Театр китового уса

А маленький пальчик на чердаке обводит Б-Р-А-Т-И-К, Б-Р-А-Т-И-К, Б-Р-А-Т-И-К.

Блудный брат

Февраль 1920

Первым признаком возвращения в Чилкомб давно отсутствующего Уиллоуби Сигрейва, младшего и единственного брата Джаспера, становится далекое тыр-тыр-тыр. Кристабель, пересекающая лужайку со своей свеженазначенной французской гувернанткой, останавливается и вслушивается. Это совершенно новый звук, и он достигает ее ушей из дали в полные двадцать веков; в поместье он никогда не раздавался. Чтобы сконцентрироваться, Кристабель бросает мертвую улитку, которую несла в руках. Французская гувернантка также замирает.

– Mon Dieu, petite Cristabel. ?’est une automobile!

– Oui, Madame, ?’est vrai[3 - – Боже мой, малышка Кристабель. Это автомобиль!– Да, мадам, так и есть.].

Это действительно автомобиль.

Когда он приближается, звук становится отчетливей, превращается в быстро тарахтящее дрн-дрн-дрн-дрн. Для некоторых мужчин, чистящих конюшни за домом, этот звук до мороза по коже похож на немецкие пулеметы. Но для Моди Киткат и Бетти Бемроуз, служанок, которые путаются в собственных ногах, только бы первыми поспеть к двери, это звук гламура и бегства, выходных и свободы, Лондона и Брайтона, Суонейджа и Уэймута. Это звук будущего. Это Уиллоуби Сигрейв.

Бетти и Моди – страстные поклонницы Уиллоуби. На пару они делают все, чтобы получать письма, которые он посылает Кристабель, племяннице военного времени, которую никогда не видел из-за своей военной службы в Египте. Бетти научил читать отец, управляющий пабом в деревне, поэтому она может вслух зачитывать письма Уиллоуби Моди и Кристабель. И что это за письма! Они полны смертоносных скорпионов, пустынных лун и бродячих племен – и все описаны размашистым почерком Уиллоуби, с взлетающими вверх черточками и изысканными заглавными буквами, и голос его в них одновременно заговорщический и драматичный (Попомни мои слова, малютка Кристабель – это было Приключение Наивысшего сорта!).

Его письма всегда начинаются с «Моя дорогая юная Леди», а затем бросаются в продолжение эскапады из предыдущего письма, отчего его корреспонденция превращается в нескончаемый рассказ о безрассудной храбрости (Ты, без сомнения, помнишь, что я спрыгнул с раздражительного верблюда, чтобы Мухаммад не счел меня ненадежным трусом, и мы вместе побрели за сануситами по дюнам. Люди мои отправились следом, истощенные, но полные упорства!). По окончании каждого письма Кристабель требует: «Снова. Снова», и служанки подчиняются.

Отчего Уиллоуби по-прежнему носится галопом по пустыне, тогда как все остальные вернулись домой с войны, им не совсем ясно, но они видели его фотографию в кремовой форме, которую Джаспер убрал в ящик, – и он на ней такой же привлекательный, как звезды кино из журналов Розалинды. Двадцатитрехлетняя Бетти наслаждается приключениями Уиллоуби так же, как и сплетнями о золотой молодежи и их лондонских вечеринках. Но четырнадцатилетней Моди Уиллоуби овладевает. Когда Бетти читает вслух его письма, лицо Моди заливает яркая краска.

Моди, самая юная кухонная горничная и компаньонка Кристабель на чердаке, – сирота со склонностью к накалу страстей. Однажды она заперла мальчика-посыльного в прачечной за то, что дразнил ее за лохматые волосы. Ходят слухи, что она из семьи контрабандистов. Ходят слухи, что мальчик-посыльный нашел в корзинке своего велосипеда обезглавленную крысу. Моди вцепилась в руку Бетти и спешит к входной двери, пока автомобиль с Уиллоуби и грудой потрепанного багажа рычит на подъездной дорожке. Нельзя пропустить его первое появление. Ведь это Уиллоуби и обещал: всем своим существом он является представлением.

Шума столько, что Джаспер, завтракающий в столовой, замирает над почками и спрашивает:

– Началось вторжение?

Розалинда на дальнем конце стола опускает чашку и подносит ладонь к горлу. Снаружи доносится грохот захлопнутой двери машины, а затем какофония всех гнездящихся в окрестных деревьях грачей, одновременно взлетающих в небо.

Дворецкий Блайз отвешивает аккуратный полупоклон и собирается было разыскать источник шума, но источник шума уже явился сам – широким шагом заходит в комнату с запачканным грязью лицом и парой автомобильных очков, сидящих поверх курчавых медных волос. Каким-то образом столовая оказывается набита людьми, которых там мгновение назад не было, целая толпа теснится за Уиллоуби, включая Бетти и Моди, экономку миссис Хардкасл, новую французскую гувернантку и Кристабель с палкой в руке.

– Что ж, – говорит Уиллоуби теплым успокаивающим тоном с ноткой смеха. – Привет всем.

Аудитория хихикает и неровным строем отвечает, один голос поверх другого – нервные участники.

Кристабель расталкивает зевак и мрачно поднимает палку. Уиллоуби глубоко кланяется, будто принц из пантомимы, и говорит:

– Ты, должно быть, Кристабель. Я узнаю в тебе черты матери. Какая честь – наконец с тобой познакомиться. – Затем он обращается к Джасперу и Розалинде, все еще сидящим за столом, – хотя в Лондоне до меня донесся слух, что мой брат стремится расширить свою семью – отчего бы и нет?

Розалинда краснеет. Джаспер открывает рот, но не успевает подать свою реплику, потому что Уиллоуби уже развернулся к зрителям.

– Бетти Бемроуз, я скучал по тебе. Как недоставало мне твоих умелых рук в пустыне. Во всем Египте никто не может так ловко заштопать носок. Я был в обносках и несчастен.

– Мистер Уиллоуби, – отвечает Бетти, подпрыгивая на месте, одновременно и польщенная, и в ужасе от стыда.

Тон Уиллоуби так гладко меняется, что сложно определить, играет ли он в романтическом фильме, комедии Шекспира или фарсе Вест-энда, а оттого непонятно, стоит ли оскорбляться его словам. Большинство предпочитает оказать ему кредит доверия, поскольку тянущаяся кверху складка у одного уголка губ намекает на удовольствие, что он получает от двусмысленности и всех кредитов всего доверия, что когда-либо были ему оказаны, – и на щедрую готовность принять еще больше.

Джаспер фыркает.

– Судя по этому ужасному грохоту, ты купил какое-то нелепое средство передвижения.

– Я тоже рад тебя видеть, братец, – говорит Уиллоуби. – У меня действительно появилось нелепое средство передвижения. Возможно, я могу тебя в нем прокатить?

– Мог сообщить нам, когда прибудешь. Дал бы время забить откормленного теленка, – говорит Джаспер, вытягивая салфетку из-за воротника.

– Испортить такой прекрасный сюрприз? Боже, нет, – говорит Уиллоуби, улыбаясь тем временем французской гувернантке. – Я полагаю, эта юная леди сможет насладиться нелепым средством передвижения.

– Месье Уиллоуби…

– Я представляю вас гонщицей, мадемуазель. В кожаных перчатках. Несетесь во все тридцать. – Он стаскивает очки с головы и бросает в ее сторону. – Примерьте-ка.

– Мистер Уиллоуби, вы, без сомнения, желаете принять ванну, – говорит миссис Хардкасл, но Уиллоуби уже подцепил гувернантку под локоть и ведет ее на выход из Дубового зала.

– Быстрая поездочка. Только чтобы попробовать.

Лицо Моди, следящей за их исчезновением, полно обожания, как у пустынной луны.

Когда Розалинда подходит к окну столовой, то в тусклом свете февральского утра видит, как Уиллоуби, французская гувернантка в очках для автомобильной езды, экономка без тени улыбки на лице и ребенок с палкой сидят в огромном автомобиле с открытым верхом, который медленно тащится по подъездной дорожке, время от времени заезжая на край лужайки. За всем этим необычным действом наблюдает Джаспер – то ли улыбающийся, то ли нет, – вместе с Бетти, Моди и сборищем других слуг. На глазах у Розалинды автомобиль начинает набирать скорость, расшвыривая гравий, французская пассажирка визжит, а Уиллоуби кричит через плечо:

– Мы вернемся к обеду!

Розалинда слышит, как Джаспер заходит в дом и возвращается в свой кабинет в задней его части. Она заходит в гостиную, но не может успокоиться – мешают слуги, бродящие из комнаты в комнату, от окна к окну, будто стайка птичек, запертых в доме. В итоге она просто складывает руки, закрывает глаза и принимается ждать. Ожидание дается ей все лучше.

Компания возвращается в Чилкомб три часа спустя, они покрыты пылью и измазаны клубничным джемом. Кристабель спит, так и вцепившись в свою палку, и ее несет на руках миссис Хардкасл. Розалинда выходит в Дубовый зал встретить их.

– Боже правый, – говорит она, – кто-нибудь, отнесите ребенка наверх и хорошенько отмойте. Я едва могу на нее смотреть.

В своем голосе она слышит мать, и это ее успокаивает. Разлад, внесенный появлением Уиллоуби, позволил ей войти в роль, до сих пор ускользавшую, – хозяйки дома. Она выпрямляет спину, когда взлохмаченные ветром автомобилисты топают мимо. У французской гувернантки за ухо воткнута розовая гвоздика. Замыкающий процессию Уиллоуби задерживается в дверях с автомобильной шапочкой в руках, горестно оглаживая усы.

– Почему бы вам не зайти? – спрашивает Розалинда.

– Боюсь, я произвел ужасное первое впечатление.

– Определенно необычно, когда гости увозят на прогулку половину дома.

– Нет. Неприемлемо, – говорит он.

– О чем только подумали деревенские. Когда вы так носились.

– Вас волнует, что они думают?

Розалинда хмурится.

– Конечно.

Он пожимает плечами.

– Полагаю, их это развлекло. Мы остановились у паба, чтобы они хорошенько рассмотрели машину.