Османская империя. Шесть столетий от возвышения до упадка. XIV–ХХ вв.

Эта система, модифицированная и дополненная Завоевателем, была кодифицирована в Канун-наме, книге, название которой произошло от греческого слова kanon и арабского kanun. Эта Книга законов была составлена к концу правления Мехмеда по его указанию. Она содержала описание иерархии государства, его обычаев и церемоний, обязанностей и институтов, доходов и штрафов, которые государство было уполномочено вводить.

Канун-наме отражала не мусульманские, а турецкие традиции государственности. Османская империя, как и другие мусульманские державы, традиционно управлялась согласно господствующему Корану, священному, или шариатскому, закону. Но по мере того как империя увеличивалась в размерах и становилась более сложной, возникла необходимость дополнить кораническое право государственным, расширив его положения и адаптируя их к меняющимся условиям. Мурад I положил начало этим изменениям, а Мурад II продолжил. Новое столетие, принесшее множество новых административных функций и проблем, сделало необходимой новую кодификацию Мехмеда II, которая в последующие века была расширена и, в свою очередь, заменена новыми сводами законов. Они включали постановления и распоряжения самого султана, которые он, согласно османской традиции, будучи падишахом, то есть сюзереном империи, имел абсолютное право принимать без вмешательства высших лиц исламского правового истеблишмента. Но за рамками положений этого государственного закона, известного как урфи, то есть дополнительный, султан продолжал придерживаться обязательных ограничений закона шариата, основанного на первичных исламских источниках – Коране, записанном слове Бога; Сунне, или мусульманском священном предании; и откровениях первых четырех великих халифов. Его имперские эдикты, или хатти-шерифы, считались второстепенными (нижестоящими), и любой важный политический акт султана предполагал предварительное одобрение фетвой (правовым мнением) главного муфтия, ведущего авторитета в области исламского права.

Канун-наме описывала также обычаи и формальности двора султана, которые в своей жесткой иерархичности, помпезности, роскоши и замысловатом церемониале во многом повторяли византийскую модель – особенно это касалось «порядка церемоний», заложенного в X веке Константином Порфирогенетом (Багрянородным). В первую очередь, речь шла об изъявлениях покорности, которых султан, как и византийские императоры, требовал от иностранных послов. Традиционный возглас приветствия султану напоминал приветствие базилевсу (василевсу). Этот титул имели византийские императоры, и подданные считались их рабами. Византийские хроники действительно все еще называли султана базилевсом – исламским базилевсом.

Как и в Византии, такие вопросы, как дворцовая церемония, одежда и этикет, были изложены в мельчайших подробностях. Мехмед, со своей стороны, определил, что ранг и обязанности каждого дворцового чиновника должны быть узнаваемы по цветам одежды. Визири, например, носили зеленые одежды, камергеры – ярко-красные. Что касается исламской иерархии, муфтии носили белые одежды, представители улемы – лиловые, муллы – небесно-голубые. Цвет обуви также имел значение. У государственных служащих она была зеленого цвета, у дворцовых чиновников – светло-красная. Помимо цвета, важным был и стиль костюма – покрой рукавов, применявшийся для отделки мех, но главное – форма тюрбана и бороды его обладателя. В исламском обществе головной убор имел особое символическое значение. Тюрбан был предназначен исключительно для мусульман. Предполагалось, что немусульмане, франки или греки, будут носить шапочки красного, черного или желтого цвета, а их обувь должна отличаться по цвету от обуви мусульман – туфли и сапоги греков, армян и евреев должны были быть черного, фиолетового и голубого цвета соответственно.

Лишь в одном случае Мехмед II отошел от традиций своих османских предков, отдав предпочтение примеру Византии. Раньше султаны были доступны для своих подданных и могли общаться с ними в относительно неформальной обстановке. Но с завоеваниями в Европе и под влиянием Византии пришла забота о священном характере личности суверена наряду с обычаем изоляции, уместным для величия, применительно не только к его гарему, который стал надежно охраняться евнухами, но и к самому султану. Мехмед уже отошел от практики своих предков, которые свободно делили стол со своими подданными, и даже от практики своего отца, Мурада II, который ограничил до десяти человек число тех, кто мог обслуживаться с ним за одним столом. Мехмед питался в одиночестве, издав декрет, «отлучивший» от монаршего стола всех визирей и других чиновников: «Это не моя воля, чтобы кому-то подавали на стол пищу вместе с моим императорским величеством, исключая тех, в ком течет королевская кровь».

В своем первом дворце, выстроенном на третьем холме, Мехмед не смог достичь достаточной изоляции, поскольку дворец был расположен за не вполне подходящими стенами, в квартале города, слишком населенном, чтобы можно было претендовать на должную отчужденность. Этот фактор повлиял на выбор места для нового дворца, Великого сераля, или Дворца Пушечных ворот. Его он начал строить в 1465 году в центре бывшего византийского Акрополя – на мысе, господствующем над местом слияния трех морей – Золотого Рога, Босфора и Мраморного моря, который стал известен как мыс Сераль. Планы строительства дворца, разработку которых доверили персидским, арабским и греческим архитекторам, были настолько грандиозны, что его завершение, как изначально предполагалось, потребовало бы двадцати пяти лет. Но благодаря исключительно высокому уровню оплаты труда, щедрому бакшишу, раздаваемому рабочим, и большой движущей силе личного контроля Мехмеда дворец был закончен в течение одной четвертой части намечавшегося срока. Внутри его высоких крепостных стен с тремя воротами и двумя внутренними дворами располагались бесчисленные здания, спроектированные большей частью в форме элегантных беседок. С каждой стороны (об этом пишет современник султана, греческий биограф Критовул) были «обширные и очень красивые сады, в которых росли все вообразимые растения и фрукты. Вода, свежая, чистая и пригодная к питью, лилась в изобилии с каждой стороны; стаи птиц, съедобных и певчих, гоготали и щебетали; везде бродили стада и домашних и диких животных». Тут в зимнее время между кампаниями султан скрывался от взглядов публики, появляясь на улицах города только в случае возникновения государственных дел и в сопровождении усиленной охраны.

Планируя этот новый Сераль, Мехмед намеревался создать новую модель придворной жизни турок на многие века вперед. Дворец был разделен на две основные секции – внешний двор, отведенный для официальных служб и кабинетов султана, включая помещение дивана, и внутренний двор, с тронным залом и апартаментами султана, помещениями для евнухов и пажей. Веком позже он превратился в Дом блаженства, отведенный под апартаменты женщин султана и, соответственно, включивший его гарем. Сам Мехмед предпочел расположить гарем в другом месте, в его прежнем дворце на третьем холме, который вместе с 370 евнухами остался таким образом центром его частного домохозяйства.

В Сераль вели трое последовательно расположенных ворот. Первые ворота, связывающие Сераль непосредственно с городом, назывались Имперскими воротами, или Баб-и-Хумайн. На них сохранилась надпись, сделанная в память его основателя: «Султан Мехмед. Тень и дух Бога среди людей, монарх этой земли, господин двух континентов и двух морей, востока и запада, покоритель города Константинополя». С ранних времен турки использовали дворцовые ворота для отправления закона и справедливости, и, возможно, именно эти ворота, традиционно повторяющие очертания величественного главного входа (портала) султанского шатра с четырьмя шестами, передали турецкому правительству название Порта, или, как впоследствии его стали именовать европейцы, Высокая (Блистательная) Порта.

Ага, или привратник, регулировавший сообщение между Сералем султана и внешним миром, был главой белых евнухов, контролировавших официальную часть дворца и персонал. Он, по сути, был церемониймейстером, а также доверенным лицом султана. Ему подчинялась целая иерархия других белых евнухов, выполнявших разные функции камергеров двора. Параллельно ему существовал начальник черных евнухов, ага, контролировавший тех, кто служил в помещениях для женщин, впоследствии переведенных внутрь Сераля. Использование евнухов, неизвестных ранним османским султанам, было обычаем, заимствованным у Византийской империи, которая в свою очередь позаимствовала его на Востоке. Поскольку ислам запрещал кастрацию, османы ввозили евнухов из христианских стран, в то время главным образом с Кавказа, при посредстве торговли, которая, как и торговля рабами, в основном находилась в руках евреев.

Главный белый евнух контролировал весь персонал двора султана, в то время состоявший примерно из 350 человек. Все они были бывшими христианами, как и все гражданские и большинство военных чиновников Османского государства, от великого визиря и его коллег-визирей до провинциальных губернаторов, владельцев фьефов, сборщиков налогов и исполнительных чиновников различных рангов. Все они входили в «Рабскую челядь» султана, прототипом которой был Сераль. Они были личными рабами своего хозяина и оставались таковыми на протяжении всей жизни, независимо от любого продвижения по службе и властных полномочий, которых они могли достичь. Это был продукт синтеза двух институтов, военного и гражданского. Он изначально произошел от девширме, или закона о наборе, который европейцы назвали «законом внесения дани детьми». На основании его был создан корпус янычар, после чего он развился и при Мураде II стал инструментом не только военного, но и гражданского управления. Мурад создал новый более эффективный правящий аппарат взамен старого, который унаследовал и, в свою очередь, усовершенствовал его сын.

Сила и значимость этой системы заключалась главным образом в том факте, что она не была наследственной, а значит, исключала формирование потомственной аристократии и знати, такой как старинные османские роды. Она предохраняла от политического соперничества абсолютную власть султана. Имелись основания утверждать, что, если бы рабами султана были мусульмане, они стали бы злоупотреблять этой привилегией. Их родственники в провинциях угнетали бы крестьянство, отказывались платить налоги, восставали против местных властей. «Но если христианские дети принимают ислам, они становятся ревностными в вере и врагами своих родственников». Иноземный гость Стамбула, барон Венцеслав Вратислав, позже выразился следующим образом: «Никогда… я не слышал, чтобы о каком-нибудь паше говорили, и не видел ни в Константинополе, ни во всей Турции, чтобы какой-либо паша был турком по рождению; напротив, паша всегда был похищенный, или захваченный в плен, или обращенный в турка».

Источником этой системы была дворцовая школа для пажей султана, расположенная в стенах Сераля. Ее целью были отбор и продвижение под контролем наследственного султана членов этого ненаследственного правящего класса с равными для всех возможностями, элиты, набранной единственно по принципу достоинств. Она действительно была призвана создать для Османского государства меритократию, уникальную для аристократического мира того времени. Стремлением султана Мехмеда было расширение и развитие этой школы, и последующая необходимость в больших площадях, возможно, повлияла на выбор им Сераля в качестве места для его нового дворца. Школа неизменно поддерживалась высоким уважением Мехмеда к образованию и использованию интеллекта и его пониманием потребности в просвещенных чиновниках, как гражданских, так и военных, по мере расширения империи. И под руководством султана она превратилась в крупную школу государственного управления, прекрасно организованную и функционирующую без перебоев.

На идею создания подобного инструмента для подготовки правящей элиты из его подданных – христиан по происхождению с самого начала повлияло осознание удивительной личной преданности его пажей, иными словами, их потенциальной ценности как силы, которая могла бы противостоять янычарам с их бунтарскими наклонностями. Она была нацелена на создание типа османского государственного служащего, который был бы одновременно воином, государственным чиновником и верным мусульманином и который должен был также стать, выражаясь словами итальянского автора XVI века, «литератором и джентльменом отточенной речи, глубокой учтивости и честной морали». Отныне и впредь, располагая таким многообещающим материалом, дворцовые школы готовили из среды своих питомцев четырех из каждых пяти великих визирей. Преуспевая на протяжении трех с половиной столетий на основе общих принципов, установленных Мехмедом, и еще полтора века на несколько измененной основе, они вносили жизненно важный и постоянный вклад в османскую историю.

Под административным контролем главного белого евнуха, при содействии Имперского казначейства, с одной стороны, и хозяйственной службы султанского двора, с другой, школа формировалась, в соответствии с возрастом учеников, из двух подготовительных школ и двух школ профессиональной подготовки. На раннем этапе ученики разделялись на тех, кто имеет высокий интеллект, и тех, кто склонен к работе руками. На всю подготовку отводилось четырнадцать лет, причем период ученичества длился семь-восемь лет. Большинство пажей после периода ученичества не становились личными слугами султана, а после предварительной подготовки назначались на младшие военные и правительственные посты. В более поздние годы своего правления Мехмед учредил третью школу профессионального обучения, Зал султанской опочивальни, в которой занимались примерно сорок пажей под началом четырех чиновников – оруженосца, конюшего, смотрителя гардероба и мастера тюрбанов. В каждой школе был свой первый чиновник, ответственный за порядок и дисциплину, и второй чиновник, управлявший хозяйством, наряду с библиотекарем, регистратором, казначеем и имамом, а также тремя муэдзинами. Много внимания уделялось индивидуальным способностям учеников, выявлению их инициативности и лидерских качеств. Ученики поощрялись к изучению выбранных ими предметов. Поощрения внутри дворцовой школы, как и в государственных учреждениях, опирались на жесткую систему, при которой пажи «награждались за малейшую услугу своему господину и наказывались за малейшую провинность».

Целью дворцовой школы, после создания возможностей для изучения Корана и ознакомления с принципами исламской теологии и права, было, по сути, гражданское образование, с акцентом скорее на мастерство государственного управления и военную науку, чем на религию. Ничего подобного не было в исламе. Несмотря на это, преподавательский состав привлекался в первую очередь из улемы, мусульманских «священников» и профессоров священного права. Но к ним Мехмед добавил учителей, ученых и писателей, взятых из лиц, принадлежавших к его двору. Благодаря им имелась возможность вести обучение по греческой и латинской модели, так что Османское государство даже сравнивали с Республикой Платона. В эту «республику» вскоре начали возвращаться византийские греки, бежавшие в Италию во время захвата Константинополя.

Учебный план дворцовой школы, идея которого принадлежала Мехмеду, сочетал в себе в равной мере гуманитарное образование, физическое воспитание, подготовку к физическому труду и профессиональное обучение. Гуманитарное образование включало изучение турецкого, арабского и персидского языков с акцентом на турецкий язык, которым при всех его сложностях нужно было досконально и быстро овладевать. Также велось глубокое изучение арабского алфавита, грамматики и синтаксиса, персидской литературы с ее поэзией и вниманием к рыцарству и романтизму. Преподавали историю Турции и математику – арифметику и, вероятно, геометрию. Ученики применяли на практике те искусства, ремесла и науки, к которым, по наблюдениям специалистов, имели наибольшие способности. Среди этих предметов была турецкая музыка, как военная, так и вокальная. Хор дворца устраивал для султана регулярные концерты, а также приветствовал его песней за полчаса до рассвета и через полтора часа после захода солнца и обращался к нему с музыкальными приветствиями по всем торжественным случаям.

Физическая подготовка состояла из гимнастических упражнений, помогающих пажам поддерживать отличное здоровье, силу и ловкость. Они занимались практически всеми видами спорта: стрельбой из лука, борьбой, фехтованием, метанием дротиков и ранней формой поло, с мячом, прикрепленным к шнуру. Большую важность имело искусство верховой езды, так как многие из пажей направлялись на службу в кавалерию, и, чтобы лучше соответствовать армии, они становились искусными не только в верховой езде, но и в других видах ратного мастерства.

Наконец, все, кроме янычар, осваивали на практике избранный ими вид деятельности или ремесла из числа преподававшихся в различных школах профессиональной подготовки. Сами султаны поступали так же. Мехмед II стал искусным садовником, посвящавшим значительную часть своего досуга уходу за дворцовыми садами, где он любил выращивать не только цветы и деревья, но и овощи. Существует предание, что он однажды вырастил гигантский огурец, которым особенно гордился, но тот исчез. В бешенстве он вспорол живот одному из садовников и обнаружил остатки огурца в его желудке. Селим I и Сулейман I были искусными ювелирами, Абдул-Хамид II – столяром-мебельщиком, умевшим изготавливать сложные инкрустации. Другие представители правящей династии занимались такими ремеслами, как вышивка, изготовление луков, заточка ножей и мечей. Пажи учились готовить напитки и любимые блюда султана, стирать льняные изделия, изготавливать тюрбаны, стричь волосы, брить, делать маникюр и исполнять различные функции в турецкой бане.

За пределами столицы и Блистательной Порты администрация Османской империи была тесно связана с организацией и развитием армии, руководителями которой были внешние, или военные начальники – аги, в отличие от внутренних аги султанского двора. Они представляли собой исполнительную власть султана, подобно тому как кади (судьи), привлеченные из улемы, представляли его судебную власть. Деление османской территории на провинции под усиливающимся централизованным контролем было обусловлено военными факторами. Империя была поделена на две половины – Анатолию и Румелию, каждая под контролем генерал-губернатора, или бейлербея – паши с двумя бунчуками. Каждая подразделялась и напрямую управлялась через санджаки, или районы, контролируемые военными губернаторами, санджак-беями, каждый из которых получал знамя (штандарт), или санджак, как символ власти султана. Санджак-бей был пашой с одним бунчуком, в задачу которого входил сбор и руководство войсками султана в пределах его территории, поддержание порядка в интересах общественной безопасности и обеспечение регулярной уплаты налогов. Во время правления Мехмеда Завоевателя в Азии насчитывалось двадцать санджаков, а в Европе – двадцать восемь.

Каждая из этих провинций, в свою очередь, подразделялась на ряд фьефов, больших и маленьких феодальных владений – зеаметов и тимаров – как повелось со времен первых султанов. Они жаловались, с определенными правами на крестьян, живущих на этой земле, кавалеристам турецкого происхождения – сипахам. Отряды таких кавалеристов являли собой основную массу вооруженных сил империи. Они должны были быть готовы в любую минуту призвать своих людей к оружию в количествах, указанных санджак-беем. В случае неспособности сделать это сипах лишался своего фьефа, который в любом случае не передавался по наследству, как на Западе. В случае смерти сипаха только небольшая часть фьефа переходила бы к его сыну, который был обязан заслужить право на владение поместьем больших размеров своими военными подвигами.

Так что основная часть сельскохозяйственных земель на территориях империи теперь принадлежала государству и контролировалась центральным правительством, которому не мешало право частной собственности. Мехмед превратил в тимары большие поместья землевладельцев-христиан, имевших право собственности на землю, и земли монастырей. Теперь султан продолжил этот процесс с помощью присвоения, как «земель короны», прочих владений, и частных и коллективных. Некоторые из них были выделены в качестве фьефов его визирям и другим чиновникам с такими же ограничениями принципа наследования. Но основную массу он предназначил для увеличения численности кавалерии.

Широко распространенная и расширившаяся система тимаров, порожденная необходимостью содержать большую имперскую армию на основе средневековой экономики, стала главным рычагом администрации, воздействующим на финансовую, социальную и аграрную политику для удовлетворения военных потребностей империи. Это была система «фрагментарного владения», при которой государство, сипах и крестьянин делили права и обязанности в отношении земли. Государство владело землей. Сипах был уполномочен государством собирать с крестьян определенные оговоренные доходы в обмен на его военную службу и военную службу его всадников. Крестьянин – райя – обрабатывал землю, пользуясь ее плодами в обмен на налог и свой труд, ради поддержания собственной семьи. Земля переходила к его сыновьям после его смерти. В этом, в общих чертах, выражалась суть мудро организованной, тщательно проработанной и строго соблюдавшейся при правлении султана Мехмеда государственной феодальной организации, которая соединила к взаимной выгоде его производящие классы и вооруженные силы.

Этих владевших тимарами сипахов и их конников, вооруженных традиционными средневековыми видами оружия – лук, меч, щит, копье и булава, к концу правления Мехмеда насчитывалось около сорока тысяч человек. Они отличались от сипахов Порты, собственных дворцовых войск султана. В случае войны их силы дополнялись, как и во времена Османа, нерегулярной кавалерией, или акынджи – эти воины набирались из масс населения, жившего за счет права грабить земли, которые они оккупировали, а также пешей милицией, введенной Орханом, – азабами.

Но главную силу армии по-прежнему составляли янычары, пехотные части, состоявшие из безземельных рабов христианского происхождения, численность которых во времена Мехмеда возросла до десяти тысяч человек. Они имели более высокое денежное содержание и современное огнестрельное оружие. Янычары составляли ядро пехоты, в то время уникального войска на Востоке, где всегда преобладала кавалерия, и не имели себе равных на Западе, ни в одной стране, с которой турки вступали в конфликт. В столице они были единственным регулярным войском, которое могло стоять там гарнизоном, под началом своего аги, во дворце султана. Во время военных действий только они могли составлять гарнизоны вновь захваченных крепостей и их ответственность распространялась за пределы крепостных стен. Янычары не подчинялись юрисдикции провинциальных властей, получая распоряжения непосредственно от султана, который лично назначал их командиров. Таким образом, янычары служили центральному правительству в качестве эффективного противовеса любой местной оппозиции, которая могла возникнуть на территории империи. Они играли свою роль преданных слуг династической линии сильных османских султанов, со времен Орхана твердо решивших обуздать рост такой независимой феодальной знати, как существовала в средневековой Европе.

По всей империи с уничтожением Мехмедом старого правящего класса и его замещением министрами, которые были его личными рабами, остались только служебные ранги, которые давали свободную возможность для дальнейшего продвижения по службе. Это было гибкое общество, в котором слуга мог превзойти своего господина, а господин – своего вышестоящего начальника, где ремесленник мог возвыситься до уровня великого визиря, а великий визирь – опуститься до уровня ремесленника. И все это принималось как естест венные личные проблемы, не ведущие к утрате положения в обществе. Таким, основанным на имперских милостях и наградах за заслуги был социальный и административный организм этой исламской империи, отличавшийся от любой империи на христианском Западе. В общей социальной структуре Османской империи этого времени привилегии рождения как таковой не существовало. Все, находившиеся ниже уровня абсолютного суверена, были равны в глазах закона и своих соотечественников. Государство османов было меритократией, в котором привилегии нужно было заработать.

Доходы государства в первую очередь поступали от подушной подати, которую платили только покоренные немусульмане, райя. Они составляли большинство крестьянского населения и значительную часть городского населения, особенно в европейской части Турции. Сами турки-мусульмане и обращенные в ислам, так же как и в прошлом, были освобождены от этого налога, но были обязаны, в случае ведения в их районах военных действий, выплачивать десятину со своего имущества, включая стада, зерновые, урожаи риса и ульи. Когда же в ходе сражения место, расположенное на берегу моря, у входа в ущелье, на перевал или в лес, приобретало стратегическое значение, жители данного района, райя или нет, освобождались от налогов в обмен на трудовую повинность, выполняемую в интересах общества или в порядке помощи войскам. Другие налоговые источники включали дань, выплачиваемую такими государствами, как Валахия, Молдавия и Республика Рагуза.

Однако основная часть дохода империи поступала от различных государственных учреждений и предприятий – таможни и портовых сборов, сборов за помол зерна, паромных переправ, сборов за взвешивание грузов, монополии на такие товары, как соль, мыло и воск для свечей. Все они, вместе с некоторыми промышленными предприятиями и природными ресурсами, включая рудники по добыче серебра, меди и свинца, часто передавались государством концессионерам. Это было выгодно обеим сторонам, но могло приводить к общественным и финансовым злоупотреблениям и чрезмерной эксплуатации средств производства. Другие средства, используемые султаном для увеличения доходов в те моменты, когда он нуждался в крупных суммах денег, чтобы поддерживать на должном уровне вооруженные силы (которым приходилось постоянно находиться в боевой готовности), включали периодические девальвации денег путем чеканки новых монет и скупки старых по заниженному курсу. Эта мера, равнозначная по эффекту налогу на серебряные деньги, вызывала недовольство народа, особенно когда чиновники, известные как «искатели серебра», направлялись в провинции для досмотра домов и конфискации припрятанных монет.

Более конструктивным, однако, оказался придуманный Мехмедом способ финансировать свои кампании с помощью торгово-экономического развития и последующего увеличения доходов государства. Предшественники Мехмеда, стремясь положить конец привилегированному политическому положению франков в Леванте, отменили их право на беспошлинную торговлю, начиная с последних лет существования Византии, и наложили на них налог в размере 10 процентов от стоимости товаров. Теперь же Мехмед удвоил его, что вызвало бурное недовольство франкских купцов. Но в действительности их торговля должна была увеличиться благодаря развитию после завоевания Константинополя большей степени политической стабильности во всех владениях султана и открытию безопасных путей сообщения между удаленными районами. Повысилась, следовательно, возможность преуспевания посредством более тесной и более общей экономической интеграции. Но внутри империи другие немусульмане, особенно греки, армяне и евреи, с этого времени стали стремиться вытеснить итальянских купцов.

Не только Стамбул с его быстрым развитием, но и другие города, такие как Бурса, Адрианополь и порт Галлиполи, извлекли пользу из энергичного роста торговли. В Западной Анатолии начало быстро развиваться хлопчатобумажное производство, в Ангоре и вокруг нее – производство шерстяных тканей, в Стамбуле и Бурсе производили шелк, откуда его экспортировали на западные рынки. Бурса, последний пункт на пути шелковых караванов из Персии, стал международным торговым центром. В числе прочих товаров здесь торговали специями, доставляемыми через Дамаск из Индии и Аравии. Подобного рода товары поступали или по старым сухопутным торговым путям, пересекавшим Анатолию, через Адану и Конью, или по морю из египетских и сирийских портов в Адалью и Аланью, в то время как железная руда и другие товары экспортировались из Анатолии в Египет. И в этом – обратном – направлении Бурса также стала центром экспорта европейских шерстяных изделий на Восток.

Мехмед Завоеватель, поставивший себе цель обеспечить полное использование ресурсов своей страны, значительную часть своей неуемной энергии уделил, по рекомендациям западных советников, вопросам развития торговли и финансов. Кроме того, с самого начала своего правления Мехмед посвятил себя делу реорганизации административных управлений, и в особенности казначейства, методы сбора налогов которым были перестроены на эффективных и деловых началах. В подобных практических делах Мехмед превзошел своего отца. В интеллектуальном аспекте он был обязан поблагодарить своего отца за первоклассное образование, правда после не вполне удачного начала. Мехмед свободно владел шестью языками – турецким, греческим, арабским, латынью, персидским и еврейским – и имел, благодаря своим многочисленным наставникам, основательную подготовку в области исламской и греческой литературы, философии и, в меньшей степени, в науках.

Он развил в себе интерес и глубокое уважение к западной культуре – как и к восточной. После захвата Константинополя султан привлек к своему двору многих итальянцев, включая представителей латинской гуманистической школы и специалистов в других областях знаний. Разумеется, его цель была, по крайней мере частично, политической – ему необходимо было обладать знаниями о мире, который он мечтал покорить, по истории и географии Запада, в особенности Апеннинского полуострова, его системах управления, религиозных верованиях, его внутренних противоречиях и дипломатических интригах, вооруженных силах и военной стратегии. Мехмед полагался и на опытных иностранных советников, специалистов в вопросах коммерческой и финансовой политики. С помощью ученых он собрал для своей библиотеки в Серале ряд классических рукописей, на которых основывались его научные занятия, а также работы греков по христианской религии, которые для его удобства были переведены на турецкий язык.

На более поздних этапах своего правления, будучи всегда свободным от запретов ислама на изображения человека, он распространил свое покровительство на западную живопись и скульптуру, и некоторые итальянские художники посетили его двор. Главным среди них был венецианец Джентиле Беллини, который прибыл в 1479 году в ответ на обращенную к дожу просьбу султана прислать ему «хорошего художника». Беллини провел в Стамбуле пятнадцать месяцев, и его принимали с особой благосклонностью. Он написал портреты султана и других важных персон двора. Существует рассказ о том, как Беллини однажды показал султану картину, изображавшую обезглавливание Иоанна Крестителя. Мехмед долгое время размышлял над увиденным, а затем раскритиковал изображение, объяснив на основании личного опыта, что человеческая шея, после того как отрубят голову, выглядит короче и более сморщенной, чем это передал художник. Беллини украсил внутренние апартаменты Сераля рядом фресок и других живописных произведений. Все эти работы Ренессанса были убраны, как «непристойные», после смерти Мехмеда его сыном-иконоборцем Баязидом II, продавшим все картины на открытом рынке. Большинство работ пропало, кроме портрета султана, приобретенного венецианским купцом и спустя века оказавшегося в Национальной галерее в Лондоне. Помимо просьбы прислать из Венеции хорошего художника, Мехмед попросил также прислать и хорошего скульптора, специалиста по бронзе. Точно неизвестно, кто был послан в ответ на его просьбу. Хотя одним из гостей при дворе султана был Констанцо де Феррара, который изготовил для султана медальон.

Но сам Мехмед Завоеватель не был выдающимся деятелем Ренессанса. Он был сувереном средневековой империи, непоколебимо верившим в те традиции ислама, посредством которых он стремился, как святой воин, сохранить Pax Ottomanica на всей территории бывшей ортодоксальной христианской империи. В культурном плане ему был несравненно ближе Восток, чем Запад. Мехмеда всегда привлекала Персия. Его притягивал шиизм, неортодоксальный ислам Персии с его братствами дервишей. Но на практике он был не способен примирить его ереси с более жесткими суннитскими принципами своего собственного ортодоксального исламского государства. Ведь, согласно турецкой пословице, «тот, кто читает персидское, теряет половину своей веры».

Тем не менее Мехмед читал и особое расположение, которое он оказывал персам сначала в интеллектуальной, а затем и в управленческой сфере, вызывало зависть турок. Число персов, живших и писавших в Османской империи под его покровительством, было большим, чем в любое время до или после него. Помимо юристов, большинство из них были поэты, и османские поэты пользовались персидским стихом в качестве модели, преобразовывали его, придавали турецкую форму – особенно великие эпические творения Фирдоуси и лирику Хафиза. Сам Мехмед написал около восьмидесяти поэм на турецком языке – ни одна из них не отличалась особыми достоинствами – и приобрел известность как «рифмующий султан». Он поощрял занятия литературой, ежемесячно выплачивая пособия поэтам и другим мастерам литературного жанра. В то же время он многое делал для продвижения карьеры своих бывших профессоров, людей интеллектуальных и других профессий. Он любил беседы в своем дворце в окружении известных ученых и богословов.

Но в этой обстановке науки прогрессировали сравнительно медленно. Сам Мехмед интересовался астрономией, но главным образом как фоном для астрологии. Он никогда не предпринимал важных шагов, особенно в военном деле, не проконсультировавшись сначала у любимых астрологов при дворе. Дата и даже час события должны были быть точно определены положением планет. Все еще малоразвитой у турок оставалась медицинская наука, и личные медицинские советники султана были по большей части евреями из Италии. Известной личностью среди них был Джакопо де Гаете, который под именем Якуб-паши достиг должности визиря и на протяжении более чем тридцати лет пользовался большим влиянием при дворе султана не только в медицинских, но и в финансовых вопросах и сопровождал султана во всех его военных походах. Венецианцы, постоянно стремившиеся убить Мехмеда, за двадцать лет предприняли через своих агентов не менее четырнадцати попыток отравить его и с этой целью пытались заручиться поддержкой Джакопо, но безуспешно.

Здоровье Мехмеда не было крепким. Повод для тревоги появился в тридцать лет, когда он стал сильно полнеть, результатом чего явились острые проявления наследственного артрита, которые временами делали слишком болезненным пребывание в седле, что было для него привычно во время военных кампаний. Очень любивший хорошо поесть и – в этом отношении он был плохим мусульманином – выпить, султан с годами становился все более тучным. Он страдал от острых приступов подагры и колик, зачастую в течение долгого времени не мог покинуть свой дворец. В последующих поколениях средняя продолжительность жизни османских правителей сократилась. За полтора века только одному из них удалось прожить чуть больше пятидесяти лет. В 1479 году, когда Мехмеду было за сорок, у него появилась опухоль на ноге, озадачившая врачей. К концу следующего года, когда Беллини писал его портрет, султан был явно больным человеком.

Весной 1481 года Мехмед переправился со своей армией в Азию и начал продвижение на юг, ведя кампанию, назначение которой, в соответствии с его привычкой, держалось в секрете. Возможно, он планировал лично возглавить еще один поход на Родос. Или у него имелись планы относительно владений мамлюкского султана в Египте. Но по пути у Мехмеда началось сильное обострение колита, усилившее проявления подагры и артрита, от которых он мучительно страдал. Личный врач султана – перс по национальности – дал ему лекарство, оказавшееся неэффективным и которое, как заявили его недруги, было чрезмерной дозой опиума, предписанной по указанию его сына Баязида. Когда Якуб-паша наконец добрался до постели своего господина, он объявил, что эта доза была фатальной. Ничего нельзя было сделать. Мехмед Завоеватель скончался 4 мая 1481 года, в час полуденной молитвы, в возрасте сорока девяти лет.

«Великий Орел мертв». Так посыльный передал эту новость в Венецианскую республику. Запад мог снова вздохнуть, освобожденный от страха перед Востоком. Он оставался свободным от угроз с этой стороны еще сорок лет. На деле султан Мехмед II, несмотря на большое число военных кампаний, не слишком расширил границы империи. Он потерпел неудачу под Белградом, на Родосе и под Отранто. Тем не менее он утверждал, что стал хозяином двух морей и двух континентов. Как завоеватель, султан Мехмед окончательно закрепил основы великой исламской империи; как государственный деятель, он создал внутри империи структуру нового и прочного исламского государства со своими институтами, традициями и политикой, достойными того, чтобы наследовать имперским цивилизациям классического Рима и христианской Греции. Мехмед на деле был ревностным защитником ортодоксального христианства и уже только за это главное достижение может оцениваться в исторической перспективе как выдающийся монарх Средних веков.

Часть третья. Зенит империи

Глава 11

XVI веку было суждено увидеть величайшего из всех османских султанов, Сулеймана I, известного миру как Сулейман Великолепный, а его собственным подданным как Сулейман Законодатель. Правнуку Мехмеда II предстояло расширить Османскую империю и поднять ее выше, чем помышлял сам Завоеватель. Но пока еще порок братоубийства, присущий Османской династии, после смерти Мехмеда вырвался на свободу, положив начало продолжительному периоду борьбы между двумя его сыновьями, Баязидом II и его младшим братом принцем Джемом.

Султан Баязид, полная противоположность своему отцу, был миролюбивым человеком, вдумчивым ученым, мистиком в убеждениях, строгим в привычках и терпимым во взглядах, не стремившимся к завоеваниям. Современные писатели называли его «соблюдающим законы». Он был первым османским султаном, отказавшимся от практики обязательного личного руководства армиями на поле боя. Джем, напротив, будучи на двенадцать лет моложе, был человеком действия, увлекающимся и романтичным, сильным и храбрым, имеющим вкус к наслаждениям прелестями жизни. Он любил искусство и, живя среди поэтов, сам стал незаурядным поэтом. «В его руке, – писал биограф, – чаша Джамшида заменила печать Соломона, и с ним вместо барабана победы был слышен голос менестрелей».

После смерти Завоевателя Джем немедленно взялся за оружие и заявил свои претензии на трон, к чему благосклонно относился его отец. Однако порядок престолонаследия у османов постепенно стал зависеть от власти янычар, а они предпочли Баязида, как более явно выражающего традиции гази. Пользуясь поддержкой некоторых чиновников и народа, янычары резко выступили против последнего великого визиря Завоевателя, Караманлы Мехмед-паши, и его политики. Джем, который поддерживал его, был губернатором Карамана со столицей в Конье, расположенной ближе к Стамбулу, чем Амасья, где губернатором был Баязид. Но Баязид, при поддержке оппозиции, сумел первым достичь столицы. Здесь он обещал янычарам требуемые ими дары и уступки и таким образом гарантировал свое восхождение на трон.

Янычары, ожидая прибытия Баязида, захватили контроль над столицей и, сговорившись с некоторыми придворными, умертвили великого визиря, после чего пронесли его голову на копье по улицам города. Затем они перехватили и посадили на колья эмиссаров, которых визирь направил к Джему. В благодарность Баязид дал обещание отказаться от непопулярной практики девальвации денег, проводимой его отцом, и вернуть земли, которые тот отделил под фьефы, их частным владельцам и религиозным учреждениям. В общем, Баязид был склонен изменить политику отца и вернуться к политике деда – Мурада II.

Однако Джем был боец и не хотел сдаваться. Подняв знамя восстания против Баязида, при поддержке войска Карамана и туркоманских племен Тавра, он захватил Бурсу, где провозгласил себя султаном. В Бурсе Джем отчеканил собственные монеты, заставил читать публичную молитву в свою честь и правил восемнадцать дней. Он предложил своему брату разделить империю между ними, так чтобы Баязид правил в Европе, а Джем – в Азии. Но войска Баязида выступили против Джема под командованием Гедика Ахмед-паши, лучшего командира его отца и героя янычар, который ради этой цели отменил возобновление своей кампании против Италии из Албании.

Он нанес поражение Джему в двух последовательных кампаниях, всякий раз упуская возможность взять его в плен, но все же вынудил его удалиться в изгнание. Сначала Джем бежал от османов на территорию мамлюков, через Алеппо, Дамаск и Иерусалим в Каир, где его гостеприимно встретил и оказал покровительство Каитбай, мамлюкский султан Египта. Оттуда Джем совершил паломничество к святым местам Мекки и Медины. Вернувшись с помощью своего покровителя в Анатолию, он опять собрал вокруг себя сторонников в Карамане, но был вновь разбит, когда армия покинула его перед Ангорой. Ему пришлось бежать в Киликию.

Баязид, заняв примиренческую позицию, предложил Джему значительные доходы государства Караман, которым тот управлял, если брат добровольно удалится в Иерусалим. «Империя, – утверждал Баязид, – это невеста, которая не может быть поделена между соперниками». Но Джем предпочел искать покровительства у рыцарей ордена святого Иоанна Иерусалимского, госпитальеров на Родосе, где его принял с императорскими почестями Великий магистр д’Обюссон. Позднее был подписан договор, согласно которому Баязид выплачивал рыцарям ордена ежегодную сумму сорок пять тысяч золотых монет, столь долго, сколько его брат будет находиться под их опекой.

Хотя Джем вначале не полностью осознавал это, забота рыцарей о нем по существу была политической по своим мотивам. В руках христианского мира он был драгоценным заложником против османской агрессии. Его покровители, сначала во Франции, а затем в Ватикане и Риме, были на самом деле его тюремщиками, желавшими его использовать, выжидающими подходящего момента, чтобы спустить этого «брата Турка» с цепи на своего, теперь уже общего страшного врага. Он явился, чтобы быть использованным в качестве пешки в дипломатических интригах соперничавших христианских правителей. В конце концов он внезапно скончался в Неаполе, возможно отравленный, во что многие не без основания верили, папой Борджиа, назло королю франков и с молчаливого согласия его брата султана, который мог при необходимости сослаться на закон о братоубийстве как на правовое обоснование любого подобного преступления.

При всех своих миролюбивых намерениях Баязид, как до, так и после смерти Джема, оказался втянутым в маневры европейской дипломатии. В практику европейских государств вошло использование друг против друга в Италии угрозы османской поддержки. Османская империя была теперь фактором, с которым следовало считаться не только на суше, но и на Средиземном море. Баязид, исполненный решимости положить конец всем авантюрам крестоносцев, продолжал наращивать турецкий флот, как это вначале делал его отец. Стремясь с помощью программы массового строительства кораблей достичь господства своего флота на Средиземном море, он использовал флот для возобновления войны с Венецией, когда его наземные и морские силы последовательно овладели Лепанто, Модоном, Короном и Наварино в Греции. Баязид предложил помощь Милану и Неаполю, от монарха которых надеялся добиться уступки Отранто. Но пока Баязид не решился пересечь Адриатику, поскольку Венеция могла рассчитывать на военно-морскую поддержку французов, испанцев и португальцев.

В 1503 году между султаном, венецианцами и этими различными союзниками был подписан мирный договор, который главным образом подтвердил существующий статус-кво. Но война снизила морскую мощь Венеции к выгоде турецкого флота, который после этого стал осуществлять активные рейды не только на восточные, но и на западные берега Средиземноморья. Здесь их приветствовали, как «морских гази», мусульмане Испании и Северной Африки. В то же время Баязид в больших масштабах поощрял торговую и экономическую экспансию своей империи, выгодно торгуя с купцами итальянских государств и поощряя иммиграцию в свои владения новых групп евреев, которых в конце XV века изгоняли из Испании.