражения

– Живой, – виновато усмехнулся он, стараясь как можно незаметнее сжать остро заболевшее запястье другой рукой: если Суди увидит, что весь удар пришелся на место недавнего перелома, взбучка выйдет куда продолжительнее. – Не сердись, а? Проклятый мул понес – я и опомниться не успел… – Маду хотел сказать и еще что-то, объяснить и извиниться, но вдруг от неудачного движения кистью всю его правую руку прошило острой, горячей болью – такой, что он согнулся пополам и глухо взвыл.

Суди бросился к другу, забыв всю свою досаду.

– Зачем ты вообще полез туда? Чтоб тебя! Надо было просто… Что, снова рука? Покажи, – потребовал он. Маду, все еще лежа на песке, помотал головой – он не был уверен, что сможет заговорить обычным голосом.

– Не… не сломал вроде, нет, – пробормотал он наконец, собравшись с силами. Суди, присев на корточки, заставил его перевернуться на бок и сжал больную руку повыше локтя: там уже расплывалось новое багрово-синее пятно. Вокруг них уже толпились остальные; те, что стояли поодаль, заглядывали через плечи других, но почти во всех лицах равно отражалось сочувствие – на которое вообще-то Маду не вполне мог рассчитывать, целиком и полностью поплатившись за свою неловкость.

– Кость, кажется, цела, – сообщил старший товарищ; облегчения в его голосе Маду не слышал никакого, одну лишь злость, однако и сам понимал, что виноват. – Вот здесь больно?

– А… А, пусти! – вскрикнул тот, вырывая руку, и отвернулся, зажав рот ладонью.

– Может, лучше к лекарям его отправить? – предложил кто-то неуверенно. Суди стиснул челюсти так, что крупные желваки проступили на его лице.

– Разумеется, лучше! – прикрикнул он на растерявшихся юнцов, подхватил Маду за плечи, помогая встать, и распорядился: – Нерти, Меху, проводите его туда. Обратно можете не возвращаться, идите сразу ставить шатры! А с этими, – мрачно указал он на двоих шасу, – с этими мы сами разберемся.

Шатры лекарей, на удачу – Маду, невзирая на все его возмущения, усадили верхом на ту самую смирную пегую кобылку, предложенную Суди – разбиты были на северной, ближайшей стороне лагеря. Больных и раненых в войске пока имелось не столь много, но, помимо них, врачевать требовалось также вьючных и боевых животных; теперь же, пользуясь небольшой передышкой, заготавливались запасы отваров, мазей и присыпок, чистых бинтов и дощечек для наложения повязок – так, что среди дня свободного лекаря, способного быстро оказать помощь, могло и не найтись. Во всяком случае, удачливости Маду на это не хватило.

В первой же палатке, где в воздухе висел запах травяного варева, а из большого медного котла, стоявшего над жаровней, клубами исходил густой пар, им троим велено было идти дальше; во второй вовсе никого не оказалось, а третья предназначалась только для страдавших от лихорадки. Провожатые Маду уже в голос бранились: тащить полуживого от боли собрата на себе было задачей не из приятных и им, конечно же, хотелось как можно скорее передать его кому-то более сведущему в подобных делах. На четвертой палатке терпение иссякло у Нерти, самого молодого и несдержанного из троицы – ему, уроженцу многолюдного Уасета, едва сравнялось пятнадцать – так, что он чуть ли не рванул на себя тяжелый полог и впихнул внутрь Маду с требовательным возгласом:

– Принимайте больного!

Вслед за этим наступило очень долгое и очень неловкое молчание: еще не сообразив, что именно они сделали не так, трое молодых воинов дружно потупились с виноватым видом. Седой старичок, в одиночестве устроившийся на циновке и растиравший в ступке какие-то коренья – сгорбленный, с настолько сожженной загаром кожей, что та напоминала эбеновое дерево, и ясными молодыми глазами, смотревшимися странно на его морщинистом лице – глядел на них по-доброму и даже понимающе:

– Потерялись, молодцы?

– И вовсе мы не терялись, – пробурчал разом забывший весь свой запал Нерти, на всякий случай придерживая Маду за плечи – на случай, если тот начнет заваливаться на бок. – Друга нашего, вон, зашибло, а помощи никакой не сыщешься, хоть помри!

– Зашибло, говоришь? Ну-ка, дай взглянуть, – оживился старичок, отложив ступку и пестик и разогнувшись с тихим кряхтением – так, что всем троим стало еще более неловко. Маду отшатнулся, пряча за спину скверно гнувшуюся руку:

– Не надо, дедушка, ничего! Почти и не болит уже, все прошло…

– Прошло, говоришь? Это хорошо, – откликнулся тот миролюбиво, щурясь в его сторону. – Но я все-таки посмотрю, раз уж вы все равно пришли.

Какое-то время юноша колебался, но никак не желавшая утихать стреляющая боль в запястье стала решающим аргументом; вытянув руку вдоль тела, он нерешительно подошел ближе и приготовился напропалую врать о случившемся, когда полог на входе в палатку вновь отогнулся, и на пороге возник еще один человек. Тоже лекарь, судя по длинному, доходившему до колен переднику из небеленого льна и связкам каких-то сушеных трав, которые он держал в руках – этот казался в полумраке палатки не намного старше самого Маду. Во всяком случае, голос у него был молодой, еще ломавшийся, хотя и по-мужски строгий и хрипловатый:

– Господин Финехас, я все принес! А это… – он помедлил мгновение, указывая на Маду и его сопровождающих. – Кто это такие?

– Мы больного привели, – на всякий случай кратко сообщил Меху, указывая куда-то в плечо товарища. Молодой лекарь скользнул по нему полупрезрительным-полувозмущенным взглядом, сощурился и переспросил:

– Больного, значит? А сюда-то вы его зачем притащили?

– Панебу, мальчик, успокойся, – ласково похлопав по плечу, остановил его старичок. – Ступай, мы здесь как-нибудь сами управимся. Сейчас я… только полог приоткрою, а то здесь как-то темно, – на самом деле в шатре настолько светло, что при необходимости можно было даже читать; но Маду заметил, что зрачки старого лекаря были не черными, а густо-серыми, как обыкновенно бывает у людей, уже начавших с возрастом медленно, но неуклонно слепнуть. Очевидно, молодой помощник тоже был осведомлен об этом его недуге. Предупредительно вклинившись между старичком и Маду, он пообещал торопливо и словно бы неохотно:

– Я сам его осмотрю, господин. Не стоит беспокоиться, – и, не дав тому возразить ни слова, ухватил стоявшего ближе всех к нему Нерти за плечо, довольно грубо выпроводил из шатра и велел обоим его спутникам: – Идите за мной!

– Эй, да отпусти ты его! Вообще-то здесь больной я, – слабо возмутился ошарашенный Маду, тем не менее, послушно ступая за молодым лекарем. Тот даже не обернулся, процедив сквозь зубы:

– Запомните: сюда больше не смейте соваться! Господин Финехас – старейший из нас здесь, никто лучше него не готовит все составы… У него предостаточно забот, еще и вашими глупостями он заниматься не обязан.

– Да мы же… Погоди, братишка, чего ты так торопишься? Тебя… Тебя ведь, кажется, Панебу звать? – призвав на помощь все обычное дружелюбие, Маду ухватил его здоровой рукой за локоть. Юноша остановился, глубоко вздохнул и с нескрываемым отвращением посмотрел на него:

– У меня много дел. Раз у тебя есть силы столько болтать, может, ты и не болен вовсе?

– Ага, не болен. Вот, гляди! – без особого стеснения сунул ему под нос Маду свое многострадальное запястье. Молодой лекарь поморщился, но кивнул:

– Хорошо, я посмотрю. Нам сюда, заходите, – указал он на большой шатер, крытый белевшим на солнце суровым полотном; изнутри доносились человеческие голоса и – изредка – приглушенные жалобные стоны.

Последнее, впрочем, объяснялось достаточно просто: едва отогнув полог, Маду разглядел с полтора десятка человек, лежавших в два ряда на циновках и всем видом выказывавших мучительные страдания. Вокруг них суетились трое лекарей немногим старше Панебу и один мальчишка лет десяти; остро и едко пахло каким-то травяным варевом, так, что разобрать в воздухе что-либо еще было трудно – однако, когда юный помощник лекарей шмыгнул мимо Маду к выходу с широкой лоханью, полной до краев, последний смог на мгновение с отвращением уловить распространявшийся вокруг мерзкий смрад.

– Что это с ними? – спросил он, зажав ноздри здоровой рукой. Панебу ответил, невозмутимо плеснув себе на руки какой-то жидкости, напоминавшей по запаху одновременно настойку горькой полыни и крепкий уксус:

– В четвертом отряде вчера не уследили – вяленая рыба пропала, а ее выдали людям на обед. У кого живот оказался покрепче, ночью уже отмучились; остальные сплошь с утра – к нам, конечно же! Куда же еще… Садись вон туда, сейчас посмотрим, что у тебя с рукой, – сухо прибавил он и махнул рукой куда-то в сторону входа. Там Маду различил низенький, колченогий рубленый табурет и осторожно опустился на него, протягивая юноше-лекарю многострадальную кисть.

– Суди говорил, что перелома нету, – на всякий случай сообщил он. Панебу бегло взглянул на него и принялся безжалостно ощупывать посиневшее запястье тонкими, цепкими светлыми пальцами. Маду честно вытерпел первые полминуты, затем охнул и закусил губу.

– А не так больно никак нельзя? – обиженно спросил он. Молодой лекарь поднял брови, привстал и пододвинул к себе чашку с водой, в которой отмокал толстый бинтовый жгут.

– Суди – это кто? – осведомился он вдруг. Маду молчал, и ответил за него Нерти:

– Старшой наш. Он вроде бы немного смыслит в вашем деле…

– Немного, значит? Похоже на то, – снисходительно усмехнувшись с самым неприятным видом, отмахнулся от него молодой лекарь – видимо, простое объяснение показалось ему не слишком интересным – и принялся тщательно оборачивать отжатый жгут вокруг запястья подопечного. – Во всяком случае, кость действительно цела. Давно был предыдущий перелом?

– Откуда ты… – поразился юноша, но, снова заметив на чужом лице снисходительную усмешку, сник: – Месяца два назад.

– Стало быть, хорошо срослось. Можешь считать, что тебе повезло… Пока сам придерживай, мне нужно отойти ненадолго, – он небрежно хлопнул Маду по плечу здоровой руки. Тот поморщился: вода в чашке была на редкость холодная, и держать неподвижной ушибленную кисть оказалось задачей не из простых.

– Долго держать-то эту дрянь? – осведомился он, стараясь не показывать того, что еле сидит на месте. Панебу пожал плечами:

– Ты куда-то спешишь?

– Он-то нет, а нам еще возвращаться и шатры ставить, – снова за него ответил бойкий Нерти. Маду мгновенно подорвался с места, чуть не уронив жгут:

– Эй, с чего это? Я могу работать! Не нужно мне поблажек…

– Ну, раз так, то идите, конечно же, – невозмутимо согласился молодой лекарь. – Я отпущу вашего приятеля, как закончим.

– Уж этого-то точно не требуется! – возопил в отчаянии Маду – наполовину от возмущения, наполовину от холода, сводившего судорогой многострадальную кисть. Но Нерти и Меху уже вероломно скрылись за пологом, а Панебу, неприятно оскалив зубы, принялся втирать в его чуть побелевшее запястье какую-то ужасно пекшую мазь. Вдобавок та еще и пахла премерзко, живо напомнив Маду болотную жижу, в которую он как-то свалился в детстве, пытаясь выудить из камышовых зарослей утопленный там отцовский невод.

Однако чудесным образом это отвратительное во всем прочих отношениях средство действительно помогло, да притом очень скоро. Спустя пару минут Маду ошарашенно таращился на почти переставшее простреливать до самого плеча болью запястье, а по истечении десяти уже вовсю потихоньку шевелил пальцами, косясь на своего избавителя – тот колдовал над глиняными плошками, полными опять-таки малоприятно пахнувших составов.

Помимо всяких трав и сушеных ягод среди последних явственно выдавался до судорог знакомый всякому, хоть раз его обонявшему, дух истолченной в мелкую пыль кости, к которому вдобавок примешивался запах какого-то густого жирного масла, отдававшего смесью древесной коры и топленого жира. Однако Маду этим было уже не пронять: запястье сладостно стихало, посылая по всему его большому телу отголоски прежней боли – столь слабые, что они наполняли его существо неподдельным блаженством – и за это он готов был простить молодому лекарю и неприятно резкий, презрительный тон, и возню со смердевшими, точно куча дохлых крыс, лекарствами.

– Эй, братишка, – дружелюбно позвал он, стараясь незаметно от Панебу почесать больное запястье – мазь, хоть и чудодейственная, все-таки крепко пекла кожу, – эй, а ты давно этим делом занимаешься?

Молодой лекарь на мгновение поднял на него свои глаза – темные-темные, почти черные, похожие на двух больших жуков-хепра: такие же блестящие и непроницаемые:

– Уже четырнадцать лет, не беспокойся. Не трогай руку! Дай лекарству впитаться, не то заново придется мазать.