Иллюзия преданности 1

– Полдень минул полчаса назад, сударыня. Я распоряжусь и скоро вам подадут обед. А уже к закату мы будем в порту Амират. Совсем немного осталось.

– Вот как? Это славно. Я жду сына к ужину, а здесь такая качка, что он точно будет недоволен. Приходится временами держать тарелки, чтобы не упали со стола. Это не очень удобно. – Она снова бледно улыбнулась, рассеянно глядя на свои руки в черных кружевных перчатках. Она не помнила, откуда у нее на среднем пальце взялась вызывающая дыра. Однако с ней была одна странность. Стоило ей присмотреться внимательнее, как дыра исчезала. А потом опять появлялась, если некоторое время смотреть на что-то другое. Если бы она догадалась спросить у врача, откуда у нее такие странные галлюцинации, тот ответил бы, что она не снимала эти тонкие перчатки много дней и ночей. Но разве она могла такое спросить и рискнуть вызвать его насмешку? Ведь очевидно же, что перчатки совершенно целые, если не отводить от них глаз. Ведь очевидно же?

Лассель задумчиво взглянула на лекаря, склонив голову к плечу. Ей казалось, что она уже много раз спрашивала про перчатки, но не могла вспомнить, насмехался ли он над ней из-за этого.

– Вы все еще ждете сына на ужин, сударыня? Несмотря на мои уверения, что он не придет?

– На этот раз придет. Он не приходит потому, что не выносит качку. Когда ему было шесть, его отец взял с собой на морскую прогулку и едва не утопил бедного мальчика. С тех пор он побаивается моря, и мы не можем его за это осуждать, – она посмотрела на врача настолько укоризненно, будто тот вслух усомнился в отваге ее сына, которого не знал, но о котором за время пути успел выяснить немало.

– Вы полагаете, только качка мешает ему навестить вас за ужином? – хмыкнул судовой врач, забыв о своем решении быть милосерднее к бедной помешанной. Тем более, что он и сам не знал, что в этой ситуации вернее называть милосердием – поддерживать разговор о сыне, который она с такой охотой заводит, или раз за разом опровергать все ее доводы одним простым и жестоким фактом: она его больше не увидит. Никогда.

– Он хотел поговорить со мной. Я это очень хорошо помню. Значит, он непременно придет на ужин, как только эта ужасная качка закончится, – убежденно ответила Лассель Риамен.

Лекарь кивнул, отказавшись от идеи продолжать бессмысленный спор.

– Не забудьте принять лекарство, сударыня. Его нужно принять прямо сейчас, до еды.

Морщинка между бровей разгладилась и Лассель посмотрела на врача с искренней признательностью. Ведь это именно то, о чем она усиленно пыталась вспомнить – лекарство. Ну конечно же! Как любезно с его стороны напомнить ей о приеме лекарства, а то ведь она стала ужасно рассеянной в последние дни. Как кстати пришлась эта морская прогулка. Ей давно следовало отдохнуть и отвлечься от мыслей о работе.

Мысли о работе причиняли боль, поэтому она всячески их избегала.

Лассель подошла к комоду, прибитому к полу и стене при помощи больших железных скоб. Потянулась к резной шкатулке, в которой хранила баночку с медово-янтарными пилюлями. Шкатулка выглядела странно. Лассель точно помнила, что она не была такой поцарапанной. Ее будто кто-то в бешеной злобе изрезал и истыкал ножом. В груди поднялось тяжелое темное раздражение. Это все жестокие и бессмысленные выходки хмурой девушки в черном чепце, которая помогала ей расчесывать волосы – Лассель ни на минуту не усомнилась в этом, хотя и не помнила, когда та успела изуродовать вещь, принадлежающую госпоже.

– Да как она посмела? – не сдержав гнева, воскликнула она.

Судовой врач, который уже взялся за ручку двери, заинтересовался нетипичным восклицанием и вернулся. Встал рядом.

– О чем вы говорите, сударыня?

Лассель не считала нужным вмешивать постороннего мужчину в женские дела. Мужчины склонны перегибать палку в вопросах, связанных с выходками детей и слуг.

– Не беспокойтесь. Я сама с ней поговорю.

– С кем?

– Это совершенно неважно, – ровным голосом отозвалась Лассель, откидывая крышку шкатулки. Баночка с пилюлями нашлась под украшенным позолоченной резьбой гребнем для волос, а рядом, полузасыпанный шпильками для волос, лежал обрывок бумаги, сложенный вчетверо. – Смотрите, лекарство почти закончилось, – удивилась она.

– Да, верно. А это что? – указал лекарь на обрывок.

Лассель резко захлопнула крышку, поддавшись короткому, но яростному желанию прищемить протянутые куда не следует пальцы.

– Не надо так злиться, сударыня, это всего лишь мое любопытство. – Светлые глаза врача смотрели с тревогой, какой не возникало даже когда она начинала заговариваться и становилась рассеянной.

– Да. Да, вы правы, что-то я… Должно быть мне и впрямь лучше выпить лекарство и прилечь. – Лассель прижала пальцы ко лбу. Она не могла понять, откуда взялась вспышка ярости и почему тут же пропала бесследно. Искренне пыталась доискаться причин своих темных эмоций, но решительно никакой подсказки не находила. Словно ответ был рядом, но в полной мгле.

Лекарь самолично налил ей воды из кувшина и подал стакан. А потом наблюдал за тем, как Лассель дрожащими руками вытрясла из баночки одну из трех оставшихся пилюль и закинула в рот.

– А теперь отдохните, – распорядился он лишенным былой сердечности голосом и наконец оставил ее одну.

И только дождавшись, когда он уйдет, Лассель вернулась к шкатулке, пострадавшей от жестокого обращения, открыла крышку и достала обрывок бумаги. Чьим-то до боли знакомым острым косым почерком на обрывке желтоватого листа было написано всего два слова: «Не пей!» Лассель не знала, кто написал эти слова и почему, но догадывалась, что если лекарь это увидит, то будет очень недоволен, и поэтому торопливо сложила ее и бросила назад, к гребням и шпилькам. Захлопнула крышку и, совершенно обессиленная и вымотанная, борясь с головокружением и тошнотой, упала грудью на неразобранную постель. Качка становилась невыносимой.

Глава пятая. Другие правила

Великая библиотека не пустовала даже во время осенней Ярмарки. Хотя студенты целую декаду были предоставлены самим себе, всегда находились те, кто тратил свободные дни на отчаянные попытки подтянуть знания к экзамену, добить научное исследование или догрызть неподатливую тему. Под сводчатыми потолками бывшего храма Хранителей круглосуточно горели настольные лампы и шелестели страницы. Хоть кто-то да задерживался допоздна. На этот раз Терри пересидел даже смотрителя: пришел раньше, чем тот сменил своего зевающего коллегу, и вот теперь они менялись обратно – а безнадежно отстающий от курса студент все еще листал книгу.

Буквы плыли перед глазами, особенно оттиснутые при помощи плоской печати на желтых страницах книг прошлого столетия. Терри потер двумя пальцами переносицу. Из-за того, что временами приходилось полдня проводить в очках, переносица с непривычки ныла больше обычного. После дымчатых стекол, раскрашивающих мир в цвета потоков энергии, перед глазами плыли радужные пятна.

– Ищешь что-то конкретное? – на скамью напротив опустился однокурсник Арри Рантала, сбросил с плеча ремень сумки. – И где опять твой куратор? – он оглянулся, будто рассчитывал, что заносчивая физиономия Карьяна маячит где-то неподалеку.

Арри Рантала с самого появления новичка под завершение академического года взял его под ненавязчивую опеку. Терри хотел бы знать, с чего вдруг такая симпатия, неужели парень чувствовал себя виноватым, что наврал с три короба. В любом случае, спрашивать он не считал нужным. Еще не хватало услышать какую-то сентиментальную чушь про родство душ или чего похлеще вроде жалости.

Терри сокрушительно зевнул и отодвинул от себя книгу, в которой все равно видел только ползущие и переплетающиеся строчки.

– Сколько времени?

Арри ответил одним ёмким словом, которое можно было перевести и как «очень много», и «может, хватит уже?»

– У меня такое ощущение, что ты решил здесь корни пустить. Послушай меня, жертва невроза. Бесполезно впихивать в себя книги целиком накануне экзамена. Ну не сдашь – кто бы от тебя это ждал через девять декад-то? Пересдашь потом.

Терри почесал щеку, на которой неровно отрастала редкая щетина. Участливая физиономия однокурсника располагала к откровенности. Быть может, этот поймет. А не поймет – ну и пусть проваливает в Бездну!

– Ты не понимаешь, – с досадой отозвался Терри. – У меня другие правила.

Арри взлохматил пятерней и без того растрепанную шевелюру.

– Зря ты так. Твои правила не помогут тебе выучить всю базовую теорию энергетики за одну ночь. Тем более в одиночку, без куратора.

– Карьян слился, – Терри собственническим жестом пододвинул к себе книги и положил на них подбородок. Прикрыл глаза, наслаждаясь спасительной темнотой. – Я послал его… сам понимаешь куда.

– Наверняка это как-то связано с задницей Владетеля, – голос Арри звучал укоризненно. Терри широко ухмыльнулся не открывая глаз.

– Хочешь знать, когда я понял, насколько он гнилой? Давно, кстати. Я рассказал ему про письмо, а он знаешь, что сказал? Сказал, мол, чем жить на поводке короля, лучше сразу пойти и выжечь себе мозги!

– Молодые люди! Здесь нельзя шуметь, – возвысил голос смотритель.

Терри снова уронил голову на руки и затих.

– Хм… мне было бы проще что-то ответить, если бы я знал, о каком письме речь, – понизив голос, Арри наклонился к нему.

– Ты не задумывался, откуда у меня деньги на обучение в Академии, если все имущество моей семьи конфисковано до последнего риена? Да и семьи у меня больше никакой нет. Так откуда пансион? – глухо спросил Терри, уткнувшись носом в колючий рукав кителя. И сам же ответил, не дожидаясь, пока Арри сделает хотя бы предположение. – За меня платит король. Моя мать ограбила и предала его, а он оплачивает мне учебу, ты представь! Но у него было условие. Простое условие. «Преуспевай, Терри» – так он написал. «Если мы не получим табель и бумаги о переводе в срок, твоя стипендия будет аннулирована раз и навсегда».

Арри долго молчал. А потом сказал:

– Я понял. На твоем месте я бы вел себя точно так же. Только ты зря молчал. Сдать энергетику на общих основаниях ты сможешь только чудом, и то если выучишь хотя бы процентов тридцать из пятидесяти вопросов.

Терри невидящим взглядом смотрел в одну точку перед собой.

– Я знаю. Разбирал каждый третий.