Проклятие памяти

Проклятие памяти
Джон Соул

Подросток из местечка Ла-Палома, когда-то приютившего гордых испанских переселенцев, становится орудием старинного неумирающего мщения. Взгляд его мертв, душа его холодна, разумом его владеет одно желание – мстить!

Джон Соул

Проклятие памяти

Пролог

Послеполуденное солнце освещало окрестные холмы слишком ярко для второй половины августа – так оно светит только на юге, куда его семье давным-давно нужно было отправиться, думал шестнадцатилетний юноша, украдкой пробираясь вдоль живой изгороди, окружавшей обширное ранчо его отца.

Но отец решил остаться.

Весь год, с тех самых пор, как был подписан договор в Гуадалупе Идальго, родители спорили лишь об одном – что делать дальше.

Каждый день мать повторяла одно и то же:

– Они все равно прогонят нас отсюда.

Сидя в плетеном кресле на веранде, мать казалась высокой, как всегда, в черном, хотя утро было по-летнему жаркое. Чувства ее не выдавали даже длинные, тонкие пальцы рук, трудившиеся над вышивкой, – единственным развлечением, которое она позволяла себе в свободную минуту, редко выдававшуюся среди многочисленных домашних забот.

Отец ответил, покачав головой:

– В Лос-Анджелесе они оказывают испанским грандам надлежащие почести. Они и здесь отнесутся к ним так же, говорю тебе.

В глазах матери, доньи Марии, лишь на мгновение появилась тоска и побелели поджатые губы; в голосе же ее слышалось то спокойнее почтение, с которым она неизменно относилась к мужу и которое сумела привить детям.

– Разумеется – ведь в Лос-Анджелесе они не нашли золота. Поэтому та земля им ни к чему. А раз ни к чему – почему бы смеха ради не разрешить кучке испанцев не снимать шляпы? Но нашу землю они заберут, даже если не найдут на ней золота. В Сан-Франциско каждый день прибывают корабли; город полон людей – и все они собираются в дорогу...

– Они собираются на золотые прииски. – В голосе дона Роберто де Мелендес-и-Руис послышалось раздражение.

– Большинство, но не все, Роберто. Кое у кого хватит ума посмотреть немного вперед – и они поймут, что земля надежнее. И они захотят забрать нашу землю. И придут сюда. А кто теперь защитит нас? – мягко возразила донья Мария.

– Есть же форт в Монтерее...

– Он уже давно в их руках. Война окончена, Роберто. И мы проиграли. Наши войска отступили назад, в Мексику, и мы должны следовать за ними.

– Нет! – Дон Роберто вскочил со стула. – Мы же не какие-нибудь мексиканцы, Мария! Мы – калифорнийцы, и дом наш здесь! Мы построили эту гасиенду и потому имеем право остаться на ней! И вот увидишь – останемся!

– Да, останемся, – неожиданно в голосе доньи Марии послышалась горечь. – Но гасиенда все равно уже не будет нашей, поверь. У нас отберут и ее, и ранчо... Мы ничего не сможем поделать с этим, Роберто. Новые люди придут сюда.

И они пришли.

С вершины холма, ярдах в двухстах от ворот ранчо, мальчик увидел вдалеке отряд всадников в синей форме кавалерии Соединенных Штатов, медленной рысью направлявшихся по дороге к покрытому белой известью приземистому зданию гасиенды. В фигурах всадников не было ничего угрожающего – юноша скорее инстинктивно почувствовал исходившую от них опасность. Но, подавив в себе порыв вскочить на лошадь и мчаться к дому, он привязал кобылу к акации за гребнем холма, лег в кусты и притаился.

Он увидел, как отец вышел из ворот, и почти слышал, как он приветствует нежданных гостей и приглашает их в дом со старомодной испанской учтивостью. Однако внутрь двора всадники заезжать не стали. Весь отряд ждал у ворот, пока мальчик-конюший не привел коня для дона Роберто. Тот вскочил в седло, всадники мгновенно окружили его, и вся кавалькада направилась к деревне, белевшей в миле от ранчо островерхим зданием миссии.

Юноша изо всех сил старался успеть за ними – но ему приходилось держаться в стороне от единственной ведущей туда дороги, и он находился еще на полпути к деревне, когда отряд всадников уже въехал в нее.

На мгновение сердце мальчика отпустил крепко сжимавший его страх – он увидел, что всадники заворачивают к зданию миссии; может, его отца привезли сюда лишь для беседы с американским комендантом...

Нет.

Миновав здание миссии, отряд направился к огромному дубу, вокруг которого в давние времена и начали строить деревню. До этого краснокожие дети пустыни раскидывали в тени дуба свои вигвамы, пока францисканские падре не обратили их в свою веру.

Внезапно юноша понял, для чего его отца привезли к этому огромному дереву – как понял и то, что он абсолютно бессилен предотвратить что-либо.

Уйти он тоже не мог. Ему придется увидеть все – до конца.

Его отец застыл, выпрямившись в седле, пока один из всадников перекидывал через сук дуба толстую веревку; другой, подъехавший сзади, связал руки отца за спиной. Затем они подвели вороного жеребца дона Роберто прямо под сук и накинули ему петлю на шею.

Из своего укрытия в густых кустах амальтеи мальчик старался увидеть лицо отца, но тот был слишком далеко, а тень от кроны дуба слишком густая.

Внезапно один из солдат ударил вороного жеребца по крупу ножнами сабли; гневно заржав, животное встало на дыбы.

Через секунду все было кончено. Вороной жеребец галопом мчался по дороге к гасиенде, а тело его хозяина, дона Роберто де Мелендес-и-Руис, висело на дубе, наполовину скрытое его густой тенью.

Развернувшись, отряд той же ленивой рысью направился в обратный путь – по дороге, ведущей к гасиенде.

Подождав, пока солдаты не скроются из вида, юноша, пригнувшись, преодолел полсотни ярдов, отделявших его от дерева. Он долго смотрел в искаженное гримасой боли лицо отца, словно салясь понять, что же скажут ему остекленевшие глаза. Но ничего не было в этих глазах; кроме боли и недоумения, – как будто даже на пороге смерти дон Роберто так и не смог понять, что же случилось с ним.

Но юноша понял.

Отвернувшись, он снова шагнул к кустам.

* * *

Вечерело, и чем ниже солнце клонилось к горизонту, тем длиннее становились тени на плоских вершинах холмов. Вдалеке, над океаном, юноша заметил белесую дымку – ночью будет туман.

Он перевел взгляд и увидел, как внизу, у холма, выходили из ворот гасиенды последние слуги – с пожитками, завязанными в изношенные серапе, босые и угрюмые, низко опустив голову – словно боялись навлечь на себя новую неведомую и оттого еще более страшную кару.

На веранде у западной стены, как всегда, прямая и высокая, сидела в плетеном кресле его мать, держа на коленях пяльцы. Он видел, как двигались пальцы, тянувшие нить, как двигались губы, когда она произносила слова прощания проходившим мимо нее пеонам. Никто из них не ответил ей; лишь двое или трое отважились осторожно кивнуть.

Наконец слуги покинули гасиенду. По сигналу начальника часовые, выставленные у ворот, закрыли их тяжелые створки. Офицер повернулся к донье Марии. В прозрачном вечернем воздухе мальчик отчетливо слышал его слова.

– Где ваш сын, донья Мария?

– Его нет, – ответила она. – Мы отправили его еще на прошлой неделе...

– Не советую лгать, донья Мария. Его видели здесь вчера.

Голос матери вдруг стал громче, и мальчик понял – она говорила это ему, а не тому, кто стоял перед нею.

– Но его нет здесь, сеньор. Он уехал к родственникам в Сонору – там сейчас для него безопаснее.

– Мы ведь все равно найдем его, донья Мария.

– Нет. Вам его никогда не найти. Это он найдет вас – найдет и добьет. А мы не боимся смерти, сеньор. Вы убьете нас, но ничего не добьетесь. С нашей земли мы никогда не уйдем. Мой муж сказал, что мы останемся на ней – и мы на ней останемся. Пусть вы сейчас нас убьете. Это не даст вам ничего. Мой сын вернется сюда – и он вас отыщет.