Улисс

– Удар, – молвил Мартин Каннингем. – Сердце.

Печально он похлопал себя по груди.

Лицо как распаренное: багровое. Злоупотреблял горячительным. Средство от красноты носа. Пей до чертиков, покуда не станет трупно-серым. Порядком он денег потратил, чтоб перекрасить.

Мистер Пауэр смотрел на проплывающие дома со скорбным сочувствием.

– Бедняга, так внезапно скончался.

– Наилучшая смерть, – сказал мистер Блум.

Они поглядели на него широко открытыми глазами.

– Никаких страданий, – сказал он. – Момент, и кончено. Как умереть во сне.

Все промолчали.

Мертвая сторона улицы. Днем всякий унылый бизнес, земельные конторы, гостиница для непьющих, железнодорожный справочник Фолконера, училище гражданской службы, Гилл, католический клуб, общество слепых. Почему? Какая-то есть причина. Солнце или ветер. И вечером то же. Горняшки да подмастерья. Под покровительством покойного отца Мэтью[308 - Отец Мэтью – процессия проезжает его статую – преподобный Теобальд Мэтью (1790–1861), знаменитый поборник трезвости в Ирландии.]. Камень для памятника Парнеллу. Удар. Сердце.

Белые лошади с белыми султанами галопом вынеслись из-за угла Ротонды. Мелькнул маленький гробик. Спешит в могилу. Погребальная карета. Неженатый. Женатому вороных. Старому холостяку пегих. А монашке мышастых.

– Грустно, – сказал Мартин Каннингем. – Какой-то ребенок.

Личико карлика, лиловое, сморщенное, как было у малютки Руди. Тельце карлика, мягкое, как замазка, в сосновом гробике с белой обивкой внутри. Похороны оплачены товариществом. Пенни в неделю за клочок на кладбище. Наш. Бедный. Крошка. Младенец. Несмышленыш. Ошибка природы. Если здоров, это от матери. Если нет, от отца. В следующий раз больше повезет.

– Бедный малютка, – сказал мистер Дедал. – Отмаялся.

Карета медленно взбиралась на холм Ратленд-сквер. Растрясут его кости. Свалят гроб на погосте. Горемыка безродный. Всему свету чужой.[309 - Растрясут его кости… Всему свету чужой – рефрен весьма мелодраматической песни «Поездка горемыки» Томаса Ноэля.]

– В расцвете жизни,[310 - В расцвете жизни мы объяты смертью – из англиканской заупокойной мессы.] – промолвил Мартин Каннингем.

– Но самое худшее, – сказал мистер Пауэр, – это когда человек кончает с собой.

Мартин Каннингем быстрым движением вынул часы, кашлянул, спрятал часы обратно.

– И это такое бесчестье, если у кого-то в семье, – продолжал мистер Пауэр.

– Временное умопомрачение, разумеется, – решительно произнес Мартин Каннингем. – Надо к этому относиться с милосердием.

– Говорят, тот, кто так поступает, трус, – сказал мистер Дедал.

– Не нам судить, – возразил Мартин Каннингем.

Мистер Блум, собравшись было заговорить, снова сомкнул уста. Большие глаза Мартина Каннингема. Сейчас отвернулся. Гуманный, сострадательный человек. И умный. На Шекспира похож.[311 - На Шекспира похож. – «Друзья… находили, что он похож на Шекспира» («Милость божия»).] Всегда найдет доброе слово. А у них никакой жалости насчет этого, и насчет детоубийства тоже. Лишают христианского погребения. Раньше загоняли в могилу кол, в сердце ему. Как будто и так уже не разбито. Но иногда те раскаиваются, слишком поздно. Находят на дне реки[312 - Находят на дне реки – реминисценция смерти Офелии в «Гамлете» (IV, 7).] вцепившимися в камыши. Посмотрел на меня. Жена у него жуткая пьянчужка.[313 - Жена у него жуткая пьянчужка. – Жена Мэтью Кейна страдала алкоголизмом, что Джойс передал и жене Мартина Каннингема в рассказе «Милость божия».] Сколько раз он заново обставит квартиру, а она мебель закладывает чуть ли не каждую субботу. Жизнь как у проклятого. Это надо каменное сердце. Каждый понедельник все заново. Тяни лямку. Матерь Божья, хороша же она была в тот вечер. Дедал рассказывал, он там был. Как есть в стельку, и приплясывает с Мартиновым зонтиком:

На Востоке слыву я первейшей
Ах, первейшей
Красавицей гейшей.[314 - На Востоке слыву – из англ. оперетты «Гейша» (1896) С. Джонса.]

Опять отвернулся. Знает. Растрясут его кости.

В тот день, дознание. На столе пузырек с красным ярлыком. Номер в гостинице, с охотничьими картинками. Духота. Солнце просвечивает сквозь жалюзи. Уши следователя крупные, волосатые. Показания коридорного. Сперва подумал, он спит. Потом увидал на лице вроде как желтые потеки. Свесился с кровати. Заключение: чрезмерная доза. Смерть в результате неосторожности. Письмо. Моему сыну Леопольду.

Не будет больше мучений. Никогда не проснешься. Всему свету чужой.

Лошади припустили вскачь по Блессингтон-стрит. Свалят гроб на погосте.

– А мы разогнались, я вижу, – заметил Мартин Каннингем.

– Авось, он нас не перевернет, – сказал мистер Пауэр.

– Надеюсь, нет, – сказал Мартин Каннингем. – В Германии завтра большие гонки. Кубок Гордона Беннета.[315 - Кубок Гордона Беннета – с 1900 г. ежегодные международные автомобильные гонки, организованные американцем Джеймсом Гордоном Беннетом. В апреле 1903 г. Джойс брал интервью для газеты у одного из участников этих гонок, проходивших вблизи Дублина; они отразились в рассказе «После гонок», а также в диалоге студентов в конце эп. 14.]

– Да, убей Бог, – хмыкнул мистер Дедал. – Это бы стоило посмотреть.

Когда они свернули на Беркли-стрит, уличная шарманка возле Бассейна встретила и проводила их разухабистым скачущим мотивчиком мюзик-холла. Не видали Келли?[316 - Не видали Келли? – амер. версия англ. песенки на ирл. тему «Келли с острова Мэн» (1908).] Ка – е два эл – и. Марш мертвых из «Саула»[317 - Марш мертвых из «Саула» – марш из части III оратории Г. Ф. Генделя «Саул» (1739).]. Этот старый негодник Антонио.[318 - Этот старый негодник Антонио… – строка в одном из вариантов песенки про Келли.] Меня бросил без всяких резонно. Пируэт! Скорбящая Божья Матерь. Экклс-стрит. Там дальше мой дом. Большая больница. Вон там палата для безнадежных. Это обнадеживает. Приют Богоматери для умирающих. Мертвецкая тут же в подвале, удобно. Где умерла старая миссис Риордан[319 - Миссис Риордан – персонаж «Портрета художника в юности», где ее называют Дэнти. Ее прототип – миссис Харн Конвей, гувернантка в семье Джойсов в детские годы писателя, Дэнти – ее домашнее прозвище, от «аунти», тетушка, и по созвучию с Данте. В «Улиссе» она – общая знакомая Стивена и Блума (см. эп. 12, 17, 18).]. Эти женщины, ужасно на них смотреть. Ее кормят из чашки, подбирают ложечкой вокруг рта. Потом обносят кровать ширмой, оставляют умирать. Славный был тот студент, к которому я пришел с пчелиным укусом. Потом сказали, он перешел в родильный приют. Из одной крайности в другую.

Карета завернула галопом за угол – и стала.

– Что там еще?

Стадо клейменого скота, разделившись, обтекало карету, тяжело ступая разбитыми копытами, мыча, лениво обмахивая хвостами загаженные костлявые крупы. По бокам и в гуще гурта трусили меченые овцы, блея от страха.

– Эмигранты, – сказал мистер Пауэр.

– Гей! Гей! – покрикивал голос скотогона, бич его щелкал по их бокам. – Гей! С дороги!

Конечно, четверг. Завтра же день забоя. Молодняк. У Каффа шли в среднем по двадцать семь фунтов. Видимо, в Ливерпуль. Ростбиф для старой Англии.[320 - Ростбиф для старой Англии – название и рефрен старой англ. песни.] Скупают самых упитанных. И потом пятая четверть теряется: все это сырье, шерсть, шкуры, рога. За год наберется очень порядочно. Торговля убоиной. Побочные продукты с боен идут кожевникам, на мыло, на маргарин. Интересно, еще действует этот трюк, когда можно было мясо с душком покупать прямо с поезда, в Клонзилле.

Карета пробиралась сквозь стадо.

– Не могу понять, почему муниципалитет не проложит линию трамвая от ворот парка к набережным, – сказал мистер Блум. – Можно было бы весь этот скот доставлять вагонами прямо на пароходы.

– Чем загораживать движение, – поддержал Мартин Каннингем. – Очень правильно. Так и надо бы сделать.

– Да, – продолжал мистер Блум, – и еще другое я часто думаю, это чтобы устроили похоронные трамваи, знаете, как в Милане. Провести линию до кладбища и пустить специальные трамваи, катафалк, траурный кортеж, все как положено. Вы понимаете мою идею?

– Ну, это уж анекдот какой-то, – молвил мистер Дедал. – Вагон спальный и вагон-ресторан.

– Печальные перспективы для Корни, – добавил мистер Пауэр.

– Почему же? – возразил мистер Блум, оборачиваясь к мистеру Дедалу. – Разве не будет это приличней, чем трястись вот так парами, нос к носу?

– Ну ладно, может, тут и есть что-то, – снизошел мистер Дедал.

– И к тому же, – сказал Мартин Каннингем, – мы бы избавились от сцен вроде той, когда катафалк перевернулся у Данфи и опрокинул гроб на дорогу.

– Совершенно ужасный случай! – сказало потрясенное лицо мистера Пауэра. – И труп вывалился на мостовую. Ужасно!