Османская империя. Шесть столетий от возвышения до упадка. XIV–ХХ вв.

После почти семи недель осады с применением наиболее современных из имевшихся вооружений ни один турецкий солдат еще не вошел в пределы города. Попытки сделать подкопы под стены и перекинуть мосты через ров окончились неудачей. Операции в бухте Золотой Рог не принесли решающего успеха. В этот критический момент великий визирь Халил, который с самого начала не поддерживал идею осады, при поддержке своих молодых коллег стал убеждать султана предложить грекам мир. Через эмиссара он предложил императору выбор между выплатой крупной ежегодной дани и свободным уходом из города жителей со всем их имуществом и королевство в Пелопоннесе для него лично. Император отверг оба предложения. Султан заявил, что теперь у греков нет иного выбора, кроме сдачи в плен, смерти от меча или обращения в ислам.

Он объявил свои заключительные планы штурма, который был назначен на вторник, 29 мая. Накануне в воскресенье султан объехал всю армию, в сопровождении глашатаев, доводивших до всеобщего сведения, что, согласно обычаю ислама, солдатам будут даны три дня на разграбление города, богатства которого будут честно поделены между ними. Первый, кто взойдет на стены, будет награжден поместьем и высоким постом в администрации. Для самого султана остаются здания и стены Константинополя. Защитники города уже слышали радостные крики вражеских солдат, доносившиеся из-за стен, и их клич: «Нет Бога, кроме Аллаха, и Мухаммед Пророк Его». Всю ночь турки засыпали крепостные рвы и подносили оружие под звуки дудок и труб и свет многочисленных факелов, настолько яркий, что лагерь турок казался объятым огнем. Догадываясь, что их ждет, греки могли только преклонять колени и молиться.

Весь следующий день у городских стен царила полная и зловещая тишина, поскольку турецкие войска отдыхали перед штурмом. В городе тишину нарушал звон церковных колоколов и звуки гонгов: горожане с молитвами шли по улицам и вдоль стен, неся иконы и другие священные реликвии. Султан после последней проверки боевой готовности армии созвал министров и командующих войсками в свой шатер. На протяжении веков, напомнил он им, захват столицы христиан был священной обязанностью правоверного мусульманина. Завтра он пошлет своих людей, волна за волной, штурмовать город до тех пор, пока его защитники, измученные и отчаявшиеся, не сдадутся. Султан призвал своих офицеров проявлять мужество и поддерживать дисциплину.

Император, обращаясь к своим командирам, сказал, что мужчина всегда должен быть готов умереть за свою веру, свою страну, свою семью и своего монарха. Сейчас каждый должен быть готов умереть за все эти ценности сразу. Император говорил о славе и традициях великой столицы империи, о вероломстве султана-иноверца, который стремится разрушить истинную христианскую веру, заменив Христа «фальшивым» Пророком. Он призвал своих соратников быть достойными предков, древних героев Греции и Рима, быть храбрыми и непоколебимыми. С Божьей помощью они победят. Такой, по словам Гиббона, была «погребальная речь по Римской империи».

В предрассветные часы 29 мая 1453 года адская какофония звуков – пронзительные боевые кличи, грохот пушек, звон цимбал, рев труб, стоны флейт – возвестила о начале наступления мусульман. Эти звуки смешались со звоном церковных колоколов: когда часовые подали сигнал тревоги, на колокольнях зазвонили по всему городу, чтобы все узнали о начале сражения. Воины бросились на свои места, женщины поспешили им вслед, чтобы подносить камни и бревна, необходимые для укрепления стен, тогда как старики и дети толпами уходили из своих домов в церкви, чтобы исповедоваться и обратиться к Богу с последней мольбой о спасении города. Прихожане, не сомкнув глаз, молились до рассвета.

Атака султана на городские стены шла тремя последовательными волнами. Первую образовало многоязычное нерегулярное войско, башибузуки, подгоняемое вперед ударами плетей и железных прутьев шедшей за ним шеренги военной полиции. Выставленные против лучше вооруженных и обученных войск, башибузуки тем не менее сражались почти два часа и лишь потом, по приказу Мехмеда, отошли, выполнив свою задачу – измотать противника в начале сражения.

Затем последовала атака хорошо вооруженных и дисциплинированных полков анатолийских войск. Вновь тревожно зазвучали церковные колокола, но на этот раз их звуки потонули в реве выстрелов пушки-монстра и другой тяжелой артиллерии, начавшей разрушать стены, в то время как пехота бросилась на частокол, возведенный под руководством Джустиниани из деревянных брусьев и бочек с землей там, где стены были повреждены предшествующим обстрелом. Турки карабкались по спинам друг друга, устанавливали осадные лестницы, прокладывая себе путь наверх, и были встречены градом камней, а затем втянуты в рукопашный бой. Число атакующих оказалось слишком велико для столь узкого фронта, и они несли большие потери. Но за час до рассвета точным попаданием ядра из огромной пушки Урбана был разрушен значительный участок укреплений. Отряд турок в триста человек стремительно бросился в пролом, крича, что город в их руках. Однако подразделение греков под предводительством императора остановило турок, убив многих и заставив отступить в ров остальных.

Султан также лично участвовал в атаке – не выпуская из рук железной булавы, он то подбадривал своих людей, то угрожал им – и был возмущен этой неудачей. Тем не менее пришло время, согласно плану, ввести в бой янычар, находившихся в резерве для нанесения главного удара. Без промедления они двинулись к укреплениям, подбадриваемые военной музыкой и строго соблюдая боевой порядок под градом летевших им навстречу стрел и других снарядов. Мехмед сам вел их вперед до крепостного рва и остановился там, выкрикивая слова воодушевления, пока один ряд янычар сменял другой. После часа рукопашной схватки воины не смогли существенно продвинуться вперед. Христиане, бившиеся без передышки уже четыре часа, продолжали сражаться с отчаянием обреченных.

А затем защитников города постигли две роковые неудачи. Во-первых, после вылазки против турецкого фланга случайно осталась незакрытой потайная дверь, Керкопорта, в северном углу крепостных стен, и, прежде чем ее успели закрыть, отряд турок прорвался внутрь и начал взбираться на башню. С ними можно было бы справиться, если бы не второе несчастье. Джустиниани был тяжело ранен выстрелом в упор, пробившим его нагрудную пластину. Страдая от сильнейшей боли, он лишился мужества и попросил унести его с поля битвы. Напрасно пытался император уговорить его: «Не бросай меня в момент опасности. Только от тебя зависит спасение этого города». Были открыты внутренние ворота, и люди Джустиниани понесли его по улицам города к Золотому Рогу, где погрузили на генуэзское судно. Увидев это, многие генуэзцы последовали за ним, преждевременно придя к выводу, что сражение проиграно.

Воцарилась паника и смятение. Султан, постаравшись воспользоваться возникшим преимуществом, закричал: «Город взят!» – и отдал приказ янычарам начать последнюю атаку на ворота Святого Романа. Ее возглавил анатолийский гигант Хасан, оружием прокладывая себе путь, по которому шли другие, к вершине частокола. Поверженный на колени, он был убит защитниками города вместе с половиной его товарищей. Но оставшиеся в живых удержали позиции и вскоре были поддержаны другими янычарами, оттеснившими греков и начавшими обстреливать их сверху. Многим янычарам удалось достичь внутренней стены и подняться на нее, не встречая сопротивления. В то же самое время над башней, высившейся над Керкопортой, взвились турецкие флаги и разнесся торжествующий крик: «Город взят!»

Тем временем император мчался к потайным воротам. Но там смятение достигло такого уровня, что было слишком поздно стараться их закрыть. Турки рвались в город сплошным потоком, и им противостояло лишь небольшое число генуэзцев. Константин повернул коня, чтобы присоединиться к главной схватке у ворот Святого Романа, где турки теперь также шли плотной массой через бреши в укреплениях. Сделав последнюю попытку воодушевить греков, император понял, что бой проигран. Воскликнув: «Город взят, а я все еще жив!» – он спешился, сорвал с себя регалии и бросился в отчаянный рукопашный бой с янычарами, после чего его больше никто и никогда не видел, ни живым, ни мертвым. «Оправданное отчаяние Константина, – описывал эти мгновения Гиббон, – отбросило прочь императорский пурпур; и посреди сумятицы боя он был зарублен неизвестной рукой, и тело его было погребено под горой убитых».

После дисциплинированного входа войск в город через открытые ворота армия завоевателей сама нарушила боевой порядок, и солдаты толпами устремились по улицам города в безумной оргии убийств и грабежей, разрешенных им обычаем. Они грабили церкви, женские и мужские монастыри, разоряли дворцы и жилые дома, не только унося с собой содержимое, но и убивая обитателей. Тысячами бежали греки к великой церкви Святой Софии.

«Всего за час, – пишет историк Михаил Дука, – огромное помещение храма было заполнено мужчинами и женщинами… их было бесчисленное множество. И, закрыв вход, они стояли там, отчаянно надеясь на спасение ангелом. Затем, сражая все на своем пути, убивая и беря в плен, к церкви пришли турки – а ведь день еще только начался. Обнаружив двери закрытыми, они стали рубить их топорами, без угрызений совести».

В то время как священники продолжали возносить молитвы у алтаря, большинство молящихся связали попарно рубашками и шарфами и погнали по улицам к бивуакам, где солдаты свирепо ссорились друг с другом за право обладания миловидными девушками и юношами и богато одетыми сенаторами.

Султан Мехмед отложил свой триумфальный въезд в город, который покорил, до вечера того же дня. Затем, сопровождаемый своими телохранителями из янычар и министрами, он медленно проехал верхом по улицам города, прямо к церкви Святой Софии. Спешившись у дверей церкви, он нагнулся, в восточной традиции поднял пригоршню земли и посыпал голову в знак покорности своему Богу. Войдя в церковь, султан проследовал к алтарю. По пути он заметил турецкого солдата, пытающегося вырубить кусок мраморного пола. Султан повернулся к нему и спросил, почему тот разрушает пол. «Во имя веры», – ответил солдат. Тогда султан ударил его своим мечом и сказал: «Для тебя достаточно богатств и пленников. Здания города переходят ко мне». Турка выволокли за ноги и вышвырнули вон.

После того как султан объявил свободными нескольких греков, все еще таившихся по углам, и разрешил уйти священникам, он отдал распоряжение переделать церковь в мечеть. Мусульманский богослов поднялся на кафедру и произнес молитву. Затем султан сам взошел по ступенькам алтаря и почтительно поклонился Аллаху, единственному Богу, принесшему ему победу. Когда он вышел из церкви, на улицах царила тишина. Дисциплина в армии была восстановлена; однодневного грабежа оказалось достаточно для вознаграждения солдат. Султан проехал верхом через площадь к сильно разрушенному императорскому дворцу, где вспомнил строки персидского поэта: «Паук плетет свою паутину во дворце цезарей; сова окликает стражу на башнях Афрасиаба».

Глава 8

Падение Константинополя потрясло западный христианский мир, став знамением рока. Сетования по поводу случившегося раздавались во всех странах, которые почти ничего не сделали, чтобы спасти город. Даже предпринятая в последний момент попытка помочь оказалась безрезультатной. Направленная к городу папская армада венецианских галер не смогла продвинуться дальше берегов Эгейского моря. Слишком поздно христиане осознали, что утратили последний бастион, за которым Запад так долго прятался и ссорился из-за пустяков в ложном ощущении безопасности. Теперь же случилась беда, угрожавшая всей западной цивилизации. Таковы эмоции, вызванные падением города. На деле Константинополь был утрачен еще столетие назад, и в любом случае в последний момент вряд ли что-то могло надолго отсрочить его падение. Тем не менее шок от случившегося для народов Запада был велик. Занятые своими местными заботами, они не смогли предусмотреть эту трагическую возможность, оставаясь слепыми к военным реалиям. Гарнизон, окруженный многократно превосходящей его по численности и оснащению современной армией в стенах средневекового города, обречен. Османская оккупация Юго-Восточной Европы изолировала столицу в географическом, политическом, экономическом, военном отношении, превратив ее из оплота христианства в простой аванпост Запада, в христианский остров посреди исламского океана.

Дата падения Константинополя – 29 мая 1453 года – сохранилась в исторических мифах как поворотный момент между Средними веками и современностью. Это справедливо только в символическом смысле. В буквальном понимании падение Константинополя было лишь одним среди многих факторов переходного процесса постепенных изменений. Эта дата на самом деле означала конец Византийской империи и день смерти ее последнего императора. Между тем на протяжении предшествующих 150 лет образующийся вакуум постепенно заполнялся новой империей, развивавшейся, благодаря сражавшимся на ее передовых рубежах воинам-гази, из Османского племенного государства. Призванная господствовать над обширными территориями в течение последующих 450 лет, Османская империя отныне обладала ключевым пунктом между континентами Европы и Азии.

С момента своего восшествия на престол Мехмед II видел себя наследником классической Римской империи и ее христианского преемника. Теперь завоевание Константинополя утвердило его в этой роли. Перед ним была Византия, которую следовало возродить в новом облике. В процессе обучения и приобретения опыта государственного управления Мехмед постепенно превратился в молодого человека с большими имперскими идеями и широким кругозором. Хорошо знающий историю, абсолютно уверенный в своей способности достичь и удержать абсолютную власть, Мехмед стремился повторить и даже превзойти в качестве мирового завоевателя достижения Александра Великого и цезарей. Как заверял критский историк Георгий Трапезундский, позже призванный ко двору султана: «Никто не сомневается, что вы являетесь императором римлян. Тот, кто законно владеет столицей империи, и есть император, а Константинополь – столица Римской империи». Он одновременно был римским императором, наследовавшим Августу и Константину, и падишахом, что по-персидски означает «тень (наместник) Бога на земле».

Если говорить о собственно турецких традициях, достигнув этой верховной власти, Мехмед воплотил всегдашнюю мечту ислама о мировом господстве, игнорируя право Запада на то, чтобы стать «сувереном двух земель и двух морей» – Румелии и Анатолии, Средиземного и Черного морей. Захватив Константинополь, султан преуспел там, где прежние халифы терпели неудачу. Почитаемый как величайший мусульманский властитель со времен первых четырех халифов, Мехмед выполнил священную миссию как наследник династии, которую он соединил с династиями великого исламского прошлого. Видя себя ханом, гази и кесарем в одном лице, универсальным властелином, олицетворяющим турецкие, исламские и византийские традиции, Мехмед должен был превратить Константинополь в центр одного моря и одной империи.

Он сам поставил перед собой задачу не разрушить Византийскую империю, а возродить ее к новой жизни по османскому образцу, одновременно восстанавливая имперскую славу столицы, которая теперь должна была называться Стамбул. Это название должно было отражать, по словам Пауля Виттека, «истинный образ того, что должно было стать фундаментальной чертой государства: соединение местных культурных традиций старой Византии, пусть уже и с восточными влияниями, с традициями старого ислама».

Это должна была быть империя под светским и религиозным управлением ислама. Но одновременно она должна была оставаться и многонациональной, как византийская, где все народы и все верования будут сосуществовать в порядке и гармонии. После гибели последнего императора церковь и государство больше не были объединены. Христианская церковь была отныне подчинена исламскому государству и обязана платить дань. Но в обмен на это ее община по-прежнему пользовалась свободой вероисповедания, сохраняла свои обряды и обычаи.

Такова была разработанная и введенная во всех мусульманских владениях система, определяющая статус религиозных меньшинств. Они были райя, буквально «ученики», организованные в миллеты, или народности, самоуправляемые общины, имеющие свои законы и обычаи во главе с религиозным наставником, ответственным перед центральной властью за управление и хорошее поведение его людей. Прецеденты для подобной системы в форме разнообразных патриархий восточных христиан были знакомы и по опыту бывших империй Арабского халифата и самой Османской империи, где православный патриарх Константинополя долгое время нес ответственность за общины – в Азии или в Европе, – жившие под управлением мусульман. Теперь это должно было стать общим правилом для всех христианских общин бывшей Византийской империи. Являясь покоренным народом, они не имели больших привилегий и максимальных политических свобод. Но даже при наличии некоторых ограничений одна только перспектива наслаждаться всеми преимуществами мира и процветания дорогого стоила, а возможности заниматься коммерческой деятельностью даже увеличились. Для этого Мехмед потребовал, чтобы бок о бок с представителями улемы, исламской духовной власти, в стенах Стамбула имелись резиденции патриарха греческой ортодоксальной церкви, армянского патриарха и главного иудейского раввина.

Завоеватель показал себя человеком, достаточно хорошо расположенным к греческому населению города. Именно греки представляли собой самую большую, самую богатую и наиболее культурную немусульманскую общину. Он отчетливо видел, что они могут стать ценным приобретением для его империи, поскольку имели способности к промышленности, торговле и морскому делу, которых не хватало туркам. Более того, он с большим уважением относился к накопленным греками знаниям. Мехмед основательно занимался изучением греческой истории. Возможно, даже в его венах текла греческая кровь – по материнской линии. Он проявлял особое уважение и заботу о своей мачехе, вдове Мурада, наполовину сербке, наполовину гречанке, госпоже Маре, которую после смерти мужа рассматривали в качестве возможной невесты императора Константина.

Поэтому Мехмед не терял время при выборе нового патриарха. Последний обладатель патриаршего трона бежал в 1451 году в Италию и, таким образом, считался отрекшимся. Выбор султана пал на монаха Геннадия, иначе Георгия Схолария – известного ученого. Геннадий возглавлял оппозицию греков союзу греческой ортодоксальной и Римско-католической церкви, предложенному в качестве последней попытки получить западную помощь для города. А значит, представлялось маловероятным, что он может плести интриги с западными христианами. Когда султан вызвал к себе Геннадия, оказалось, что тот был выдворен из своей монашеской кельи и стал рабом богатого турка, на которого произвела впечатление его ученость. Выкупленный у своего хозяина монах Геннадий был доставлен к Завоевателю, который отнесся к нему с большим почтением, убедил принять патриарший престол, а также обсудил с ним условия конституции, по которой надлежало жить общине православных христиан. Согласно конституции грекам предоставлялись такие гарантии, которые давали им, по крайней мере, относительную свободу вести свои дела, как религиозные, так и, в некоторой степени, гражданские, без вмешательства и без угрозы преследований. Назначение Геннадия было узаконено, согласно установившейся практике, Священным синодом по рекомендации султана.

В январе 1454 года Геннадий был введен в сан греческого патриарха под покровительством султана, взявшего на себя функции византийских императоров и выполнившего большую часть их традиционного церемониала. Султан лично преподнес Геннадию регалии сана – мантии, посох и новый позолоченный нагрудный крест из серебра взамен исчезнувшего старого. Затем султан напутствовал Геннадия словами: «Будь патриархом со счастливой судьбой и будь уверен в нашей дружбе, сохраняя все привилегии, которые имели все патриархи до тебя». Патриарх получил полную власть над миллетом Рума, Восточно-Римской (Византийской) общиной и церемониальный ранг паши с тремя бунчуками, сохраняя свой гражданский суд и тюрьму в греческом квартале Фанар. Поскольку церковь Святой Софии была превращена в мечеть, последующая церемония его посвящения в сан и возведения на престол была проведена в церкви Святых Апостолов, защищенной приказом Мехмеда от разрушения, чтобы использовать ее как церковь патриарха. После получения от султана щедрого дара золотом новый патриарх во главе процессии объехал город на великолепном белом коне, также подарке султана, а затем занял свою резиденцию на территории церкви Святых Апостолов.

Церковь Святых Апостолов была одной из нескольких христианских церквей, которая после завоевания использовалась для христианских богослужений, некоторые из них – в обмен на подчинение султану соответствующих приходов, другие храмы были переделаны в мечети. Церковь Святой Софии, став мечетью, сохранила свое название: в исламской форме как большая мечеть Айя-София, однако крест, венчающий ее купол, был заменен полумесяцем, указывающим в сторону Мекки, – традиционной эмблемой турок, знакомой по их знаменам и восходящей к их ранней истории. Впоследствии к нему была присоединена звезда. С самого начала завоеватель относился к храму Святой Софии, к которому пристроил минарет, с почтением, сохранив его замысловатые мозаики, вопреки запрету ислама на любое изображение человека в искусстве.

Новый патриарх, таким образом, имел стимул взирать на султана как на благодетеля и защитника Греческой православной церкви – в отличие от папы. Его власть и престиж были большими, чем у любого из его предшественников во времена поздней Византии, придавая ему почти что статус «греческого папы» и оправдывая популярный в то время лозунг «Лучше турки, чем латиняне!». Мехмед установил с Геннадием тесные дружеские отношения, часто вел с ним долгие беседы на богословские темы, а также подчеркивал стремление пополнить знания и проявлял интерес к христианской религии. По просьбе султана Геннадий написал историю ортодоксальной веры, которая была переведена на турецкий язык.

Это породило на Западе благочестивые надежды на то, что султан может в перспективе обратиться в христианство. После падения Константинополя известный итальянский грекофил Франческо Филфельфо написал завоевателю письмо, с просьбой освободить его тещу, итальянку, вдову греческого философа, плененную при нападении на город. Он адресовал султану самые изысканные комплименты и выражал свое пылкое желание, чтобы тот перешел в христианскую веру. Утверждают, что папа Николай V молился за обращение султана в христианство после соответствующих напутствий – после якобы имевшего место обмена письмами, в которых Мехмед, говоря о себе как о преемнике и мстителе за Гектора, намекал на такую возможность.

Позже – и это представляется более правдоподобным – папа Пий II, опасавшийся, как бы султан не стал приверженцем ортодоксальных доктрин, написал ему, подробно изложив высшую мудрость и истину католических догм, и предложил крещение, так чтобы султан под покровительством папы мог бы стать величайшим из христианских государей. В самом Константинополе греческий философ, Георгий Амирутци, подготовил для султана исследование, указывающее на общие корни ислама и христианства, предлагая объединить их в одну религию или хотя бы признать их родство.

Все это, конечно, не могло повлиять на султана, считавшего себя инструментом Аллаха и наследником халифов, то есть духовно и политически связанным с исламом. Тем не менее Мехмед обеспечил выживание ортодоксальной христианской цивилизации. Он всегда оставался терпимым к христианам и продолжал, как и его отец, набирать новобранцев из христиан, демонстрируя предпочтение им по сравнению с мусульманами старой школы, и в первую очередь теми, кто разделял широту его взглядов.

Оставаясь терпимым в религиозных делах, Мехмед мог быть хладнокровно и часто жестоко беспощадным, каким он всегда показывал себя на поле боя, в политических и личных ситуациях. После завоевания города султан освободил из-под стражи несколько бывших министров императора, включая мегадука Луку Нотару, министра, по слухам якобы сказавшего в момент кульминации переговоров о союзе церквей, что он бы предпочел увидеть в Константинополе тюрбан, чем митру кардинала. Вначале султан обращался с ним уважительно и даже собирался назначить губернатором города, но отказался от этого намерения, поддавшись увещеваниям подозрительных советников. Чтобы проверить его, однажды вечером на банкете Мехмед, разгоряченный выпивкой (что было его частой привычкой) и известный своими разнообразными сексуальными вкусами, послал в дом Нотары евнуха с требованием прислать его миловидного четырнадцатилетнего сына для развлечения султана. Когда министр отказался, султан приказал немедленно отрубить голову Нотаре, а вместе с ним его сыну и зятю, и их три головы, как рассказывают, были помещены на банкетном столе перед султаном. Нотара попросил, чтобы сначала головы отрубили двоим юношам, дабы вид его собственной казни не лишил их мужества умереть как подобает христианам. Затем аналогичным образом были казнены другие представители греческой знати. Султан хладнокровно решил, что лучше устранить главных чиновников бывшего императора.

Нотара между тем успел намекнуть султану на соучастие вместе с греками в получении взяток великого визиря Халил-паши, которого Мехмед и сам давно подозревал в вероломстве после того, как тот всячески пытался навязать ему мирный договор, основанный на компромиссе. Халил был немедленно арестован, лишен всех постов и отправлен в Адрианополь. Говорят, здесь однажды султан увидел лису, привязанную у дверей его дворца, и с иронией сказал животному: «Бедная глупышка, почему ты не попросишь Халила предоставить тебе свободу». Халил, услышав об этом и опасаясь за свою жизнь, немедленно объявил о своем намерении совершить паломничество в Мекку. Но, успокоенный султаном, остался. А вскоре после этого был обезглавлен. Мехмед таким образом отдал старый долг, который беспокоил его с детства, освободившись от врага, которого так долго ненавидел.

Халил был четвертым представителем рода Чандарлы, служившим великим визирем при дворе султана. Мехмед уволил других министров старого режима, которые служили еще его отцу. И впредь он окружал себя только советниками, бывшими выходцами из растущего правящего класса вероотступников – христиан, обратившихся в ислам, карьеры которых напрямую зависели от расположения султана и на кого он мог рассчитывать в своих начинаниях. Новым великим визирем Мехмеда стал его полководец Заганос-паша, албанец по происхождению.

Самой неотложной задачей завоевателя было возрождение нормальной жизни Стамбула, города, которому было предначертано судьбой стать крупнейшей столицей мира. В частности, эта задача включала восстановление населения. Поскольку в условиях вынужденной изоляции значение города упало, его население сократилось до тридцати – пятидесяти тысяч обитателей. Многие районы остались безлюдными. Уже пришедший в упадок город ныне, в результате захвата, являл собой печальную картину разрушения и запустения. Дворцы и другие красивейшие здания лежали в руинах. Теперь улицы стали очищать от обломков, каменщики ремонтировали стены. Заработала новая администрация, созданная по османской модели. Всем, кто покинул город – в большинстве своем это были ортодоксальные христиане, – было предложено вернуться с обещаниями защиты собственности, свободы религии, освобождения от налогов, а также помощи правительства в восстановлении их домов и лавок. Пленные, захваченные турецкими войсками, были освобождены, расселены в районе Фанар и на какое-то время освобождены от налогов. Губернаторы провинций и в Румелии, и в Анатолии были обязаны послать в Стамбул четыре тысячи семей, либо христианских, либо мусульманских, чтобы занять пустующие дома. Около тридцати тысяч крестьян, захваченных во время военных кампаний, были доставлены для расселения на землях брошенных деревень вокруг Стамбула, чтобы снабжать город продовольствием.

По распоряжению султана состоятельные люди, торговцы и ремесленники из числа жителей захваченных городов были переведены в Стамбул, чтобы помочь его торговому и промышленному развитию. Среди иммигрантов из Салоник была большая еврейская община и немалое число евреев прибыло из Европы. В течение двадцати пяти лет евреи превратились в третью по численности группу населения столицы после мусульман и христиан. На следующем этапе его завоеваний в город прибыли пять тысяч семей из Трапезунда (Трабзона) и его окрестностей, а также из Анатолии, из Мореи и с Эгейских островов. Всех разместили в соответствующих городских кварталах, которым давали название мест происхождения его жителей, как Аксарай и Карамания. Помимо знатных семей, среди переселенцев были владельцы лавок и все больше ремесленников и строителей, которые способствовали ускорению процесса реконструкции города. С течением времени греки начали иммигрировать по своей воле, желая заработать, подобно армянам и евреям, на растущем благосостоянии Стамбула. Тем временем на другом берегу Золотого Рога оборонительные сооружения были снесены, вместе с портом Галата была восстановлена и стала, как и раньше, турецким городом, с генуэзцами и другими жителями-латинянами.

«Как интересен, – писал турецкий писатель вскоре после завоевания, – этот город Стамбул; за одну медную монету вас могут перевезти на лодке из Румелии во Франкистан». Задолго до конца правления завоевателя Стамбул вновь стал процветающим городом мастерских и базаров, кипящий промышленной активностью и смешанным населением, в три или четыре раза большим, чем оно было до завоевания. Всего за один век население города достигло полумиллиона человек, из которых лишь немногим более 50 процентов составляли турки.

Мехмед был особенно активен в продвижении экономики, для чего всячески старался развить традиционный исламский институт имарета, который был уже известен в прежних столицах – Бурсе и Адрианополе и теперь способствовал росту Стамбула. В реальности это был комбинированный институт религиозного, культурного и коммерческого характера, вакф, благотворительное начинание, финансируемое государствами или частными лицами, поддерживаемое или контролируемое государством. Вакф включал комплекс общественных зданий, группировавшихся вокруг мечети, с медресе (центром религиозного образования), больницей и постоялым двором для путников. Вместе с тем доходы гостиницы, рынка, караван-сарая, мельниц, бань, красилен, складов, скотобоен и суповых кухонь дополняли религиозные пожертвования и помогали финансированию.

Как часть материального обеспечения Айя-Софии, великой мечети Стамбула, Мехмед Завоеватель распорядился построить бедестан, большой базар или крытый рынок, с несколькими сотнями лавок и складов, наряду с еще тысячей лавок на окрестных улицах. По сути, это был торговый и деловой центр, где купцы могли без опасений хранить свой товар и вести дела. Когда Мехмед построил собственную Большую мечеть, вокруг нее разместились восемь медресе, в которых каждый день занимались шестьсот студентов, школа для детей, библиотека, две гостиницы для приезжих, столовая, кухни, где кормили бедняков, а также больница, где бесплатно лечили офтальмолог, хирург и фармацевт и работали повара, готовившие пищу по указаниям врача. Здесь располагался центр бесплатного обучения и медицинской помощи благополучного средневекового исламского государства.

Султан Мехмед требовал от ведущих деятелей своей империи создания имаретов в других частях города, где они становились центрами новых жилых кварталов. Такие комплексы зданий, построенные для общественного блага, стали возникать на караванных путях по всей стране, способствуя их расширению по мере роста торговли. И Стамбул сначала дополнил, а затем и превзошел Бурсу и Адрианополь в качестве крупнейшего торгового центра империи, заняв господствующее положение на торговых путях, проходивших через Черное море, Средиземноморье и Азиатский континент.

Другим традиционным институтом исламской экономической жизни, который Мехмед всячески поддерживал и держал под контролем, был институт ремесленных гильдий – профессиональных организаций, или союзов, к которым принадлежала значительная часть работающего населения. Зародившись, вероятнее всего, в корпорациях греко-римского мира, эти союзы были характерны для средневековой Европы, а при исламе обрели особый характер, объединив черты религиозного и социального братства. Они играли важную роль – под руководством аги – в раннем османском пограничном обществе, когда еще не существовало сильной централизованной власти, и обеспечивали политическую защиту ремесленников и рабочих. Гильдии были разделены по видам деятельности. Каждой руководил лидер, которого ремесленники избирали, согласно правилам гильдии, для гарантии своей автономии и поддержки своих интересов перед правительством. Хотя гильдии были, по крайней мере теоретически, независимы от государственного контроля, они по закону несли перед государством ответственность за соблюдение тех коммерческих правил, которые касались системы мер и весов, стоимости труда, прибыли, качества товара, недопущения мошенничества и спекуляции. Уважая традиционную структуру гильдий как источника порядка и стабильности, государство не вмешивалось в их внутренние дела, осуществляя только защиту интересов казны и широких масс.

Развитие системы гильдий, наряду с ростом урбанизации и увеличением возможностей рынка, характеризовало новый этап экономического развития Османской империи, теперь уже полностью развившейся. Имело место значительное расширение торговли с Западом, ставшей в последние десятилетия XV века кардинальным элементом в отношениях империи с европейскими державами. Теперь, когда Византии больше не существовало и любая угроза Востоку со стороны крестоносцев стала достоянием истории, Османская империя явила себя миру в качестве основного центра торговли, служащего жизненно важным торговым звеном между Азией и Европой и создающего более широкое поле для экономического обмена, что также влияло на общественные и культурные отношения между странами. В то время как Византия находилась под экономическим влиянием Венеции, Османская империя с ее процветающим многонациональным сообществом торговала одинаково со всеми державами на основе четко установленных защищающих таможенных тарифов. Ее купцы с течением времени проникли с востока в центр, а потом и на север Европы, основывая собственные торговые центры в ключевых городах и развивая свою кредитную систему, обменивая сельскохозяйственные продукты и товары Востока на оружие, минералы и другое сырье Запада. Развившись из ряда осевших кочевых сообществ в исламскую империю с базовой структурой традиционного восточного государства, она управлялась с помощью проверенных временем экономических институтов и принципов. Там, где функцией всех классов общества и всех источников его богатства было сохранение власти правителя, население делилось на два главных класса. Один из них представлял власть султана – чиновники, армия, служители культа; другой составляли райя – земледельцы и ремесленники, которые, собственно, и были единственными производителями и платили налоги. Их методы производства и прибыль строго контролировались государством в интересах общест венного и политического порядка. Он обеспечивался посредством жесткой логической установки, согласно которой человек должен был оставаться только в своем собственном классе.

Но теперь в обществе появился третий класс – класс купцов, который был свободен от юридических и социальных ограничений. Только составляющие его торговцы могли стать капиталистами. Это были крупные бизнесмены, в числе которых не было мелких торговцев и ремесленников, занятых в торговле между регионами и продаже товаров, ввозимых издалека. Забота правительства о коммерции в этот период XV века нашла отражение в отрывке из «Османского зеркала для принцев» Синан-паши: «Взирай с благосклонностью на купцов своей земли, всегда заботься о них; никому не позволяй помыкать ими, ибо благодаря их торговле земля становится процветающей, а благодаря их товарам дешевизна приходит в мир; благодаря им великолепная слава султана доходит до окружающих стран, и ими прирастает богатство внутри страны».

Мехмед начал перестраивать и укреплять стены города. Он решил создать город в архитектурном отношении столь же прекрасный, каким он всегда был в Византии, достойным отражением славы Османской империи, которая выросла из Сельджукского султаната Рума. По его указу была возведена большая мечеть, ставшая известной народу как мечеть Фатиха, Завоевателя. Он воспользовался услугами греческого архитектора и выбрал для нового здания место и материалы, оставшиеся от церкви Святых Апостолов, которая была снесена, а греческий патриарх перенес свою резиденцию в монастырь Паммакаристоса, что в греческом квартале Фанар, на берегу Золотого Рога. Мехмед любил хвалиться, что его мечеть со всеми внешними приделами превзошла размерами Айя-Софию. Венчая противоположный западный гребень холмистой гряды между Мраморным морем и бухтой Золотой Рог, новая мечеть стала первой из серии огромных мечетей с куполами, которые со временем придали Стамбулу новые очертания. Первоначально вдохновленные византийским стилем церкви Святой Софии, они отразили в исламской трактовке величественную имперскую манеру нового поколения архитекторов, создавших мусульманскую столицу, которая должна была превзойти христианскую.

Мехмед заложил также первый камень в фундамент мечети Айюба (Эйюба), спутника Пророка, который встретил свою смерть под стенами этого города – его могила была обнаружена во время осады. Затем, поскольку дворцы императора лежали в руинах, да и не устраивали Мехмеда своими размерами, он построил для себя дворец, расширив монастырь Пантократора, в который должен был переехать из Адрианополя и который он сделал более доступным, проложив к нему несколько новых мощеных улиц. Этим, как и другим строительным работам, султан уделял личное внимание, правда, по большей части в зимние месяцы между ежегодными военными кампаниями, которые ему приходилось вести на протяжении остававшихся двадцати пяти лет своего правления.

Глава 9

Военной задачей султана Мехмеда, после захвата столицы в качестве базы, обезопасившей его фланг и тыл, стала консолидация империи, а также расширение и окончательное установление ее границ. Со стороны моря он имел большую, хорошо укрепленную гавань с постоянно увеличивающимся флотом. На другом берегу Дарданелл, между Сестосом и Абидосом, была возведена новая крепость, чтобы контролировать пролив со стороны юга, подобно тому как Румели Хисары и Анадолу Хисары господствовали над ним с севера. Султан лично возглавлял свои армии, командовал военачальниками, не созывая военных советов, не доверяя никому планов использования своих отлично вымуштрованных армий, которые он каждый год собирал и из Азии, и из Европы. Как-то раз один из полководцев поинтересовался целью его следующей кампании, и султан ответил, что, если бы хоть один волос в его бороде знал о его намерениях, он вырвал бы его и бросил в огонь.

Мехмед унаследовал и врагов своего отца: Хуньяди в Венгрии, деспот Георгий Бранкович в Сербии, Скандербег – в Албании, венецианцы – в Греции и Эгейском море. Он методично поочередно выступил против каждого из них. Сразу после завоевания Константинополя, в 1454–1455 годах, его целью стала Сербия, буферное государство, за которое соперничали венгры и турки. Здесь он оккупировал большую часть княжества, которое его отец, Мурад, возродил после битвы под Варной, завладел его ценными серебряными рудниками и более тесно привязал к Османской империи. Но на пути к решительному наступлению османов в Венгрию все еще оставалось препятствие – город Белград на Дунае.

Полный решимости захватить город, чего не удалось сделать его отцу, Мехмед в 1456 году собрал хорошо вооруженную армию численностью около 150 тысяч человек и флотилию легких кораблей, которая поднялась вверх по Дунаю до Видина. На крупных кораблях доставляли тяжелую осадную артиллерию. Легкие орудия были отлиты в Сербии, главным образом мастерами, привезенными с Запада. Прочее вооружение, боеприпасы и продовольствие были доставлены сухопутным путем с помощью хорошо организованных караванов верблюдов и других вьючных животных. Стремясь заблокировать город со стороны Дуная, Мехмед разместил выше крепости по течению цепь из лодок, которая служила боновым заграждением. С берегов реки тяжелая артиллерия взяла под прицел западные стены крепости. Здесь в начале июня, когда начали созревать зерновые культуры, на вершине холма был поставлен шатер султана, вокруг и ниже которого разместились позиции янычар. Непоколебимо уверенный в себе после успешного захвата Константинополя, Мехмед не предвидел особых трудностей с Белградом.