Орден мантикоры

За окном сгущались долгие вечерние сумерки. Он сжимал тонкую девичью ладонь в своих руках.

– У тебя очень много шрамов на лице, – сказала она.

– Давняя любовь к боксу. Почему ты не ешь лепестки счастья?

– Кажется, у меня тоже больше нет желаний… – девушка загадочно улыбнулась.

– Мы их кому-нибудь подарим! Хотя бы вон тому грузину. Ему нужна удача…

Грузин обернулся, поднял бокал на уровень глаз, Алексей впился в его лицо проницательным взором.

– Откуда ты знаешь?

– Просто знаю и все…

– Ты – странный. Лепестки счастья нужно отыскать самому. Без чужой помощи. Иначе волшебство не действует. – Она приблизилась, и поцеловала его в губы. Магия сна оказалась реальнее яви. – Ты где живешь?

– В центре, на Лиговке.

– Наверное, ты решишь, что я распутная девица. Такое со мной впервые…

– Со мной тоже… – он расплатился, они вышли на улицу. На небе горели яркие звезды. Ничего не изменилось за тысячи лет. Такие же звезды, черное небо, и рыжий, с багровой каймой месяц. Алексей махнул рукой, рядом остановилось такси.

– Угол Лиговки и Обводного канала!

Они сели в машину, за стеклом мелькали огни ночного города. Над землей прошелестел сильный порыв ветра. На пустом столе ресторана лежала горстка лепестков. Они свернулись, как пожухлые кусочки старой бумаги. Сто сорок пять штук. И только один лепесток имел шесть соцветий. Впервые за этот долгий день Ермаков просчитался. Всего на один крохотный лепесток.

23 апреля. Объект. 00.45

– Ваше предложение призвать на помощь израильтянина не внушает доверия, Михаил Иванович! – в третий раз повторял Еремин.

Болдырев начертил на темном стекле забавную рожицу, и медленно заговорил.

– В ту ночь по тревоге подняли двести человек. Военные прочесывали местность до рассвета. Ничего не нашли. Собаки отказались идти в зону. Проект закрыли, папку убрали в сейф. За эти годы многое изменилось, нет уже той страны, на территорию которой приземлился загадочный гость из космоса. Тогда я думал, что от космического гостя пострадал только астрофизик Райхель. Бедолага сумел уехать на историческую родину лишь после распада Советского Союза. Я винил себя в этом, – он повернулся, под глазами синели черные круги, за минувшие сутки генерал не сомкнул глаз. – Семен Моисеевич посвятил свою жизнь поискам исчезнувшего метеорита. Он долгое время был уверен, что речь идет о небесном теле. Однако, поменял свою точку зрения. Больше него никто про этот шар не знает. В те времена здесь находился лесной массив.

– Фон радиоактивности замеряли? – спросил Ткачук.

– Чуть повышен. Там наблюдалась необычная ионизация воздуха, как бывает после грозы, хотя стояла ясная погода. Солдаты жаловались на одышку. Помощь Райхеля может оказаться бесценной.

– Хорошо! Я тотчас позвоню в Москву, – чиновник достал телефон, и вышел на улицу.

– Поклон белокаменной! – не удержался физик.

Болдырев не улыбнулся. Щеки запали, покрытые седой щетиной, рот превратился в тонкую щель. Генерал был похож на глубокого старика.

«Сколько ему лет?» – подумал Ткачук. – «В семьдесят третьем году он был уже капитан. Впрочем, в КГБ тогда быстро давали звания.»

– Почему ты не сказал об этом сразу Миша?

– Не хотел бередить прошлое. До вчерашнего дня я был уверен, что в болотах утонул радиоактивный метеорит. После злополучной истории Райхель бросил работу в обсерватории. Написал мне спустя два месяца из Киева. У него там жили родственники. Он настаивал на поиске метеорита, нес всякий вздор о грядущей катастрофе, ну я решил, что парень свихнулся. Вторично мы с ним встретились спустя десять лет. Он вернулся в Ленинград, одержимый идеей разыскать утерянный объект. Вот тогда он впервые заявил, что исчезнувший гость не имеет ничего общего с обычным космическим телом. Смешной парень! Он настаивал, чтобы я отвел его в Кремль лично к Генеральному секретарю.

– Потом началась перестройка…

– Так точно. Семена Моисеевича не брали на работу. Его считали сумасшедшим гением. Кажется, он жил тем, что давал частные уроки поступающим в вузы. В начале девяностых он уехал… – Болдырев улыбнулся. – Он время от времени присылал мне поздравительные открытки. День Победы, двадцать третье февраля. Про объект ни слова. А вот прошлым летом, на почтовый ящик пришло от него письмо. Райхель высчитал, что весной будущего года, нам всем грозит катастрофа. Забавный старик! Он звал меня в Израиль. Утверждал, что на святой земле мы сможем спастись!

– Он стал религиозен?

– На то похоже…

Дверь распахнулась, на пороге стоял Еремин.

– Черт с ним! Вызывайте вашего эмигранта!

Генерал склонился над компьютером.

– Где-то в моей почте сохранился телефон Райхеля… – бормотал он себе под нос. – Вот он!

Бледный человек молча достал заветный телефон.

– Звоните! Это прямая связь.

– Андрей Иванович, вы – гений!

Впервые за двадцать восемь часов на бледном лице чиновника отразилось нечто отдаленно напоминающее улыбку. Казалось, это смеется ящерица.

Дождь усилился. В черном небе полыхали пестрые зарницы. Над котлованом поднимались воздушные завихрения, капли дождя распылялись на невесомые молекулы, не коснувшись поверхности не званого гостя. От шара исходил сухой ледяной жар. Белые пятна мелькали в темноте, как сигнальные фонарики. Два часа сорок пять минут по полуночи. 23 апреля.

Трансформация

Алексей проснулся. Рядом тихо дышала Наташа, локоны разметались по белой подушке, как нити платиновой пряжи. По оконному стеклу ползут унылые капли дождя. Мужчина потянул носом, и уловил едва заметное движение воздуха в комнате. Воздух пах сыростью и железом. Обычный питерский запах. Новая евгеника упорно кроила человеческую природу на свой лад. Из легких вырывалось свистящее дыхание, как у астматика, на лбу выступили капли ледяного пота. Он набрал полную грудь воздуха, в висках стучали отбойные молоточки, багровая пелена застилала взор. Человек медленно, толчками выпустил воздух через ноздри, вздохнул вторично. Так прокачивают легкие аквалангисты перед погружением. Мучительный спазм кашля вывернул его наизнанку, капли белесой субстанции забрызгали простыню. Совершив полдесятка дыхательных упражнений, Алексей убедился, что чувствует себя вполне сносно. Он уже не удивился тому, что безукоризненно видел в темноте. Подошел к зеркалу, глаза светились зеленым кошачьим цветом. Пальцы на руке отливали красным подпалом, будто кожа обнажила свежий эпителий.

Девушка тихо застонала во сне, и перевернулась на левый бок. Из-под одеяла выпросталась стройная нога. Алексей пробежал на цыпочках по паркету, нырнул под одеяло. Жаркое со сна обнаженное девичье бедро обожгло кожу. Мужчина лежал на спине, слушал ровные удары сердца, легкие вздымались словно кузнечные меха, с трудом прокачивая влажный конденсат. Дождь закончился, дыхание постепенно приходило в норму. Ермаков концентрировался на своих новых ощущениях кажется, это называется медитацией. Получились довольно легко. Сознание умело классифицировало мысли по отдельным файлам, такой метод оказался простым и удобным. Для родной речи было отведено скромное место – великий и могучий русский язык, воспетый Гоголем, Тургеневым и Толстым, демонстрировал позорную скудность словарного запаса по сравнению с ментальной мощью нового интеллекта. Вереница звуков выстроилась в череду звонких нот. Язык отличался музыкальностью, больше похожей на гвалт певчих птиц, чем на предмет коммуникаций. Радисты усваивают свои точки-тире как напевы. Алексей достаточно легко уловил алгоритм нового языка, и спустя десять минут медитации, мог выполнять роль универсального толмача.