Ферма. Неудобная история, которую вычеркнули из хроник Холокоста

В процессе работы характер Сэма вырисовывался как барельеф на стене. Он вспоминал мрачные и тяжелые события, но рассказ о них, казалось, приносил ему удовлетворение. Учиться у человека, пережившего холокост, было невероятной честью. Наши беседы будили мое воображение. Никогда прежде я не испытывала такого острого желания узнать больше о жизни героя моей статьи. История Сэма стала историей моей семьи – и трагедии целого народа. Сэм выжил чудом. Он рассказывал обо всем, опираясь на собственный опыт и воспоминания. Ему удалось сохранить поразительное чувство юмора, и это еще больше сближало меня с моими предками, открывало черты, которые сохранились и в нашей ветви семьи. Сэм обладал тем же несокрушимым оптимизмом, что и Поппи, тем же упрямством, что и мой отец. Но им никогда не пришлось проходить через такие испытания, как ему. Удивительно: рядом с Сэмом всегда было как-то духоподъемно – и это после таких страданий! Может быть, он и был выжившим – но никогда не был жертвой.

Весной 1987 года воскресный журнал Providence Journal опубликовал мою статью с фотографиями Сэма и его семьи – и старыми, и современными. На обложке поместили мое стилизованное изображение с желтой звездой на груди. В звезде была фотография подростка Сэма за колючей проволокой. Заголовок статьи был «Выжившие». В их число включили и меня, что еще больше усилило мое самосознание. Вряд ли это было справедливо, но та статья в корне изменила мою жизнь. Я узнала Сэма и историю нашей семьи. После публикации статьи мне пришлось преодолевать необычную эмоциональную вовлеченность и явную потерю журналистской дистанции. Но Сэм был счастлив. Он был рад, что привлек внимание общества к своей истории.

В воскресенье, когда вышла статья, я встретилась с Сэмом в Нью-Йорке. Он приехал навестить своего дядю Айзека Левенштейна, еще одного выжившего из Кракова. Сэм пригласил меня на бранч в модный ресторан, откуда открывался потрясающий вид на Манхэттен. Я спросила, что он собирается делать дальше. Чем стала для него моя статья – концом или началом рассказов о пережитом? Он рассказал о своем «бизнесе холокоста». Он связывался с организациями и музеями, фиксировал судьбы жертв и тех, кто пережил холокост. А еще он собирался рассказывать о пережитом школьникам.

А затем вышла знаменитая книга о том, как немецкий промышленник Оскар Шиндлер спас более тысячи евреев, среди которых были дядя Сэма Айзек и тетя Салли. А Стивен Спилберг снял по этой книге первый фильм о холокосте, имевший коммерческий успех, «Список Шиндлера»

. Оказалось, что общество хочет знать больше о холокосте.

Я спросила Сэма, не это ли внимание вызвало у него желание вернуться в Польшу. Он был там лишь однажды, семь лет назад, вместе со своим сыном, Давидом.

– Я говорил тебе, что пообещал матери не возвращаться туда, – сказал он.

Ничего удивительного. Его мать и ее сестра Минна пережили марш смерти из концлагеря Гросс-Розен в 1945 году и после освобождения вернулись в Казимежу-Вельку. Они остановились у еврея, которому удалось выжить в убежище. Но потом в дом ворвались местные жители и напали на них. Им пришлось бежать. Минна выпрыгнула из окна второго этажа и сломала ногу. Сэм нашел мать в Кракове, а Минна лежала в больнице.

– Она сказала мне: «Самуэль, никогда больше не возвращайся домой».

– Понимаю, – кивнула я. – Но ты же вернулся, и все было хорошо…

Надо сказать, что теплый прием в Польше глубоко повлиял на него. Сэм вспомнил свое счастливое довоенное детство и юность, когда он был хорошим учеником и популярным парнем, прекрасно ладившим со всеми вокруг.

– А что дальше? – спросила я. – Ты вернешься в Польшу?

– Не знаю… Может быть… Мне хочется увидеться с некоторыми людьми, когда политическая ситуация улучшится.

– Если тебе понадобится волшебный пендель, готова оказать тебе услугу по-родственному.

Он усмехнулся и подмигнул:

– Я тебе сообщу.

Глава 2. Старый Свет

Варшава, Польша, 1991 год

Мой рейс на Варшаву задерживался. Я изучала ожидавших перелета пассажиров. Суровые мужчины выглядели так, словно сошли с экрана из фильма про Джеймса Бонда. Широколицые, в брюках, натянутых чуть не до подмышек, они напоминали мне старые дедовские фотографии. Но он никогда не носил таких ужасных костюмов и кричащих рубашек, сшитых с изяществом мешка для картошки. В качестве багажа у них были пластиковые пакеты, связанные вместе бечевкой. Как-то не фонтан для романтического флёра Старого Света…

Мы с Сэмом путешествовали по отдельности, что дало мне возможность переключиться с моей последней статьи об убийстве семьи адвоката с Род-Айленда: финансовый советник семьи убил адвоката, его жену и дочь из арбалета.

Другие пассажиры – в стильных костюмах и с дорогими часами – явно были западными бизнесменами, отправляющимися в Варшаву, чтобы способствовать запуску капитализма после пяти десятилетий коммунистического правления. После того как профсоюз «Солидарность» вместе со своими союзниками сверг коммунистическое правительство, Польша неожиданно превратилась в глобальную рок-звезду. Польские события запустили эффект домино, что привело к падению Берлинской стены и распространению демократии в Восточной Европе.

Из Германии мы полетели в Польшу. Я почти ожидала, что из иллюминатора увижу мрачную тень на земле – как на картах в газетах, где территорию Советского блока изображали в зловещих тонах.

Мне страшно хотелось увидеть Сэма на родине. Я много читала о Варшаве – в этом городе во времена последнего царя познакомились мои дед и бабушка. Трудно было поверить, что мои родные жили здесь сотни лет. Я начала изучать историю Польши. Поначалу польские короли с готовностью принимали евреев. В XIII веке один из правителей даже предоставил им гражданские права, как нигде в Европе. Другой король – Казимеж, тезка нашего родного города, – зафиксировал эти права, что способствовало росту еврейского населения и одновременно распространению грамотности и предпринимательству. К началу Второй мировой войны евреи являлись крупнейшим меньшинством в Польше, а концентрация их была выше, чем где-либо в мире

, несмотря на то что страна считалась самой католической в Европе. Поляки исторически считали себя «избранным народом», а свою страну «Христом народов», страдающим за грехи Европы. Польский исторический нарратив жертвенности – одно из характерных обобщений, точно таких же, как романтизм французов и ветреность итальянцев. Идентичность мученичества прекрасно согласуется с историей Польши, которая долгое время находилась в руках иностранных оккупантов и собственных тиранов.

В военной истории страны прослеживается мессианский нарратив. Так, например, победа польского короля Яна Собесского, командовавшего армиями Священной Римской империи, над армией османов в 1683 году не только спасла Вену, но еще и принесла Собесскому титул «Спаситель христианской Европы»

. В эпоху романтизма в XIX веке «избранность» поляков еще более укрепилась. В 1920 году, при полной поддержке католической церкви, польский генерал и премьер-министр Йозеф Пилсудский начал войну с Советским Союзом за спасение всех славян. Во время сражения за Варшаву произошло так называемое «чудо на Висле»: армия Пилсудского нанесла жестокое и унизительное поражение наступающим большевикам. Победа спасла молодую независимую республику, а Польша спасла Европу от коммунистической угрозы.

Собесский и Пилсудский, одержавшие эпические победы, считаются великими военными героями – отчасти это объясняется тем, что список военных побед Польши относительно невелик.

Могучие соседи – Австрия (впоследствии Австро-Венгерская империя), Пруссия (впоследствии Германия) и Россия – в течение двух веков делили Польшу между собой вплоть до 1918 года, и это вселило в польскую душу глубокую и сильную неуверенность. Ощущение иностранного владычества ощущается в тексте гимна независимости, написанном после раздела Польши в XVIII веке: «Еще Польша не погибла, пока мы живем!»

Иногда военные неудачи поляков связывают с топографией страны. Большие площади плодородных земель делают ее настоящей житницей, но в то же время и облегчают задачу завоевателей. В Польше нет высоких гор, способных замедлить продвижение армий или танков, и завоеватели – от Наполеона до Гитлера с юга и запада, от царей до Сталина с востока – с легкостью ломали оборону поляков и вторгались на их земли.

Германия и Россия на протяжении веков делили Польшу между собой, что оставило в польской душе сильнейшее ощущение жертвенности и страданий. Отсутствие самостоятельности долгое время не позволяло Польше быть независимой страной, отвечающей за собственные действия. Винить дурного соседа гораздо проще, чем отвечать за поступки собственной нации.

Но что небольшая страна могла противопоставить блицкригу Гитлера? Как противостоять полуторамиллионной армии, располагающей двумя тысячами танков и более чем тысячей бомбардировщиков и истребителей? 1 сентября 1939 года Гитлер начал Вторую мировую войну, а через две недели с востока в Польшу вторглась советская армия. Германия быстро объявила о победе, оккупировала страну и превратила Польшу в главную площадку самого чудовищного и систематического уничтожения людей в истории человечества. Немцы не чувствовали никаких угрызений совести, поскольку считали многие народы, и евреев в том числе, недочеловеками.

На оккупированной польской территории нацисты построили шесть лагерей смерти – Хелмно, Белжец, Собибор, Треблинка, Аушвиц-Биркенау и Майданек. Всего в Германии насчитывалось сорок четыре тысячи концлагерей на всей территории Европы, но лагеря смерти сосредоточились на польской территории

.

Почему Польша? Гитлер обнаружил, что прямо по соседству с Германией сосредоточилось самое большое в мире еврейское население. В середине 1930-х годов жизнь евреев в Польше значительно осложнилась в силу усиления антисемитских настроений. Евреи тогда составляли менее десяти процентов населения. В 1935 году умер Пилсудский, польское правительство шарахнулось вправо, и антисемитизм укрепился, как и в других европейских странах со значительным еврейским населением. Польские законодатели зажали евреев в тиски, приняв законы и установления, которые запрещали евреям заниматься определенными профессиями, занимать должности в университетах, работать юристами и врачами, а также брать кредиты

. Польские националисты, в том числе национал-демократическая партия, призывали к высылке евреев из страны. Они утверждали, что Польша всегда была и остается страной католической, призывали к бойкоту еврейских предприятий – в точности как в Германии тремя годами ранее

. Бойкоты часто перерастали в открытое насилие.

Все эти факты никак не уменьшают чудовищные потери и страдания Польши – страна дольше всех в Европе находилась под германской оккупацией, и все же не пошла на сотрудничество с нацистами. Во время войны поляки претерпели страшные лишения и утраты. Страна потеряла шесть миллионов человек, причем половину из них составляли поляки еврейского происхождения.

Десятилетия коммунистического правления также пагубно сказались на и без того подавленных поляках. Советы подавляли не только любые попытки самовыражения, но еще и боролись с религией, надеясь ослабить влияние католической церкви и склонить общество к атеизму. Кроме того, коммунистическое правительство вычеркнуло евреев из военного нарратива. В Польше не было ни одного памятника жертвам холокоста, об этом не упоминалось ни в одном учебнике. Все жертвы фашизма были равны, и целые поколения росли, не имея представления о систематическом истреблении евреев, а холокост был вычеркнут из исторического сознания

.

После падения коммунистического режима главными мучениками Аушвица-Биркенау стали считаться католики, несмотря на то что из 1,3 миллиона погибших в этих лагерях смерти 1,1 миллиона были евреями. В 1950-е годы управление музеем Аушвица сосредоточилось на всем, «что связано с католическим мученичеством или польским национализмом, но не с мученичеством еврейским», как писал доктор Роберт Ян ван Пельт

.

Польша, куда мы с Сэмом приехали в 1991 году, была проникнута духом уверенности и гордости. Это было время подъема. Нация все еще впитывала поразительный триумф профсоюза «Солидарность», действовавшего в союзе с католической церковью. Наконец-то освободившаяся от агрессоров Польша имела все основания гордиться собой. Как наивная инженю, страна разгуливала по мировой экономической сцене, вызывая всеобщее восхищение своими успехами в переходе от коммунизма к рыночной экономике, в чем она заметно опережала своих союзников по Варшавскому договору.

Глобальные новостные издания наперебой писали о политической ситуации в Европе, а Варшава стала региональным центром освещения событий, связанных с падением железного занавеса. Меня же интересовало более далекое прошлое этого города, где когда-то поженились мои дедушка и бабушка. Я сомневалась, что найду какую-то информацию о них или записи об их браке – ведь в городе сохранилась единственная синагога. И все же было очень радостно видеть, как город освобождается от мрачного прошлого с очередями за хлебом и постоянным страхом. Из аэропорта я ехала на такси. На улицах я видела множество крошечных машин, водители которых лихо поворачивали на углах и обгоняли трамваи, словно подростки, только что получившие права. Свобода выражения проявлялась в самых разных формах. Стикеры «Солидарности» все еще красовались на фонарных столбах – и соседствовали с флаерами стриптиз-баров, куда выстраивались длинные очереди мужчин. На стенах красовались огромные свастики и поблекшие таблички с названиями улиц.