Когда уходит печаль

– Помню. Дрянь человек был.

– Дрянь – не дрянь, а я сразу сказал, что далеко пойдёт товарищ. Так и получилось. Он теперь золотишком ворочает, банкир, одним словом. А всё почему? Потому что цель человек имел и к этой цели упорно шёл. Я о нём недавно узнал, телек смотрел, и вдруг ба! – Валька! Весь из себя масляный, приглаженный, барином смотрит. Даже не сразу узнал, веришь? Интервью у него брали. Мол, как вы, дорогой Валентин Валентинович, до такой жизни сладкой докатились? А мы-то с тобой знаем, как докатился голубок, да? – Жора гоготнул. – Давай, брат, выпьем за настоящих мужиков, за нас с тобой! Мало нас таких осталось!

Они чокнулись и, выпив, накинулись на еду.

В купе заглянул Василий. Узрев своего старшего товарища в таком виде, он замер, позабыв, о чём хотел сказать.

– Ну, чего стоишь, паря, не робей, заходи. Артём Петрович, налей ему штрафную!

– Цыц! – сказал Шилов, даже в таком состоянии оставаясь профессионалом. – Он на службе. Чего тебе, Вася? Бузят?

– Никак нет, Артём Петрович. Тихо. Я круговой обход сделал.

– Молодец.

– Так я пока к Любе загляну, можно? – Вася оставался ещё пока в таком возрасте, когда легко краснеют щёки от любого смущения.

– Наш человек! – ухмыльнулся Котляков. – Прально, не теряйся, паря, служба службой, а о девочках тоже не надо забывать. Хороша хоть тёлочка, а?

Лицо Василия моментально побледнело, и он уже готов был ответить грубостью, но Артём Петрович стукнул кулаком по столу.

– Любу не трожь, Жора! Понял? А ты, Вася, иди куда шёл. И смотри у меня!

Шилов погрозил ему кулаком, затем опять стукнул им по столу. Василий быстро задвинул за собой дверь.

– Что там за Люба такая, друг?

– Ангел. Не чета нам с тобой.

– Э, Шило, – хохотнул бугай, – из ангелов самые лучшие чертовки получаются! Особенно в умелых руках! Хочешь, я её на спор…

Но Жора не договорил. Быстрым рывком Петрович притянул его к себе, взяв за ворот. Под взглядом яростных глаз друга Котляков моргнул и замер.

– Слушай сюда, Котелок! – с тихой угрозой произнёс Шилов. – Один твой взгляд в её сторону – и ты больше не пассажир. С вагона сброшу, понял? Ты меня знаешь, я шутки не люблю шутить!

– Да ты чё, братуха, – криво улыбнулся гость, – я же ничего такого, просто сболтнул лишка.

– А коли ничего, так и держи язык за зубами! – Артём Петрович отстранился и руки опустил. – Налей лучше!

– А это мы с удовольствием, – расслабился Жора. – Вот ты чёрт горячий, слова ему не скажи! Давай, за женщин в самом лучшем смысле этого слова! И до дна!

Они выпили. Жора сжевал уже пятый по счёту огурец, а Петрович навернул бутерброд с колбасой. Какое-то время сидели молча, думая каждый о своём.

– Слушай, Шило, а как твоя супружница? Пацаны рассказывали, разбежались вы с ней. Обратно не сошлись?

– Не сошлись, – Артём Петрович пожал плечами. – Она давно уж за другого замуж выскочила. Общего у нас только и осталось, что Ленка, дочь. Сама уже скоро матерью станет.

– А ты как же один? Не скучно?

– Жить можно.

– Ну а эта ваша Люба? Если такая хорошая баба, так и женись на ней.

– Сдурел? Она в три раза младше меня! Да и вообще, я к ней как к дочке отношусь.

– Ну а подружка у неё есть, постарше да поопытнее?

– Подружка… – по лицу Артёма Петровича проскользнула тёплая улыбка. – Была да сплыла. Ну всё, хватит об этом! Давай-ка по каютам расходиться, пока ещё ноги ходят да качка не началась. Идём, провожу тебя.

– Что я, девица красная, чтобы меня провожать? – хохотнул Жора. – Сиди уж, начальник, сам дошкандыляю, не в первой. Давай, до завтрева!

Жора, довольно устойчиво держась на ногах, вышел из служебного купе охранников и задвинул за собой дверь.

Петрович начал было прибирать со стола, но потом махнул рукой, привалился к подушке и моментально заснул. И снился ему десантный корабль, надраенная до блеска палуба, он, стоящий у штурвала, и сочная девица на берегу в маленькой чёрной шляпке и с улыбкой на круглом лице. Она махала ему белым платочком – то ли прощаясь, то ли, наоборот, встречая из дальнего плавания…

Глава 7

«19 марта

Завтра рано утром Москва и только в 23.50 в обратный путь. Целый день придётся чем-нибудь себя занимать… Вечером заходил Вася, предложил пойти в театр, мол, как раз успеем, а я и не знаю даже. С одной стороны, любопытно, я ведь ни разу в театре не была, а с другой – вдруг что-то пойдёт не так и мы опоздаем на поезд? Вот этого я боюсь больше всего на свете! Почти все мои ночные кошмары связаны с тем, что мой родной состав убегает в далёкую даль, а я, несчастная, остаюсь на перроне и реву ему вслед в три ручья. Мне кажется, это вообще самое страшное, что может произойти со мной в жизни. Наверное, это сродни тому, как если бы обычный человек лишился своего родного дома и остался без ничего на улице. Смертельный ужас! Нет, не пойду в театр, ни за что не пойду!..»

Всё здесь казалось ей удивительным. Начиная с совершенно роскошного гардероба, с которого, как она знала по книгам, начинался любой театр, и заканчивая не менее роскошным красным занавесом, скрывающим за собой тайну. Им с Васей невероятно повезло с билетами. Нет, сначала они, конечно, расстроились, когда подошла их очередь в кассу. Солидная дама-билетёрша чуть ли не у виска пальцем покрутила – мол, вы что, молодые люди, у нас за полгода до спектакля все билеты раскупают! Но потом, когда они, приунывшие, топтались у входа и уже собирались уходить, вдруг к ним подошла какая-то женщина и, понижая голос, предложила купить два билетика «по совершенно смехотворной цене». Будто бы её муж задержался на работе, а ей одной в театр не хочется идти. Вася тут же и выхватил два заветных листочка, взамен отдав половину своей зарплаты – «ты не представляешь, как нам повезло, Любаш!», – и они, счастливые, забежали внутрь. И вот теперь Люба с щемящим от детского восторга сердцем во все глаза смотрела на этот прекрасный бархат, обрамлённый золотым узором, ожидая чуда.

И чудо произошло. Под затихающий гул зрителей занавес разъехался и взглядам открылась сцена, на которой очаровательная актриса раскланивалась перед публикой – но не перед той, что сидела сейчас в зале, а перед небольшой группой людей, находящихся в глубине сцены. К актрисе летели цветочные букеты, радостные аплодисменты, и эти аплодисменты были подхвачены настоящими зрителями, пришедшими на спектакль «Таланты и поклонники» в московский театр. Люба восторженно рукоплескала вместе со всеми, а потом, когда началось основное действие, не отрывала завороженных глаз от сцены. Так и просидела весь первый акт и даже не согласилась выйти из зала в антракте, чтобы не расплескать это трепетное чувство сопричастности к прекрасному, впервые тронувшее её чистую душу. Второй акт пролетел в таком же восторге, а в конце она просто расплакалась – от безграничной жалости к Пете и Мартыну Прокофьичу и от яростного укора, обращённого на главную героиню Сашу. «Как ты могла, как могла!» – шептала про себя Люба, глотая слёзы.

– Люба, это же просто спектакль! – тихо сказал Василий, смущённый таким её проявлением чувств.

– Ничего ты не понимаешь, Вася! – хотелось ответить ей, но она промолчала, продолжая неистово хлопать вышедшим на поклон актёрам. Ей было горько, ей было больно, и ей было очень сладко от вихря чувств, захвативших её. И всю дорогу потом до вокзала она молчала, как ни пытался Вася её разговорить. И, притихшая, долго сидела в своём купе, обращая взгляд внутрь себя и вспоминая, вспоминая… Но потом, когда привычность мира вновь вторглась в её жизнь, она настроилась на знакомую волну и поплыла по течению, превратившись в знакомую всем доброжелательную и разумную Любу. К часу ночи, когда все пассажиры разместились на своих местах и все дела были переделаны, Люба взяла в руки заветную тетрадку, посидела с ней в обнимку, но, так ничего и не написав своим округлым ученическим почерком, убрала наверх и легла, накрывшись одеялом. Ей снилась сцена, она – в главной роли и какой-то мужчина в маске, прикрывающей его лицо, рукоплескал ей с первого ряда партера и кричал: «Браво, Любочка, браво!»

Глава 8

– Эй, проводница! Глухая, что ли?

Люба вздрогнула и обернулась. На какое-то время она ушла в свои мысли, застыв с кружкой перед титаном. Но громкий женский голос, в котором неприкрыто сквозило раздражение, вывел её из задумчивости.

Перед Любой стояла ярко накрашенная фигуристая брюнетка лет сорока – в обтягивающем блестящем платье и на высоченных каблуках.

– Слушаю вас, – ровным голосом отозвалась проводница.

– Где тут вагон-ресторан, туда или сюда?

– Направо, – указала направление Люба. – А вы, простите, с какого вагона?

– С какого! – презрительно передразнила брюнетка. – Правильно говорить «из какого»! Ты в школе вообще училась?

И столько неприкрытого хамства было в её голосе и словах, что у Любы невольно сжались кулаки.

– Не училась! – с вызовом ответила она.