Логово тьмы. Цикл ВОИН

– Мастак ты, Микула, шутки шутить! – глянув вниз, улыбнулся Мякша. – Нет тут никакого дерьма!

– Что?! – Микулка быстрее ветра рванулся к яме, не жалея ног грохнулся на колени и глянул вниз. – Великие Боги… – прошептал он.

– Что там стряслось? – встревоженно повернулся Жур.

– Камня нет! – едва не срываясь на слезы, широко раскрыл глаза Микулка. – Яму словно языком кто-то вылизал!

– Может, ты место спутал? – наивно спросил Мякша.

Но Жур уже понял – Камень снова оказался невесть в чьих руках.

– Кто, кроме вас, знал место? – Лицо волхва стало жестким и холодным, как скала.

– Никто, – покачал головой паренек. – Я, Сер-шхан, Волк, Ратибор. Ну и Витим тогда с нами был.

Он запнулся, словно в темноте налетел на пень, его и без того широко раскрытые глаза раскрылись еще сильнее.

– Витим… – коротко шепнул он. Потом вздохнул и добавил: – Больше некому! Да, он. мог бы и ари-маспов один переколотить… И про Камень только он знал! Сершхан погиб, Ратибор еле ходит, Волк с ним носится, словно нянька.

– Ясно… – грустно вздохнул Жур. – Значит, время тратить не след! Нужно поскорей воротиться в Киев, собрать всю Стражу, тогда и решим, что делать.

– Может, Витим его для нас и добыл? – с надеждой спросил Микулка. – Оказался поблизости, отчего не забрать? Сейчас сидит себе в Киеве, с Ратибо-ром и Волком пиво пенное пьет.

– Если это так, – уже на ходу буркнул Жур, – то мне богов просить больше не о чем.

Глава 7

Вся деревня уместилась за тремя длинными столами.

Едва солнце склонилось к закату, душноватый вечерний воздух содрогнулся от здравиц, завывания дудок, перезвона гуслей и хлюпанья наполняемых кружек, блеснули ножи, разрезавшие мясо, жадно застучали о донышки мисок деревянные ложки.

После нескольких погожих дней бабьего лета в воздухе густо запахло грозой, быстро темнело и мягкий восточный ветер лениво раздувал прелую духоту. Народ все прибывал, занимая места на сколоченных за день лавках, мужние бабы и девки непрестанно подносили еду и питье, но и они, до отказа заставив стол, присоединялись к шумному пиру.

Скоро стало совсем темно. Сияющая мошкара звезд роилась, улетая в запредельную вышину бездонных черных небес, тонкие перья серебристых облаков тихонько ползли по ним, как струйки светящегося дыма.

Ратибор сменил белую одежку, схожую с исподним, на взятый у старосты кафтан, темно-красный, с тугим стоячим воротом и золоченой вышивкой. Штаны тоже сыскались под стать, а вот обувку сапожник только начал мастерить. Ратибор пошевелил пальцами босых ног и махнул рукой – под столом все равно не видать.

Волк остался в своем, не любил он бестолковых ярких побрякушек.

Витязей посадили на самое почетное место, во главе среднего стола, по правую руку от нарядно одетого старосты. Кругом развели большие костры, а на столах, чтоб ложкой мимо рта не пронести, расставили еще и зажженные масляные плошки.

Девки глаз не спускали со славных витязей, каждой хотелось, чтобы выбор пал именно на нее. Приодевшись по-праздничному, с непокрытыми волосами – чтоб сильней приглянуться гостям, – они неустанно крутились рядом, спеша поднести новое блюдо или кувшин со студеным квасом. Но даже ворчливые старухи глядели на них снисходительно – такой праздник бывает не каждый день, пусть порезвятся девицы.

По старому обычаю героям, зашедшим в деревню, на пиру хмельного не подавали, только квас и еды вдосталь, чтоб потомство, зачатое в ночь, не вышло ущербным. Но Ратибору и без того было весело. От страстных девичьих взглядов он хмелел куда сильнее, чем от самого крепкого меду, а вот Волк сидел хмурый, старался больше в миску смотреть, чем по сторонам. Он до холода в животе боялся встретиться взглядом с Марой,?боялся увидеть ее глаза, пылающие, как у всех остальных девок, снующих вокруг.

– Вон она сидит… – осторожно пнул его под столом Ратибор.

– Отстань… – сквозь зубы шикнул певец.

– Погляди, говорю! Когда я тебе худое советовал?

Волк чуть заметно поднял взгляд над миской, стараясь спрятать лицо за густыми прядями только что отмытых в бане волос.

Мара сидела за тем же столом. Волк на миг встретился с ней взглядом и вздрогнул, будто ожегшись о застывший в чужой душе холод. Словно черная вода лесного омута, глядела в ее глазах сквозь искры ра- < дости глубокая грусть. Певец снова поднял глаза и увидал, что девушка не спускает с него глаз, будто и нет ничего вокруг, кроме них двоих, а музыка, шум, гомон и готовящиеся к танцу девки пребывают в каком-то ином слое Яви. Даже про Ратибора забыл, хотя тот, что-то нашептывая, вовсю пихался ногами. Волк уже представил, как прикоснется к этим душистым волосам, как они будут рассыпаться огненным водопадом в его руках, как он наклонится к нежной шее Мары и…

Из мечтательного забытья Волка вырвал добрый удар локтем по ребрам.

– Ты что, сдурел так на нее пялиться? – в самое ухо прошептал стрелок. – Не хватало, чтоб тебя за этим приметили… Давай старосте подливай, а то его уши и глаза нам нынешней ночью не в помощь.

Волк с такой невыразимой болью глянул на друга, словно тот отнял у него пять лет жизни. Мара, вдруг смутившись, потупила взор.

Волк вздохнул. С куда большей радостью он бы остался вдвоем с рыжей красавицей в уютной, придуманной им Яви, где нет войн, обмана, погонь и разлук. А вокруг гудела, шумела радостная толпа, музыканты наяривали, будто ошпаренные, девки игриво перешептывались и прыскали смехом, готовясь завести большой хоровод вокруг жаркого костра.

Волк обернулся к старосте и добавил ему, и без того захмелевшему, еще меду из крынки. Тот отхлебнул, встал из-за стола и, пошатываясь, отошел к оживившимся мужикам. Вид у него был решительный, того и гляди пустится в пляс.

– Вот уж на славу вышло веселье! – рассмеялся Ратибор. – Этой ночью все, кроме девок, так укушаются, что можно будет не только Мару, а всю деревню умыкнуть. Никто спросонья и не почешется. К утру мало кто на ногах останется… Так что спешить не след, я тоже своего упускать не хочу.

– Да у тебя только одно на уме… – брезгливо скривился Волк. – Захапать девицу да на сеновал. Грубый ты совсем…

– Зато ты у нас певец! Тонко чувствующий. Это только жерди в частоколе одинаковые, а средь людей должна быть разница. Иначе не народ выйдет, а толпа, которая от стада не сильно разнится. Я такой, какой есть – обычный. А вот ты какой-то чудной, честное, слово! Пряники девкам, подарки, песни петь до зари… Ну какого лешего, если за версту видать, чего этим девкам надо и что они могут взамен предложить? Подарки и пряники надо женам дарить. И песни для них сочинять. Такие вот дела…

– Всякая жена когда-то в девках ходила, – совершенно серьезно вымолвил Волк. – Их ведь в жены надо еще уговорить, словом приласкать да подарками ублажить.

– Да? – искренне удивился стрелок. – Надо будет помыслить над этим. Хотя, по мне, не хороша та жена, которая лишь из-за сладких речей да подарков за тебя пошла. Я бы так и смотрел – коль нужен ей без красных слов и медовых пряников, значит, нужен именно ты, а не подарки эти. А вот за то, что выбрала такого, как есть, полюбила, можно потом и на ушко жаркие речи шептать, и ожерелья из самоцветных камней дарить.

– Да кому ты такой тогда нужен? – пожал Волк плечами. – - Грубый да неотесанный… Девка должна заранее знать, что ей в замужестве светит! Полно вокруг мужиков с домами, набитыми добром, в красных кафтанах да с табунами коней длинногри-вых, а ты думаешь, что за тебя, без кола без двора, кто-то пойдет? Какое же в этом счастье?

– На себя погляди… – обиделся Ратибор.

– А чего на меня глядеть? У меня какая-никакая, а все же светлица в Киеве, домик в Таврике, да к тому же вместо злата и серебра я могу предложить ласку свою, уважение и почет. А ты даже это не выказываешь. Оттого и пялишься на каждую девку, что в полюбовных делах ты не пахарь, а охотник – только бы ухватить кусок послаще да ничего взамен не давать.

– Много ты ведаешь… – Стрелок, нахмурившись, ухватил зубами запеченную козлиную ногу. – Я не охотник, я мельник, отделяющий зерна от плевел. Если какая девка разглядит за грубостью настоящую душу мою, то я ни на красу ее глядеть не стану, ни на достаток родичей, а в тот же день поклянусь ей перед Лелей. И получит она за мной все, что у меня есть, худое и доброе, на все время до скончания нашего веку. А та, что пойдет за тобой лишь из-за песен и пряников… Лопнут струны на лютне, голос сорвешь в лютой сече, недостанет денег на пряники, что удержит ее возле тебя? Напускное все это! Такие вот дела…

– Такую прозорливую, чтоб душу в тебе разглядела, ты и за сотню лет не сыщешь! Я тебя вон сколько знаю, и то до конца не разглядел…

– А я никуда не спешу, – откусывая добрый ломоть мяса, пожал Ратибор плечами. – Не тебя же брать в жены.

– Тьфу! Типун тебе на язык! Не язык, а помело! – ругнулся Волк и, скривившись, сплюнул под ноги.

Ратибор закатился в громком хохоте.

Певец отвернулся и молча принялся за еду. Кинул взгляд исподлобья – Мара уже отошла к остальным девкам. Те наконец завели хоровод, полилась над темными избами сладкоголосая песня.

Ночь наваливалась парная, удушливая, за лесом перекатывалась далекая воркотня сердитого, словно раздраженного чем-то грома. Отблески дальних молний стелились по мутному бесцветному виднокраю, а с востока наплывала завеса какой-то угрожающе-неопределенной тьмы. Но в деревне никто не думал о непогоде.

Гулянье ширилось и росло, вокруг столов стоял сплошной гул, и уже нельзя было разобрать отдельные голоса, только песня звучала чисто, кружила над головами и улетала к далеким звездам. Иногда к столу выбегала какая-нибудь девка из хоровода, озорно зазывая жующих витязей. Но у Волка не было ни малейшего желания танцевать, а Ратибор томился, не знал – оставить друга один на один с подступившей кручиной или посидеть с ним вместе.

– Скоро мы одни за столом останемся! – предупредил стрелок. – А нам нынче ни к чему обращать на себя лишние взоры. Пойдем покружим со всеми, развеемся…