Золотая хозяйка Липовой горы

– Значит, думаете, это может быть как-то связано с особой точкой?

– Теперь почти уверен. Я говорил с бывалыми охотниками, так они утверждают, что лось не всегда ходит по, как они её называют, золотой тропе. То несколько лет подряд лось валом валит через Липовую, а через три-четыре месяца – обратно, то потом может наступить перерыв. Вот лет пять, как говорят, «золотой тропы» не было, а в этом году снова открылась.

– Что ж, всё сходится. Особая точка молчала последние годы, а нынче заработала. И, получается, эта точка действует на биолокацию животных. Перепрограммирует, если можно так выразиться, их внутренний навигатор.

– Я сам об этом думал, но раз вы тоже пришли к такому выводу, это становится похожим на правду. К тому же теперь мы можем довольно точно определить, когда точка вообще заработала.

– Каким образом?

– В тех записях, о которых я говорил, сообщается, что до появления здесь угров и их Богини, а это примерно 460 год, такого исхода лосей не наблюдалось. Добывать их приходилось с большим трудом, когда же на Липовой воцарилась Золотая Баба, даже они потянулись к ней на поклон. Этакий жертвенный, непоколебимый ход, прямо под стрелы и копья охотников. Получается, если не брать в расчёт аспект чуда, именно тогда особая точка себя впервые и проявила.

– Что-то должно было послужить толчком… Например, землетрясение. В результате него и мог образоваться мелкий территориальный разлом, который, как я уже говорил, выводит мощь пересекающихся региональных и трансконтинентальных на поверхность.

– Всё верно. Аборигены признавались пришельцам, что незадолго до их появления земля тряслась, «словно огромный лось сотряс её копытами».

– Ну, вот – всё сходится. Подождите… Вы говорите, местные охотники лосиную тропу через Липовую называют золотой?

– Верно. А что?

– Не думали, откуда повелось?

– Спрашивал. Говорят, по аналогии с золотой жилой. Когда на тропе «зелёный свет», мяса заготавливают вдоволь и без проблем.

– А мне вдруг подумалось другое. Вот вы говорите, на Липовой некогда стояла Золотая Баба, так, может, от неё и повелось? А потом из поколения в поколение передавалось у коренных народов. Потом уж от вогулов к русским поселенцам перешло.

– Вполне возможно. Я вот до такого не докумекал.

У Ерёминой ямы мы причалили во второй половине дня. Сам стал сдувать лодку, а Папина я отправил вперёд себя одного:

– Ступайте, Алексей Николаевич, – объяснил я ему. – Через полчаса будете на станции, как раз должны успеть на вечернюю электричку до Екатеринбурга. А я – не спеша следом. До моей – ещё порядка трёх часов.

Мы тепло попрощались. Старик трогательно обнял меня и сжал обеими руками за предплечья.

– Берегите себя, Георгий! – наконец сказал он по-отечески – и у меня защемило сердце. – Не будьте тем мотыльком, что летит на пламя.

– Постараюсь. Спасибо, что помогли мне. Бывайте! Может, ещё и свидимся.

Когда Папин отстранился, мне показалось, что в глазах у него сверкнула бусинка слезы. После того как он сделал десяток шагов, я его окликнул. Он с готовностью обернулся, словно ждал этого.

– Алексей Николаевич, никому не рассказывайте о нашем походе. Следует опасаться не только неведомых сил, но и вполне конкретных людей.

Старый геолог лишь кивнул головой и продолжил путь. При этом мне показалось, что и походка его, и осанка как-то разом изменились: он стал подшаркивать ногами, не горбился, но плечи обмякли. Так, наверное, покидает порт списанный по старости на берег боцман. Посудина, которую он знал как облупленную, до последнего шпангоута, оставалась стоять у пирса, чтобы через какое-то время отчалить в очередное плавание, а он уходил от неё навсегда, стараясь не горбить спину и широко ставя ноги.

Не знаю почему, но мне вдруг показалось, что это была наша с ним последняя встреча.

Дома я застал разгром. Обыск был тщательный и демонстративный – разве что половицы не вскрыли. Видимо, я серьёзно кого-то вывел из себя своим исчезновением на «рыбалке». На первый взгляд ничего не пропало – но разве сразу определишь? Чтобы не поддаваться панике, я принял холодный душ. Заварил кофе и, прихлёбывая его, стал собираться. Выбрал из раскиданных по полу вещей те, что могли потребоваться на первое время. Аккуратно сложил джинсы, футболку, пару рубашек и свитер.

Оделся как на пикник: слаксы, поло, джемпер, нахлобучил на голову бейсболку – раз иду в бега, надо же будет что-то натягивать на глаза в минуты опасности быть узнанным. Ноги всунул в ботинки на толстой без каблука подошве, ещё одну пару – кожаные мокасины – положил в небольшую дорожную, похожую на саквояж сумку, с которой обычно ездил в командировки. Следом отправил приготовленную одежду, носки-трусы, несессер с мыльно-пузырными принадлежностями и первую попавшуюся под руку книгу. Документов никакие брать не стал, лишь сунул в карман удостоверение собкора «Уральской газеты» – бордовые кожаные корочки с золотым тиснением «ПРЕССА» – и почти бегом поспешил к вокзалу, надеясь успеть на последнюю электричку до Екатеринбурга.

Почему я решил исчезнуть? Почему не вызвал полицию? Во-первых, мне нечего было сказать. Как только я заикнулся бы о Льве Николаевиче, Ордене Божественной Длани и осколках Венеры Милосской, мне бы предложили обратиться к психиатру. Да и ничего, вроде как, не пропало.

Во-вторых, хуже того, я сам не знал, кто именно из охотников за руками Богини первым вышел на тропу войны и устроил этот тарарам. Кто бы это ни был, они стали терять терпение. Время разговоров, похоже, прошло. И каким будет их следующий ход, можно только догадываться. Про 90-е я знал не из криминально-ментовских сериалов, так что иллюзий никаких не строил. Поэтому и предпочел просто пропасть из поля зрения. Всех.

Решение это пришло на удивление легко. Видимо, уже была внутренняя готовность к такому обороту событий. Как и многие коллеги, строча материалы «на злобу дня», я тешил себя надеждами, что способен на большее. И, скорее всего, так же как и они, никогда бы так и не сделал попытки их реализовать, а с душевной болью время от времени справлялся бы притупляющими боль запоями. Вообще, жалеть себя – дико заманчивая и приятная вещь, напрямую связанная с инстинктом самосохранения. Видимо, и здесь у меня вышел сбой.

Уже с перрона позвонил сестре, позвал к телефону маму. Хотелось услышать её добрый голос. Чтобы она не волновалась, наврал, что срочно уезжаю отдыхать в Крым – мол, подвернулась горящая путёвка на бархатный сезон, так что попрощаться не заеду.

– Галь, ты выберись как-нибудь, приберись у меня, – это уже сестре, когда она взяла трубку. – Я генеральную уборку затеял. Начать-то начал, а продолжить не успел. Так что не удивляйся бардаку, что я там устроил.

– Ладно, выберусь как-нибудь. Лети, не переживай.

Возникла пауза. Я сказал всё, что мог, но она почувствовала недосказанность.

– У тебя точно всё нормально?

– Я в порядке. Полном.

– А звучит так, словно в полном дерьме.

– Тебе кажется. Я только что вернулся с двухдневной рыбалки и сразу с корабля на бал пришлось собираться.

– Ладно. Ялте привет!

– Галь…

– Ну?

– Спасибо тебе.

– Да ладно… А, вообще, что за настроение? – сестра уловила в голосе «Прощание славянки» в миноре, но поняла, что грузить вопросами не следует. – Спасибо принимается в виде чурчхелы и зелёной абхазской аджики, если такую найдёшь.

Прозвучало, как «Ты давай, держись, парень!».

– Найду. Всё найду.

Так начинался мой побег.

Первое чудо Золотой Бабы

– К тебе тут один сельвин просится, – телохранитель Хомча, как всегда, перед тем как войти в покои вождя, два раза зычно крякнул, словно у него першило в горле. – Что-то про вогумов талдычит – ни слова разобрать не могу. По-моему, это отец той девчонки, что прислуживала прежнему шаману.

– Хорошо. Найди Петро, чтоб переводил.

Чекур только что принимал главу племени выз, обжившего берега Выза и Шары, – притоков Сельвуны, чьи устья лежали выше по течению от Липового городища, прозванного так из-за обилия липы и на самой горе, и в прилегающих лесах. Вождь племени вызов Маркал вместе с тремя сыновьями прибыл поклониться Золотой Богине Вальге, поднёс ей в дар лодку, полную куньих и беличьих шкурок. Он просил Золотого шамана (так прозвали сельвины вождя пришельцев) не забывать их род в своих камланиях.

И вот лишь только Чекур прилёг отдохнуть, как принесла нелёгкая сельвина. Если это действительно был родитель девчонки, которую Чекур, Петро и Хомча видели, когда наблюдали обряд жертвоприношения перед гусиной охотой, то хорошего Чекур не ждал. Он знал, что сельвину была выгодна близость дочки к шаману. Семья мечтала отдать её в жёны старику Цыпате и оказаться под его покровительством. Но тут явились угры, свергли Старика Края Гор, на место древнего идола водрузили золотую бабу, и не признавшему новой веры Цыпате пришлось убираться.

В ожидании приглашения сельвин прислонился спиной к стене. Что ж, может, его надежды и не пустые. Не зря же Чекур не выпускал девочку из виду и, говорят, даже знал, как зовут – Рысы.