Бывало, шумные столицы
Бывало, шумные столицы
Лишь для него я навещал,
И родины моей границы
Лишь для него переступал;
Бывало, как самодовольно
Перед картиной я сижу
И весь окованный, невольно,
Уйти хотя, не отхожу;
Случалось, что заботы бремя
К другим занятиям влечет,
Но сердце разум окует
И нужное теряет время;
Тогда, не только над душой
Не властен царь ее – рассудок;
Но деспотизм теряет свой
Сам идол статуи – желудок.
В деревне, мертвая печать
Чарует глушь уединенья
И может нам, для утешенья,
Бессмертное передать.
И как люблю я с человеком
Отсутствующим говорить!
Одно нам средство, не у ныть
И медленно следить за веком;
Но в жажде духа я хожу,
Сгорая мукою Тантала,
В литературу я гляжу
Сквозь тусклое окно журнала.
Благословен язык Римлян,
Язык Гомера и Тевтонов,
Они собрали дань поклонов
И удивление племен;
Люблю их сладкие напевы,
Их вечно пламенный перун,
Огня сердечного пригревы
И дивный звон волшебных струн;
Поэзии дожди и громы
Они умели сохранять,
На ниву тощую – в альбомы,
Дары небес не расточать:
Расстраивать боялись лиру,
Рождать стыдились комплимент —
Ума мишурный позумент,
Постыдный фимиам – кумиру;
От света их бежала тьма,
Они лишь истину искали
И небожителя, ума,
Земною грязью не марали.
Постыдно идолам служить