Золотая хозяйка Липовой горы

– Нет, – отрезал Чекур. – Мы явимся перед ними иначе.

На рассвете обитателей городища разбудили неслыханные ими прежде медные песни. Необычайно звонкие, словно вырывающиеся из металлической глотки, они неслись с горы и перетекали из протяжных в череду коротких, и обратно. Сельвины высыпали на улицу. То, что предстало их взорам, позже превратилось в легенду: каменный идол Старика Края Гор, возвышавшийся на святилище над городищем, за ночь обернулся прекрасным, невиданным доселе по красоте женским изваянием. Мало того – золотым, как солнце! Чтобы разглядеть это чудо получше, люди потянулись к воротам, ведущим к горе. А с неё к ним навстречу уже спускался посланник Богини – воин, облачённый в так же отливающие золотом доспехи на теле и шлем с маской на голове. Из оружия у него в руках был лишь позолоченный посох.

По призыву шамана, враз почуявшего угрозу своему верховенству, сельвины пустили в золотого воина целый рой стрел из своих луков. Посох в его руках посланника Богини словно ожил, завертелся с необычайной скоростью – и все стрелы отскочили, не причинив ему вреда. Защитники городища, вооружённые кто мечом, кто копьём наперевес, двинулись навстречу пришельцу. Тот не сбавил шаг, а лишь взмахнул посохом – и с горы, описывая большую дугу и издавая протяжный свист, полетели золотые стрелы. Они воткнулись в землю у сельвинов перед самым носом, преградив путь.

Когда чужеземец подошёл к частоколу из золотых стрел и снял шелом с притороченной к нему маской, то уже немало поражённым людям предстал чудный человеческий облик – лик был светел, глаза – голубые, волосы – золотые, а борода – огненно-рыжей.

В это самое время со стороны Сельвуны вновь понеслись медные песни. Вслед за ними из-за поворота реки появились лодки такой величины и в таком количестве, что из-за них не стало видно воды. Они были полны воинами. Это стало последним аргументом для сельвинов. Они побросали оружие и пали ниц, склонившись перед золотой Богиней и её посланниками.

Для столь эффектного явления Молочному горну и его приближённым пришлось немало потрудиться. Чекур уже давно дал указание Петро придумать, как изготовить золотую краску. Латинянину пришлось изобретать её состав исходя из доступных в походе средств. С трудом, но, после множества опытов, ему удалось добиться нужного результата.

Вернувшись из разведки, Чекур приказал своим телохранителям, от которых у него было меньше всего секретов, сгрузить части статуи на берег, соединить их в стороне от глаз остальных угров, в прибрежном ельнике. Петро взялся за приготовление краски: в котле на огне костра закипели смешанные компоненты, основными из которых были смола, воск и золото – множество римских монет, истолчённых в порошок. Когда месиво стало текучим и однородным по цвету, его, ещё кипящим, стали наносить на Богиню, латы Чекура и стрелы. Орудовали кистями из вымоченной в воде липовой коры.

Когда, уже в начале ночи, отполированное до блеска божество предстало в отблеске огней перед потерявшим дар речи войском, вождь обратился к нему с такими словами:

– Это наша новая богиня – Вальга! Под её покровительством мы проведём здесь грядущую зиму, и вы сами убедитесь в том, насколько она щедра на чудеса. Духи и боги, которым мы поклонялись прежде, сами не знают покоя и не дают его нам, смертным. Я, Молочный горн, вижу, что обжитое ими Небо не знает и не узнает покоя. Всё это переносится и на нас. Хватит! Пора остановиться! Познать радость семьи, отцовства и свершений, умножающих наши силу и славу, а не страх и трепет перед нами. Всё это нам даст Вальга. Так поклонимся же ей!

Перечить никто не посмел. После этого пошли приготовления к утренней операции. Для её звукового сопровождения Чекур выбрал трофейные пехотные трубы из меди, литуусы, которые римляне использовали для подачи боевых сигналов.

Уграм предстояла бессонная ночь. Струги не спеша в ночной теми отплыли, чтобы с рассветом пристать к берегу у городища, а Чекур и его телохранители снова разделили Золотую Богиню на две части и направились к вершине горы, где последние свои часы достаивал идол Старика Края Гор.

16 августа 2017 года

Путь до Мотинарва занял два с половиной часа. Первое время водитель, недавно воцерковлённый предприниматель, не умолкая описывал свой путь к Богу. На одном из аттракционов, завозимых в наш посёлок по большим праздникам, этот мужик свернул себе шею. Что-то от чего-то в костномозговых хитросплетениях его позвоночника сдвинулось, но остановилось за пару миллиметров до роковой отметки. Медики поставили на ноги горе-эквилибриста. Своё спасение он не преминул отнести к чудесам Господним и в результате стал примерным и самым активным прихожанином местного храма.

Фонотека неофита ещё не была укомплектована подобающим образом для долгих переездов – лишь небольшой альбом какого-то барда-иеромонаха, так что добрую часть пути за мои душевные струны пытался дёргать самый незамысловатый шансон. И у него было больше шансов, чем у недалёкого человека, возомнившего себя миссионером и пытающегося наставить на путь истинный всех кого ни попадя.

Мотин ров вынырнул из-за леса, словно у него только и дел было, что подкарауливать странников. Здесь располагался мужской монастырь, возведённый на месте одной из самых знаковых трагедий революционных событий. Случилась она в поросшем берёзовым да осиновым молодняком урочище с тремя десятками шахт и шурфов, где прежде выдалбливали руду. А прозвище «ров» в полной мере оправдывал карьер, затянутый, как дурной глаз бельмом, ржавой дождевой водой. Гиблое, безнадёжное место.

Ограждение монастыря – бревенчатые стены, ощерившиеся оскалом затёсанного частокола, сторожевые башни в стиле а ля русс (острог да и только!) казались более уместными в качестве декораций на съёмках исторического фильма о покорении Урала.

Семинар о трезвости проводился в административном корпусе. Экскурсию же по монастырю с посещением трапезной обещали провести по окончании мероприятия. Я с тоской слушал выступающих, идеи которых в основном были далеки от реалий российской глубинки. И вдруг меня кто-то тронул за плечо.

Это была Тортова. Она смотрела на меня так, словно первый раз видела или узнала что-то омерзительное о моём прошлом.

– Георгий Петрович, с вами хотят поговорить, – молвила она и закатила глаза, как бы обозначая высокий уровень персоны, пожелавшей общения.

На выходе из здания Тортова кивком головы передала меня поджидавшему монаху. Он тем же макаром повелел следовать за ним.

– Может, в трапезную идём? – шутил я, пытаясь разрядить обстановку. – Заодно и почаёвничаем.

Служка на ходу обернулся. Я ожидал встретить недоумённый или осуждающий взгляд, вместо этого из-под густой бороды пробилась улыбка, в уголках глаз сбежались весёлые морщинки.

– Пришли, – поводырь кивнул на крошечную часовню, больше похожую на баньку. – Помогай тебе Господь, – проронил он и скрылся.

Стучаться я не стал. Дверь открывала сразу всё небольшое помещение без каких-либо закутков. Внутри из обстановки – только скамьи по стенам и небольшая кафедра. В углу перед иконой светилась лампадка. Дневного света, втиснувшегося сквозь оконца-бойницы, хватило, чтобы разглядеть и узнать человека в рясе на скамье. Он читал книгу в красном переплёте, положив её на мини-подоконник.

Священником, обернувшимся на скрип двери и в свою очередь оценивающе разглядывающим меня, был Владислав Зыбин. Ещё недавно один из официальных спикеров церкви стал известен многими эпатажными высказываниями. Одно из них сводилось к тому, что слишком комфортная, сытая жизнь вредит обществу и Бог оставляет его.

До того как он, захлопнув книгу без закладки, положил её рядом на лавку названием вниз, я смог прочитать часть его: «Евангелие…». А вот от кого оно, так и не разглядел.

– День добрый, Георгий Петрович. Проходите, присаживайтесь.

– Здравствуйте, Владислав… Не знаю, как по батюшке.

– Что ж, тем лучше, что узнали меня.

Мы откровенно рассматривали друг друга, как боксёры после взвешивания, разве что не выпучивали глаза и не показывали друг дружке неприличных жестов, не говоря о прочем. Хотя, если бы дело дошло до рукоприкладства, ему бы следовало подальше от меня держать свою скудную, как всходы овса в засушливый год, бородёнку.

Священник казался слегка озадаченным тем, что я не проявлял душевного смятения. Зачем? Я и так догадался, что Зыбин курирует в церкви поиски рук самой известной в мире статуи.

– Вижу, вы не удивлены, – заговорил-таки священник. – Вы христианин?

Видимо, ему было неудобно спросить с порога: «А не подскажете ли, милейший, где всё-таки руки Венеры Милосской зарыты?» Хотя перейди он сразу к делу, я бы его понял.

– В известной степени.

– Ну, крест-то на вас есть?

Вместо ответа я расстегнул верхнюю пуговицу на рубашке и потянул за гайтан.

– Уже хорошо.

– Я не воцерковлён. Нательный крест – это своего рода знак того, что нахожусь в определённой системе координат – духовных и нравственных – православного христианства. Так уж выпало по принципу культурной принадлежности.

А что касается идеологического смысла отечественной церкви, то её суть до меня неожиданно доходчиво довёл один из знакомых. Он так отозвался о позиции Ватикана по контрацепции: «Я за то люблю русскую церковь, что она ко мне в постель не лезет гондон отбирать». И всё так. Было. Но сейчас вы со своей идеологией огосударствления церкви вот-вот покуситесь и на этот статус-кво. Того и гляди наши храмы перестанут дарить тепло, а станут, как итальянские, внушать «торжественность и гордость», как писал Василий Розанов.

– У меня есть что возразить, – оживился Зыбин, перекинул ногу через скамью, усевшись более подобаемым образом и пододвинув к себе книгу, словно собирался ею воспользоваться в качестве если не весомого, то увесистого аргумента.

– Ну уж нет. Ни в какие дискуссии я вступать не собираюсь, лишь счёл нужным определить свою точку зрения. Ваши-то, благодаря многочисленным выступлениям в различных СМИ, известны.

– Мои высказывания обычно вырывают из контекста, переворачивают. Почти все ваши коллеги-журналисты так делают. Ну да Бог с ними… Следует полагать, вам понятен наш интерес к вашей персоне.

– Один москвич целую неделю обхаживал меня и подробно посвятил в суть дела. Мне известна предыстория поисков, скажем так, фрагментов одной скульптуры. Но скажу сразу: предметов, из-за которых разгорелся сыр-бор, у меня нет.

– Представляю, что про нас мог наговорить их посланец.

– Ордену Божественной Длани известно, что церковь видит угрозу в руках Венеры Милосской. А именно – в воссоздании истинного облика статуи, побывавшей воплощением двух божеств. Ведь это может оказаться одним из признаков приближения конца света: основной образ Апокалипсиса – лжепророк, который может привести к язычеству и идолопоклонству.

– Ну, не так уж и далеко от истины.

– И как вы собираетесь поступить с руками, окажись они, простите за каламбур, в ваших руках?

– Ничего радикального не планируем. Пусть остаётся всё как есть: Венера – в Лувре, руки – в России. Полежат где-нибудь в надёжном месте. Лучше расскажите – вы впечатлились романтикой Ордена и фигурой его основателя – Жюля Симона?

– Честно говоря, я уже не в том возрасте, чтобы быть идеалистом.

– Они вам наверняка рассказали про благородство своей миссии и воссоздание шедевра. А про Общество филадельфов, по сути скрывающегося под вывеской Ордена Божественной, прости Господи, Длани, скорее всего, забыли упомянуть.