Потерянный рай

Крепки были ужасные врата, под крепкими затворами, под твердыми оградами; но еще издали слышен был оттуда шум, – то были звуки не веселья и песен, а стенания, вопли, крики дикого бешенства и мук. С какою радостью вернулись мы в горние страны света раньше вечера субботы: так было нам повелено. Но твой рассказ, я жду его; он доставит мне не менее удовольствия, чем мои слова доставили тебе». Так говорила богоподобная Власть; наш праотец отвечал: «Мудрено человеку поведать, как началась человеческая жизнь. Кто же знает свое собственное начало? Только желание продлить беседу с тобою заставляет меня говорить.

Словно пробудясь от глубокого сна, увидел я себя; я спокойно лежал на цветущей траве, в благовонной влаге, которая скоро была высушена солнечными лучами, впитавшими испаряющуюся сырость. Прямо к Небу обратил я мои удивленные взоры и созерцал некоторое время его обширный свод; потом, как бы в стремлении к нему, повинуясь невольному внутреннему движению, я поднялся и встал на ноги. Я увидел вокруг себя холмы, долины, тенистый лес, поля, облитые лучами солнца, льющиеся с тихим говором реки: везде двигались живые создания; одни ходили, другие лежали; в ветвях пели птицы: вся природа улыбалась; сердце мое утопало в ароматах и радости.

Наконец, я стал рассматривать самого себя, все свои члены; то пройдусь, то побегу, и гибкие члены повинуются управляющей ими жизненной силе. Но кто я, где, откуда явился? Этого я не ведал. Пробую говорить – и сейчас же заговорил; язык мой повинуется и немедленно дает названия всему, что я вижу. О Солнце, – воскликнул я, – дивное светило! И ты, озаряемая им Земля, веселая и цветущая, вы, Горы и Долины, вы, Реки, Леса и Поля, и вы, красивые Творения, одаренные движением и жизнью, скажите, если видели, как явился я здесь? Откуда? Не сам же собою: значит, я создан великим Творцом, великой благостию столько же, как силою! Скажите мне, как могу я узнать Его, как поклоняться мне Тому, Кто даровал мне движение, жизнь, блаженство, которое, я чувствую это, выше, чем я могу сознать теперь.

Взывая так, я блуждал, удаляясь от того места, где впервые вдохнул воздух, впервые увидел этот чудесный свет; но ниоткуда не слыша ответа, в раздумьи, сел под тенью на зеленый дерн, усеянный цветами. Здесь в первый раз овладел мною тихий сон и своим нежным гнетом сковал мои усыпленные чувства, не тревожа их, хотя мне казалось, что я нечувствительно перехожу к первоначальному моему состоянию и сейчас же рассеюсь в ничто. Вдруг сновидение тихо встало к моему изголовью; из чудного представления, какое нарисовало оно в моем воображении, я уверился в своем бытии, в том, что я живу еще. Приснилось мне, будто Кто-то божественного вида подходит ко мне и говорит: «Твое жилище ожидает тебя, Адам; встань, Первенец человеческого рода, предназначенный быть Отцом бесчисленного потомства. Ты звал Меня, и Я пришел, чтобы ввести тебя в блаженный сад, приготовленный для твоего жилища». Сказав это, Он берет меня за руку, поднимает и ведет меня, не ступая, а как бы скользя по воздуху, через поля и воды, и, наконец, возводит на лесистую гору. На самой вершине ее была обширная равнина, обнесенная кругом прекраснейшими деревьями, с живописными дорожками, с тенистыми купами рощ. Все, что я видел ранее на земле, в сравнении с этим местом почти перестало казаться мне прекрасным. Каждое дерево обременено было дивными плодами, висевшими так соблазнительно для глаз; во мне вдруг родилось желание сорвать их и вкусить. Тут я проснулся, и в самом деле вижу перед моими глазами все то, что так живо представил мне сон. Снова пошел бы я бродить наудачу, как вдруг среди деревьев показался Тот путеводитель, Который возвел меня сюда. Божественное явление!

Исполненный радости, но с трепетным благоговением, пал я к Его стопам в смиренном поклонении. Он поднял меня и кротко сказал: «Я Тот, Кого ты ищешь, Я Творец всего, что ты видишь вокруг себя, внизу и вверху, над тобою. Этот Рай Я дарую тебе; считай его своим, храни и возделывай его, и вкушай в нем все плоды. От всякого дерева, растущего в саду, вкушай свободно, с веселым сердцем; не бойся неурожая. Но помни, что Я скажу тебе о дереве, дающем познание добра и зла, дереве, посаженном Мною среди сада подле дерева жизни для испытания твоего послушания и верности: страшись прикасаться к нему, страшись горьких последствий. Знай, в тот день, когда вкусишь ты от его плода, нарушив этим Мою единственную заповедь, ты подвергнешь себя неизбежной смерти. С того дня станешь ты смертным, лишишься этого блаженного состояния и будешь изгнан отсюда в мир страданий и скорби».

Грозно произнес Он строгую заповедь; поныне в ушах моих страшно звучит Его голос, хотя в моей власти не навлекать на себя Его гнева. Но скоро лик Его стал по-прежнему ясен, и Он милостиво вещал опять:

«Не только эти прекрасные пределы, но всю землю дарую Я тебе и твоему потомству: будьте ей владыками, обладайте ею и всем, что живет на ней, в морях, в воздухе, всеми зверьми, рыбами, птицами. В знак твоей власти, смотри, вот все животные и птицы, по их породам: Я призвал их к тебе, чтобы они получили от тебя имена и изъявили тебе нижайшую преданность и покорность. Подвластны тебе и все рыбы в водяных их жилищах; они не призваны к тебе, потому что не могут переменить своей стихии на воздух, слишком легкий для их дыхания». При этих словах все птицы и звери парами приближаются ко мне; животные с ласкою склоняют колена, птицы преклоняются предо мною, складывая крылья. Когда они проходили мимо меня, я давал им имена, постигая их природу: такую внезапную прозорливость даровал мне Господь! Но среди этих созданий я не находил того, которого все еще не доставало мне, как мне казалось, и я дерзнул обратиться к небесному Видению:

«О, каким именем назвать Тебя? Ты выше всех созданий, выше человека или еще высшего, чем человек, Ты превышаешь всякое имя! Как воздать Тебе поклонение, Творец вселенной и всех этих благ, дарованных человеку? Для его счастья такой щедрою рукою рассыпал Ты все эти дары! Но я не вижу создания, которое бы разделило их со мною. В одиночестве возможно ли счастье? Может ли кто наслаждаться один или, наслаждаясь всем, будет ли счастлив?» Так говорил я дерзновенно, и Светлое Видение, еще более просветлевшее от небесной улыбки, отвечало мне:

«Что называешь ты одиночеством? Разве земля не населена различными родами живых созданий, и воздух не полон ими? Разве не в твоей власти призвать их, чтобы они увеселяли тебя своими играми? Не понятен разве тебе их язык и обычай? У них также есть разум; не пренебрегай ими. Ищи развлечений с ними и управляй ими; царство твое обширно». Так вещал Всемирный Владыко; казалось, Он повелевал мне. Но я молил Его позволить мне сказать еще слово, и так обратился к Нему с смиренною речью:

«Да не оскорбят Тебя мои слова, о Небесная Сила! Создатель мой, будь милостив к моей речи! Не Ты ли создал меня, чтобы заступить здесь Твое место, а всех этих тварей поставил так несравненно ниже меня? Между неравными какое может быть общение? Какое счастье, какое истинное наслаждение? Взаимное удовольствие получается и дается в равной мере; его не может быть в неравенстве, когда один силен, другой постоянно принижен; такие существа не могут сойтись надолго, скоро оба испытывают одинаковую скуку. Я говорю о таком обществе, какого я ищу, обществе, способном разделять разумные наслаждения, а может ли зверь быть в этом товарищем человеку? Всякое существо ищет удовольствия с подобным себе. Ты Сам так разумно сочетал их: лев ищет львицу, обезьяна не живет с волом, еще менее того сообщается со скотом птица, или рыба с пернатыми. Какие же отношения могут быть у человека с животным?»

Всемогущий, не гневаясь, отвечал: «Я вижу, Адам, ты представляешь себе чистое, возвышенное счастье в выборе соучастника жизни, и в самом удовольствии не находишь радости, оставаясь одиноким. Что же думаешь ты обо Мне, и о Моем состоянии? Считаешь ли ты полным Мое блаженство? Я Один во всей вечности, нет ни второго, ни подобного, ни равного Мне. С кем же Мне беседовать, кроме созданий, Мною сотворенных? А они ниже Меня! Бесконечно далее они от Меня, чем от тебя все остальные твари».

Он умолк; я смиренно ответил: «Всевышний Создатель, бессильна мысль человеческая, чтобы постигнуть высоту и глубину Твоих вечных путей! Ты Сам есть совершенство, в тебе нет ни одного недостатка. Не так сотворен человек; он совершенствуется лишь постоянно; отсюда его желание общества себе подобного; он ищет в нем поддержки, облегчения. Ты не имеешь потребности в размножении, Ты бесконечен. Один Ты заключаешь в Себе все числа. Но человек численностью должен восполнить несовершенство своего существа, производить себе подобных, и, для размножения себе подобного, несовершенного в нем одном, требует взаимной любви, нежнейшей дружбы. В тайне Твоего величия, Один во всю вечность. Ты не можешь иметь лучшего сообщества, кроме Самого Себя, и не ищешь другого; но если бы Тебе это было угодно, Ты мог бы поднять Твое создание до высоты, достойной такого союза, Ты мог бы обоготворить его. Но я не могу возвысить до своего сообщества этих скотов, склоненных к земле, и находить удовольствие с ними». Так, дерзновенный, говорил я с дозволенною Им свободой и был Им услышан; и такой милосердный ответ изрек его божественный голос:

«До этой минуты, Адам, Мне угодно было испытать тебя: Я вижу, ты постиг не только животных, которым ты дал верные имена, но и самого себя. В словах твоих ясно выразился тот свободный дух, который Я вложил в тебя, Мой образ, не дарованный Мною бессловесным тварям; вот почему сообщество их для тебя не годится; ты прав, смело отвергая его. Оставайся при этих мыслях. Прежде, чем ты стал говорить, Я знал, что нехорошо Человеку быть одному. Не тех тварей, что видишь ты здесь, назначил я для сожительства с тобою; я предлагал их тебе только для того, чтобы испытать, как будешь ты судить о том, что тебе прилично. Существо, которое Я теперь приведу к тебе, понравится тебе, будь в том уверен; в нем найдешь ты свой образ, истинную свою опору, другую свою половину, все, чего желает так твое сердце».

Он умолк, или я перестал Его слышать. Небесное величие так удручило мое земное существо, я так долго напрягал свои силы в божественной, высокой беседе, что, как бы ослепленный предметом слишком высоким для моих понятий, в изнеможении упал я на землю и во сне искал подкрепления. Природа немедленно послала его мне на помощь, и он сомкнул мои очи. Сомкнулись сном глаза мои, но воображение мое, внутренний взор мой остался открытым. Я был в состоянии восторга: казалось мне, хотя я спал, будто вижу я на том самом месте, где я лежал, Тот лучезарный образ, Который был передо мною наяву. Он наклонился надо мною, отверз левый бок мой и вынул из него ребро, горячее от сердечной крови, источника жизни; глубока была рана; но она мгновенно наполнилась плотью и исцелилась.

Он стал перстами Своими слагать и образовывать ребро в форму: из творческой руки Его вышло создание, подобное человеку, но другого пола и такой прелестной красоты, что все, казавшееся мне прекрасным в мире, теперь казалось ничтожным или служило лишь отблеском прелестного ее образа, соединяясь в ней одной, в ее очах, разливших в сердце моем еще незнакомое чувство блаженства. Присутствие ее оживляло всю природу духом любви и страстным восторгом. Она исчезла, и я остался во мраке. Я проснулся, я хотел отыскать ее или вечно оплакивать ее потерю и навсегда отказаться от всех других наслаждений.

Я уже отчаивался, как вдруг вижу ее недалеко от себя, такою точно, какою явилась она мне во сне, украшенною всем, что могли расточить Земля и Небо, чтобы сделать ее очаровательной. Она приближалась, ведомая своим небесным Творцом. Он был незрим, но голос Его руководил ею, уже посвятив ее в священные таинства и обряды брака. Полон прелести был каждый ее шаг! В очах ее сияло Небо! Любовь и достоинство в каждом движении! Я не мог удержать своего восторга и воскликнул:

«Да, этот дар превосходит все! Ты исполнил свое слово, великодушный, милосердный Творец, Даятель всех этих дивных красот! Это прекраснейший из всех Твоих даров, и Ты не пожалел его мне! Теперь вижу я кость от моей кости, плоть от плоти моей, себя самого вижу я в ней! Жена – имя ей, от Мужа взятая; поэтому муж забудет отца своего и мать и прилепится к жене своей; и будут они одна плоть, одно сердце, одна душа».

Она услышала меня, и хотя ее привела ко мне рука Господня, но ее невинность, девственное целомудрие, ее добродетель, сознание своего достоинства, достоинства, которое требует должной себе дани, не навязчиво, но всегда сдержанно, что делает ее еще милее, – словом, сама природа заговорила в ней так сильно, хотя она была чиста от всякой нескромной мысли, – что, увидев меня, она удалилась. Я последовал за нею: она понимала значение чести и с величавой покорностью как заря краснела, когда я повел ее в брачную кущу. Все Небеса благословили тот час, все счастливые созвездия излили на него свою благотворную силу! Земля встретила его своим приветом, веселились холмы и долины; радостно пели птицы; прохладные ветерки, тихие зефиры шептались в лесах; играя, они с крыльев своих осыпали нас розами, веяли на нас ароматами, похищенными с пахучих растений, пока влюбленный певец ночи не запел нам брачного гимна, торопя вечернюю звезду взойти поскорее над вершиной холма и зажечь брачный светильник.

Я рассказал тебе все, что назначено было моим уделом, и довел мой рассказ до венца земного блаженства, каким я наслаждаюсь. Признаюсь тебе, я нахожу наслаждение и в других благах, но пользование ими или лишение их не возбуждает в душе моей ни волнения, ни пламенного желания; таковы тонкие удовольствия вкуса, зрения, обоняния; вид зелени, цветов, плодов, звучное пение птиц, прогулка; все мне приятно. Но здесь испытываю я совсем другое чувство, с восторгом созерцаю, с восторгом прикасаюсь. Здесь впервые узнал я страсть, непонятную тревогу! Во всех других удовольствиях я спокоен и сознаю свое превосходство; здесь лишь я слаб против могущественного взгляда красоты. Может быть, то была ошибка природы, оставившей во мне какую-нибудь часть не довольно сильною, так что я не могу противостоять этому очарованию, или из моего бока извлечено было более, чем нужно: по крайней мере, внешних украшений расточила она женщине слишком много, не дав ей такого же внутреннего совершенства. Я хорошо понимаю, что, превосходя меня внешней красотою, по уму, по душевным свойствам, согласно первоначальной цели природы, она ниже меня; в ней также менее отразился образ Творца, создавшего нас обоих; в чертах ее слабее выражается отпечаток господства, данного нам над всеми тварями. Однако, когда я приближаюсь к ее прелестному существу, она представляется мне такою совершенною, так вполне законченною в самой себе, с таким благородством сознающею свои права, что все, что говорит она или делает, кажется мне самым мудрым, самым добродетельным, благоразумным, прекрасным! Самое высокое знание молчит, уничтожается в ее присутствии! Сама мудрость, помрачаясь в беседе с нею, теряется и походит на безумие. Могущество, разум, все покоряется ей, как будто она первая вышла из рук Творца, а не была создана после меня, случайно. Наконец, в довершение всего, величие души, благородство основали в ней свое избранное жилище и окружили ее благоговейным уважением, словно ангельской стражей!»

На это Ангел, с омраченным челом, отвечает Адаму: «Не обвиняй Природу; она исполнила свой долг, – заботься об исполнении твоего. Не будь недоверчив к мудрости; она не покинет тебя, если ты сам не станешь отвергать ее тогда, когда более всего будешь нуждаться в ней, придавая слишком высокую цену вещам, наименее возвышенным, как ты сам разумеешь. Чем восхищаешься ты? Что приводит тебя в такой восторг? Внешность? Прекрасна она, нет в том сомнения, и вполне достойна твоей нежности, любви, уважения, но не подчинения. Взвесь свои и ее достоинства и знай себе цену. Часто ничто не бывает так полезно, как уважение самого себя, основанное на справедливости и благоразумии, и выраженное с достоинством. Чем лучше будешь владеть ты этим искусством, тем скорее будет она признавать в тебе свою главу, и отдаст преимущество твоим истинным совершенствам перед своей обольстительной внешностью. Красота дана ей, чтобы больше нравиться тебе; такое благоговение внушает она к себе для того, чтобы ты мог с достоинством любить твою подругу, которая сейчас же замечает, когда ты перестаешь быть разумным. Но если наслаждение, соединенное с размножением человеческого рода, ставишь ты выше всех других наслаждений, то подумай, то же самое дано скоту и последнему животному. Люби в своей подруге то, что ты находишь в ней возвышенного: ее человеческое достоинство, разум. В любви ищи радостей, не в страсти, в которой нет настоящей любви. Любовь облагораживает мысли, возвышает душу, она основывается на разуме и благоразумна; она послужит тебе лестницей, по которой ты можешь возвыситься до любви небесной, если не погрязнешь в чувственных наслаждениях: поэтому и не была избрана тебе подруга среди существ, недостойных тебя».

Адам, несколько смущенный, отвечает на это: «Нет, не внешняя красота ее восхищает меня так, не чувственное наслаждение – дар, разделяемый всеми существами (хотя я имею несравненно высшее мнение о брачном ложе, внушающем мне таинственное благоговение); всего более пленяет меня прелесть всех ее поступков, очаровательная скромность в каждом движении и слове, ее любовь и нежное угождение, эти неоспоримые доказательства тесного союза сердец, одной души в нас обоих: такая гармония между супругами отраднее для глаз, чем самые стройные звуки для слуха. Но я не порабощен всем этим: открываю тебе всю свою душу, нет, я не побежден; душа моя доступна разнообразным впечатлениям, какие производят на нее различные предметы в природе; я сохранил всю свою свободу, я выбираю лучшее, следуя тому, что считаю лучшим. Любовь ты не осуждаешь; напротив, любовь, говоришь ты, приводит нас к Небу; она есть и путь, и вождь к нему. Прости за мой вопрос, и если не воспрещено тебе это, скажи, любовь доступна ли небесным Духам? Как выражают они это чувство? Одними ли взглядами? Слиянием лучезарных лучей, духовным только или действительным прикосновением?»

На это Ангел, вспыхнув румянцем небесных роз, цветом любви, отвечает с улыбкой: «Довольствуйся знать, что мы счастливы; а без любви нет счастья. То чистое наслаждение, какое испытываешь ты телесно (ты создан был чистым), испытываем мы в высочайшей степени, не связанные никакими препятствиями: ни плотью, ни суставами, ни членами, – легче, чем воздух с воздухом, сливаются Духи в объятия; слияние их полно; чистое влечется к чистому без ограничений, как в соединении плоти с плотью или души с душою. Но я не могу теперь сказать тебе более; солнце заходит за берега зеленых мысов и цветущие острова Геспериды – знак уходить мне отсюда. Будь тверд, живи в счастьи, люби! Но более всего люби Создавшего тебя: любить Его значит повиноваться Ему, хранить Его высокое повеление[141 - «Любовь есть исполнение закона». Поел, к Римл. гл. 13:10.]. Берегись, чтобы страсть не затмила твоего рассудка и не вовлекла в то, чего не допустила бы свободная воля. В твоих руках счастье или несчастье твое собственное и всех твоих сынов. Будь тверд! Твое постоянство будет радовать меня и всех блаженных Духов. Стой крепко! Устоять или пасть – зависит единственно от твоей свободной воли. Одаренный внутренним совершенством, не ищи помощи извне и отгоняй всякий соблазн к ослушанию».

С этими словами Ангел встал; Адам с благоговением провожает его: «Если нам надо расстаться, иди, небесный Гость, божественный Вестник высочайшей благости Того, Кому я поклоняюсь! Как кротко снизошел ты до меня, благодатный! Всю жизнь с благодарностью буду я вспоминать это. Будь всегда благодетелем, другом человеческого рода и приходи чаще!»

Так расстались они; из густолиственной тени Ангел вознесся на Небо, Адам вернулся в свою кущу.

Песнь 9-я

Прошло безвозвратно то время, когда Бог и Ангелы были гостями Человека, беседовали с ним, как с другом, разделяя его трапезу и благосклонно внимая его свободной речи. Грустно должен я теперь настроить мой голос: со стороны Человека должен я воспеть нарушение клятвы, неверность, возмущение, ослушание! Со стороны Неба, оскорбленного человеком, – отчуждение, гнев, справедливое негодование и приговор, повергший мир в мир горестей, греха, неразлучной его тени – Смерти и Болезни, предвестницы смерти. Грустная задача! Предмет тяжелый, но не менее, а еще более героический, чем гнев сурового Ахиллеса, когда он трижды преследовал вокруг стен Трои бежавшего врага или ярость Турна[142 - Турн – царь рутулов, был помолвлен с дочерью царя Латина, Лавинией; но Латин, по воле оракула, предложил руку дочери троянца Энея. Обиженный Турин объявил троянцам войну и вызвал Энея на единоборство. Нептун преследовал греков за то, что Одиссей ослепил его сына, одноглазого Циклопа Полифема. Юнона была врагом Энея и троянцев вообще за то, что Парис отдал золотое яблоко не ей, а Венере. На Цитерском острове находился храм Афродиты (Венеры); Эней был сын этой богини и троянца Анхиза.], когда он лишился надежды на брак с Лавинией, или ненависть Нептуна или Юноны, столь пагубная для греков и питерского сына. Как ни высок мой предмет, я воспою его, если подкрепит меня для того небесная моя покровительница, которая, предупреждая мой призыв, удостаивается посещать меня в безмолвии ночи с тех пор, как воспеваю я в своей героической песне предмет этот, давно избранный, но поздно так воспеваемый, и нашептывает мне во сне стих легкий, не рождавшийся в моей мысли.

От природы не способен я славить битвы – единственный предмет, считавшийся доныне достойным вдохновений героической музы. Великое искусство! В длинных, скучных стихах рубить вымышленных рыцарей в небывалых сражениях, между тем как благороднейшее мужество, терпение, высокие подвиги мученичества остаются невоспетыми; или описывать скачки и игры, турнирные снаряды, гербы на щитах с замысловатыми девизами, коней, попоны, пустой блеск сбруй, пьедесталы, великолепных рыцарей, устремляющихся на турнир и ристалище, пиршества в роскошных чертогах, толпу царедворцев! Могут ли подобные вымыслы, произведения ничтожного ума, прославить имя поэта или его творение!

Мне, не имеющему ни умения, ни знания, чтобы описывать эти предметы, остается предмет высочайший; он один может увековечить мое имя, если только времена слишком поздние, или суровый климат, или годы не ослабят моего полета: это легко могло бы случиться, если бы труд этот весь принадлежал мне, а не божественной Музе, которая ночною порою вверяет мне свои песни.

Солнце скрылось, а за ним и звезда Геспера, кратковременная посредница между днем и ночью, приносящая на Землю полусвет сумерек. Ночь от одного конца полушария до другого распростерла свой покров по всему горизонту, когда Сатана, изгнанный из Эдема угрозами Гавриила, изощрясь в коварстве и хитрых замыслах на погибель Человека, бесстрашно возвратился туда снова, – он презирал жесточайшую кару, какая бы могла постигнуть его за это. Наступила ночь, когда он улетел из Рая; в полночь он вернулся, обойдя всю землю. Он избегал дня с тех пор, как Уриил, правитель солнца, открыл его появление в Эдеме и предостерег охранявших его вход херувимов. Он был изгнан оттуда и, терзаемый злобой, целых семь ночей носился во мраке. Три раза обошел он равноденственный круг; четыре раза, пронесясь от полюса к полюсу, перешел оба колюра[143 - Колюрами называются два огромных круга, пересекающихся под прямым углом у полюсов; один проходит через точки равноденствия, другой – через точки солнцестояния. Колесница ночи – Большая Медведица.] и пересек колесницу ночи. На восьмую ночь он вернулся к Раю и со стороны, противоположной вратам, охраняемым херувимскою стражей, нашел, не подозреваемый ею, потаенный путь.

Было там место, – теперь его нет, но не время, а грех стер его с лица земного, – где Тигр у подножия Рая ввергался в пучину и исчезал под землею, пока часть его вод не подымалась ключом у дерева жизни. Сатана низвергается вместе с рекою и вместе с нею выходит, окутанный вечерним туманом. Потом он ищет места, где бы ему укрыться. Обошел он и моря, и землю. Из Эдема он устремился к Понту[144 - Понт – древнее название Черного моря; Меотийские болота – Азовское море. – Оронт, река в Сирии, вливается в Средиземное море. Дарийский перешеек – теперешний Панамский перешеек.], к Меотийским болотам, поднялся вверх за берега Оби; оттуда спустился к южному полюсу; потом пронесся с востока на запад, от берегов Оронта до океана, загражденного перешейком Дарийским, а от него до стран, где текут реки Ганг и Инд. Так облетел он шар земной в тщательных поисках. С глубоким вниманием рассматривал он всех животных, чтобы отыскать то, которое всего способнее служить его коварным замыслам, и нашел, что змей хитрее всех земных тварей. После долгих размышлений и колебаний, он, наконец, решается; он выбирает змея как наилучший сосуд коварства, оболочку, в которую ему всего удобнее войти, чтобы скрыть свои черные умыслы от проницательнейших взоров. В лукавом змее хитрость не пробудит ничьего подозрения, – ум и коварство у него врожденны, тогда как в другом животном они покажутся подозрительными, и это проявление легко могут счесть за наваждение дьявольской силы. Итак, он решился; но печаль, терзавшая его душу, невольно вырывается в страстной жалобе:

«О Земля, как ты похожа на Небо, если еще не превосходнее его! Жилище, достойное богов! Ведь тебя созидала позднейшая мысль, преобразуя то, что уже устарело! И разве после лучшего создал бы Бог худшее!

Земное Небо, вокруг тебя вращаются другие светящиеся Небеса; но для тебя одной услужливо держат они свои яркие светильники, свет над светом! На тебе одном, кажется, сосредоточивают они все священное влияние своих благотворных лучей! Как на Небе Бог есть средоточие всего и в то же время все Собой обнимает, так и ты, будучи средоточием этих миров, получаешь с них дань. Не в них самих, а в тебе проявляется их плодотворная сила: в травах, растениях, в благороднейших породах, которые постепенно совершенствуются в формах, чувствах, понятиях, пока все это не соединится в высшей степени в Человеке. С каким восторгом пробегал бы я твое пространство, какую радость, если бы радость была мне доступна, доставляло бы мне это очаровательное разнообразие долин и холмов, рек, лесов, равнин! Пробегал бы я землю и моря, берега, увенчанные лесами, горы, пещеры, ущелья! Но нигде, нигде не нахожу я себе убежища! Чем больше вижу я вокруг себя радостей, тем сильнее чувствую свои внутренние страдания, терзаемый вечным, мучительным противоречием: все прекрасное становится для меня отравой, и на Небе состояние мое было бы еще хуже. Но нет, ни здесь, ни в Небе не ищу я жилища, иначе как полным властелином Верховных Небес. Не надежда найти облегчения моих страданий привела меня сюда; нет, я хочу других сделать такими же, как я сам, хотя бы за это пришлось мне страдать еще более. В одном беспощадном разрушении находят отраду мои мысли. Если погублю я того, для кого создано было все это, или вовлеку его в то, что послужит к его невозвратной гибели, все окружающее последует за ним, тесно с ним связанное в счастье и гибели. Так пусть же все гибнет! Пусть в природе царствует разрушение! Мне, мне одному из адских сил будет принадлежать вся слава: в один день уничтожу я то, что Он, величающий Себя Всемогущим, творил шесть дней и ночей беспрерывно! И кто ведает, когда Он задумал Свой план, хотя, быть может, не ранее, как в ту самую ночь, когда я освободил от низкого рабства чуть не половину ангельских сил, убавив сонмы Его поклонников. Он хотел отомстить, возместить свою потерю; но истощилась ли вся Его былая сила, так что Он не мог создать новых Ангелов, если только когда-нибудь были они Его созданием, или, чтобы оскорбить нас более, решил Он заменить нас существом, сотворенным из праха, возвеличить его, несмотря на низость происхождения, и наделить его небесными дарами, похищенными у нас! Он исполнил то, что задумал.

Он сотворил Человека, устроил для него весь этот великолепный мир, нарек его властителем земли, назначенной ему жилищем. О какое унижение! Ангельские крылья поработил Он на служение ему; пламенных херувимов назначил служить ему на земле, быть его стражей. Я страшусь этих неусыпных взоров, и чтобы укрыться от них, под покровом ночного тумана крадусь во тьме по лесным чащам, обыскиваю каждый кусок, не попадется ли под ним спящей змеи, чтобы скрыть в ее бесчисленных изгибах и себя, и свои черные умыслы.

О какой позор! Я, недавно боровшийся с богами, чтобы занять высочайшее место между ними, теперь должен пресмыкаться в виде гада, смешать с этим презренным прахом чистое естество того, кто стремился к божескому величию! Но до чего не унижается честолюбие и мщение? Кто стремится на верх могущества, должен уметь и опускаться так же низко, выносить самые унизительные положения. Мщение, сначала столь сладкое, вскоре становится горьким для самого мстителя! Но пусть так: я на все решаюсь! Лишь бы удар мой направлен был верно, и если не попал выше, пусть поразит, по крайней мере, того, кто теперь возбуждает мою ненависть, – этого нового любимца Неба, это создание персти, этого сына досады, созданного Творцом из праха нам в поругание. Итак, ненависть да будет за ненависть!»

Сказал и, подобно черному туману, растилающемуся по земле, по чащам сухим и влажным продолжает свои ночные поиски в местах, где всего скорее мог найти змея. Наконец, находит его: он крепко спал, свернутый в лабиринте колец, в середине которых спрятана была его голова, наполненная тонкими хитростями. Будучи невинным, он еще не скрывался в страшной тени мрачных пещер, но, не чувствуя и не возбуждая страха, спокойно спал на свежей траве. Дьявол входит в него через рот, овладевает его грубым инстинктом, входит в мозг его, в сердце, и дает ему силу разума. Но он не потревожил сна змея и, скрытый в нем, ждал приближения утра.

Уже начинало светать; озарились священным светом влажные цветы Эдема, испарявшие утренние благоухания, все, что дышит воссылало с великого алтаря природы безмолвную хвалу к престолу Творца и угодные Ему ароматы. В эту минуту вышла из своей кущи человеческая чета и присоединила словесное благодарение к хору созданий, лишенных дара слова. Окончив молитву, супруги наслаждались ароматом и свежестью утра, потом стали совещаться, как лучше разделить все возрастающий труд их: и точно, работы было так много, что она превосходила силы двух созданий, обрабатывавших столь обширный сад. Ева первая говорит мужу:

«Адам, как бы ни украшали мы этот сад, исполняя приятный труд, обрабатывая эти деревья, цветы, растения, но, пока еще много рук не будут помогать нам, работа будет только расти от наших усилий. Все, что в течение дня подрежем мы лишнего, поддержим подпорками, в одну или две ночи, как бы насмехаясь над нашим старанием, разрастается с прежней роскошью, стремясь к первобытной дикости. Дай мне совет или выслушай, какая мысль пришла мне: разделим работу; ты иди туда, куда выберешь, или где нужнее твоя забота, иди, обвей жимолость вокруг той беседки, направь побеги плюща, который опутал все ветви; а я в другой стороне, там, где растут розы с миртами, найду себе работу до полдня. Когда целый день мы работаем вместе, постоянно друг возле друга, удивительно ли, что взгляды, улыбки, разговоры, вызываемые каким-нибудь новым предметом, прерывают нашу работу, и хотя мы начинаем ее рано, но она не спорится; так подходит час вечерней трапезы, вовсе не заслуженной нами».

На это Адам нежно отвечает: «О, единственная Ева, единственная моя спутница, несравненная, существо самое дорогое для меня в мире! Прекрасно твое намерение, прекрасно то, что ты думаешь, как лучше исполнить работу, назначенную нам здесь Богом; я нахожу твое рвение похвальным: ничем женщина не может украсить себя более, как заботой о домашнем благе и поощрением мужа к полезному труду. Однако Господь не возложил на нас такого строгого труда, чтобы мы не могли уделить минуты для отдыха во время пищи или разговора между собою (пищи ума), не смели бы обменяться нежным взглядом или улыбкою (улыбка есть принадлежность разума), которая не дана животным и есть пища любви, одной из высочайших целей человеческой жизни. Не для тяжелого труда создал Он нас, но для удовольствия, всегда согласного с разумом. Поверь, общими силами мы легко защитим от одичания тенистые рощи и дорожки на всем пространстве наших прогулок, и уже не далеко то время, когда нам будут помогать юные руки. Впрочем, если быть постоянно вместе утомляет тебя, я мог бы согласиться на короткую разлуку; иногда одиночество есть самое лучшее общество, и после разлуки свидание еще слаще. Но меня тревожит другое сомнение: я боюсь, чтобы вдали от меня не постигла тебя опасность. Помнишь, какое мы получили предостережение, какой злой враг завидует нашему счастью, безвозвратно потеряв свое, как хитрым нападением намеревается навлечь на нас позор и несчастье. Он, верно, где-нибудь вблизи алчно следит за нами в надежде уловить удобную минуту для исполнения своей цели, минуту, когда он увидит нас порознь. Когда мы вместе, ему не удастся опутать нас своими сетями, так как мы всегда подадим друг другу быструю помощь. Главная его цель – отвлечь нас от верности Богу или нарушить супружескую любовь, которой он, может быть, завидует более всего. Таковы ли его намерения или еще хуже, не удаляйся от верного бока, давшего тебе жизнь и всегда готового на защиту и помощь. Когда жене угрожает опасность или бесчестье, всего спокойнее и приличнее ей быть подле мужа; он всегда защитит ее или разделит с ней худшую участь».

Ева, в своем девственном величии, как любящее существо, оскорбленное жестоким словом, с нежною строгостию отвечает:

«Сын Земли и Неба, Властелин всей Земли! Я знаю, что есть у нас такой враг, что ищет он нашей гибели; ты сам говорил мне об этом, и я слышала слова Ангела, когда он уходил; я только что вернулась, когда закрывались цветы в ту вечернюю пору, и стояла позади в тенистом уголке. Но чтобы ты мог сомневаться в верности моей Богу или тебе, потому что есть враг, который может искусить ее, этого я не ожидала от тебя услышать. Насилия с его стороны ты не можешь бояться; мы не подвержены смерти, страданиям; ни то, ни другое не может нас коснуться, мы отразим их. Тебя, без сомнения, страшит его коварство: ты боишься, чтобы он хитрым обманом не обольстил меня, не поколебал моей любви и верности! О, Адам, как могли родиться в твоей душе подобные мысли? Как мог ты думать так дурно о той, которая так дорога тебе?»

Адам кротко успокаивает ее такими словами: «Дочь Бога и Человека, бессмертная Ева, я знаю, непорочна ты и невинна! Я советую тебе не удаляться от моих глаз не от недоверия к тебе, но для избежания самой попытки, замышленной нашим врагом. Обольститель, хотя бы и потерпел неудачу, всегда оставляет как бы тень бесчестия на том, кто подвергался его соблазну, как бы заставляя предполагать, что он не считал веру того достаточно твердою, чтобы устоять против искушения. Ты сама пришла бы в негодование и гнев, увидев намерение оскорбить тебя, хотя бы попытка и осталась бесплодной. Итак, не пойми превратно моей заботы охранить тебя от оскорбления, угрожающего тебе, если ты будешь одна. Как ни дерзок враг, едва ли посмеет он напасть на нас обоих вместе; если же и осмелится, то первое нападение сделает на меня. Не пренебрегай его коварством и злобой: хитер должен быть тот, кто сумел соблазнить Ангелов. Не считай также излишнею мою помощь: твои взоры возбуждают все мои душевные силы; в твоем присутствии я становлюсь мудрее, бдительнее, сильнее, даже телесная сила увеличилась бы во мне, если б то было нужно. Стыд быть побежденным или униженным в твоих глазах придал бы мне непобедимое мужество. Отчего же ты в моем присутствии не испытываешь того же чувства и не хочешь, чтобы твоя добродетель подвергнулась испытанию при мне, лучшем свидетеле твоей победы?» Так говорил Адам, исполненный супружеской любви и семейной заботы; но Ева подумала, что он сомневается в ее искренней вере; опять нежным голосом она возражает:

«Если нам назначено жить в тесном пространстве, где нам всегда угрожает враг хитростью или насилием, и не дано одинаковой силы обороняться против него, если бы он встретил нас порознь, можем ли мы быть счастливы в вечном страхе несчастья? Однако несчастье не есть еще предшествие греха: если враг осмелится соблазнять нас, добродетель наша будет оскорблена, это правда, его сомнением в ней, но бесчестие от этого оскорбления падет не на нас, а на него самого: зачем же нам избегать его или бояться? Напротив, мы заслужим вдвое более чести, поборов его козни, и приобретем душевный мир и милость Неба, свидетеля этого дела. И что такое верность, любовь, добродетель, если они не подвергались испытанию, никогда не выдерживали борьбы без посторонней помощи? Не будем напрасно обвинять премудрого Творца, будто Он дал нам такое несовершенное счастье, которое не одинаково ограждено от опасности – вместе мы или порознь. Если так, непрочно же наше счастье! То Эдем, подвергнутый таким опасностям, не был бы для нас Эдемом».

На это Адам отвечает ей с жаром: «О, Женщина! Все прекрасно так, как определила тому быть Всевышняя воля; из творческой руки Создателя не вышло ничего несовершенного; нет никаких недостатков в Его творениях и тем менее в человеке, или в том, что должно быть охраной его блаженства – охраной от внешней силы. Опасность заключается в нем самом, но в его же власти отклонить ее. Зло не может его постигнуть без его воли, но эту волю Бог создал свободной. Кто покоряется разуму, тот лишь свободен; разум же он создал здравым, но строго повелел ему постоянно бодрствовать, чтобы ложная наружность добра не ввела его в заблуждение, и он, в свою очередь, не направил бы ложно воли к нарушению строжайшего завета Господня. Ты видишь, не недоверие, но нежная любовь побуждает меня часто остерегать тебя; ты же остерегай меня. Тверды мы, но можем уклониться от истинного пути; разум, обольщенный благовидной целью врага, забыв внушенное ему строжайшее бдение, невольно может поддаться обману. Итак, не ищи искушения; лучше избегай его, что будет для тебя гораздо легче, если ты не будешь отдаляться от меня: испытание само придет, не нужно его искать. Если ты хочешь доказать свою твердость, докажи прежде свое послушание. Кто будет судьею твоей твердости, кто засвидетельствует о ней, если не будет свидетеля искушения? Но если ты думаешь, что враг, скорее, неожиданно нападет на нас обоих, чем на одну тебя, когда ты так предостережена против него, иди: оставаясь здесь против воли, ты все равно была бы далеко. Иди, в твоей врожденной невинности, призови всю твою добродетель, ищи в ней опоры, – Творец исполнил Свой долг перед тобою; исполни твой».

Так говорил патриарх человеческого рода. Но Ева настаивала, хотя покорно. Она в последний раз возражает:

«Итак, ты позволяешь; я иду тем охотнее после такого предостережения, особенно после твоих последних слов: ты сам рассудил, что искушение может постигнуть нас обоих, когда мы менее всего будем ожидать его, и менее всего, быть может, готовы будем к защите. Не думаю, чтобы такой гордый враг напал сперва на слабейшую сторону; но если бы он решился на это, тем позорнее будет для него отражение.»

С такими словами она нежно освобождает свою руку из рук мужа, и, подобно лесной нимфе, Ореаде или Дриаде, спутницам Дианы, направляет легкие шаги к рощам. Но легкостью, величием поступи она превосходила богиню Делоса[145 - Делос, месторождение Дианы, богини охоты. Ореады – горные нимфы; Дриады – лесные нимфы.], хотя не была вооружена, как та, колчаном и луком, но лишь садовыми орудиями, которые были сделаны при помощи простого, невинного искусства, не знакомого с силой преступного огня[146 - По мифологии, Прометей похитил у Юпитера огонь и принес его людям; поэтому, вероятно, Мильтон называет здесь огонь «преступным».], или были принесены Ангелами.

В таком украшении всего более походила она на Палею[147 - Палея – богиня стада. Помона – богиня плодовых деревьев и садоводства. Вертумн – бог этруссков, управлявший переменами времен года, супруг Помоны.] или на Помону, бежавшую от Вертумна, или на Цереру в цвете лет, когда та не была еще матерью Прозерпины, рожденной от Зевса. Долго с восторгом провожал ее Адам пламенным взором; но еще более хотелось ему, чтобы она осталась. Несколько раз он повторяет ей просьбу возвратиться скорее; она обещает к полдню быть в куще, все приготовить к полуденной трапезе и следующему за ней отдыху.

О, злополучная Ева, как обманывалась ты в своем возвращении! О преступное дело! С этой минуты нет для тебя в Раю ни сладких яств, ни безмятежного отдыха! Среди благовонных цветов, в прохладной тени скрыта западня; адская злоба грозит пресечь тебе путь или отослать тебя по нему обратно, лишенную невинности, верности, блаженства.

Да, с первым проблеском утра, Враг, в образе змея, вышел из своего убежища и пустился на поиски туда, где всего скорее мог встретить чету, заключавшую в себе весь род человеческий, его добычу, цель его мщения. Он искал их в рощах, в полях, там, где всего живописнее раскинулись группы цветов и деревьев, рассаженных ими в местах любимых прогулок; на берегах источников, у ручейков, журчащих в тени деревьев. Он искал их обоих, но желал, чтобы ему удалось встретить Еву одну; он желал, но не смел надеяться на столь редкий случай, как вдруг, сверх всякого чаяния, желание его исполняется: он подстерегает Еву одну; она стояла в покрове душистого облака, наполовину скрытая в цветах. Вокруг ее густо рдели пышные розы; она часто наклонялась, приподнимая и давая опору нежным стебелькам каждого цветка, головки которых, хотя роскошно испещренные пурпуром, золотом, лазурью, уныло опускались, не имея подпоры. Ева нежно подвязывает их гибкою миртою, не помышляя, что сама она, прекраснейший из всех цветков, также нуждается в поддержке, что лучшая опора ее так далека, и так близка гроза! Враг приближается к ней; много прополз он тропинок под тенью статных кедров, пальм, сосен, то явно и смело, то скрываясь среди цветов или в чаще густо переплетенных кустарников, окаймлявших с обеих сторон дорогу и насаженных тут рукою Евы. Не могли сравниться с этим очаровательным местом ни сказочные сады Адониса, воскрешенного богами, ни сады знаменитого Алкиноя, принимавшего у себя сына престарелого Лаерта[148 - Сын Лаерта – Одиссей; Алкиной, царь феактов, известен в Одиссее своими роскошными фруктовыми садами и виноградниками. Адонис, по греч. миф., прекрасный юноша, который был так нежно любим Афродитой, что, когда он умер, то, по неотступной просьбе этой богини, Зевс согласился, чтобы Адонис только часть года проводил в подземном царстве, а остальное время жил на земле.], ни чудные те сады, где мудрый царь проводил сладостные часы с прекрасной египтянкою, своею супругой.

Сатана восхищается местностью, но еще более Евой. Так, когда человек, долго заключенный в стенах многолюдного города, где тесно сжатые дома, дым, нечистоты заражают воздух, выходит в летнее утро подышать чистым воздухом деревень и веселых сельских ферм, все доставляет ему наслаждение: он вдыхает аромат злаков и душистого сена, запах стад и ферм; всякий сельский вид, всякий сельский звук приводит его в восхищение; если же, подобно легкой нимфе, пройдет мимо прекрасная дева, все, чем он так восхищался, в его глазах еще более украшается ею; но сама она все превосходит, все прекрасное соединяется в ее взорах. С таким же восторгом взирал змей на эту цветущую местность, очаровательное убежище Евы в такой ранний час утра, в таком одиночестве. По небесному облику она была похожа на Ангела, но женственность придавала ей еще более нежности. Ее невинная кротость, каждое движение, полное прелести, вдруг побеждают всю злобу Сатаны, сладко усыпляя в нем ярость жестокого намерения, которое привело его сюда. Дух зла становится на минуту чужд зла; в этот короткий промежуток он чувствует себя до глупости добрым, – вражда, коварство, ненависть, зависть, мщение, все было обезоружено в нем. Но адское пламя, всегда бушующее в его груди, не дает ему покоя в самом Раю; оно скоро лишает его блаженного чувства и увеличивает его терзания. При виде счастья, не существующего для него более, лютая ненависть пробуждается в нем с новою силой, и все свои злобные мысли он выражает так: