Бледное эхо

– Все еще винит себя в смерти брата?

Мама устало кивает и, взяв меня под руку, ведет в дом. Только сейчас я обращаю внимание на то, насколько низкой и хрупкой она кажется. Теперь я чувствую, что пришло время мне защищать и оберегать ее от жизненных невзгод.

– Я поговорю с отцом и навещу брата.

Мама с благодарностью улыбается мне и первая заходит в дом.

Наша семья живет в маленьком двухэтажном доме с уже давно потрепанными обоями, старой затертой мебелью и скрипучими деревянными полами. Раньше иметь такой дом считалось роскошью, но сейчас на него жалко смотреть.

Во всех комнатах свет горит тускло, и я едва ли могу различить, кто находится в гостиной. На зеленом, словно весенняя листва, диване сидят четверо детей разного возраста. Маша, старшая дочка Андрея, держит на руках пятилетнюю на вид девочку с выразительными зелеными, как у ее отца, глазами. До этого дня Соню я еще никогда не видел, знал лишь с рассказов мамы, что она очень милый и добрый ребенок.

Слева от девочек резвятся братья-близнецы, они подпрыгивают на диване то вверх, то вниз, стараясь достать до потолка.

– Вы сломаете всю мебель! – По дому раздается недовольный женский голос.

Настя внезапно выходит из кухни и грозит сыновьям пальцем. В ней больше не найти прежней изысканной красоты и женственности. Еще бы, родить четверых детей. Сейчас жена брата выглядит как измученная и уставшая женщина, у которой нет ни минуты свободного времени, чтобы поухаживать за собой.

Впервые я вижу, что Настя одета не в облегающее платье, а в потрепанные джинсы и старую мятую рубашку блевотного цвета.

– Сидите тихо! – командует она, и близнецы тут же умолкают.

– Они же дети, – ласково произносит мама и гладит внуков по взъерошенным русым волосам.

Мальчишки тут же прижимаются к ее груди, что делали всякий раз мы с братом, когда отец ругал нас за сломанную вещь, плохие оценки в школе и еще чего хуже. Когда я смотрю на племянников, то вспоминаю своего брата. Кажется, что он еще жив, что он дома и что его смерть – всего лишь простая ошибка.

Я здороваюсь с Настей, обнимаю детей и ухожу на кухню, где Андрей пьет свой любимый крепкий кофе без сахара. Его вкусовые предпочтения меня всегда удивляли, помнится, он мог запить молоком и соленую рыбу.

– Привет, – поникшим голосом произношу я.

Брат поворачивается ко мне и улыбается самой широкой и лучезарной улыбкой, на которую он только может быть способен. Он берет меня в крепкие мужские объятия, и в этом, казалось бы, простом жесте я ощущаю всю его тоску по брату. Раньше Андрей никогда не проявлял особую нежность и заботу по отношению ко мне или к Давиду. Мы всегда думали, что он самый серьезный человек в нашей семье и просто-напросто не способен на проявление подобных чувств. Поэтому сейчас его объятия для меня кажутся дикостью и в то же время вполне понятным чувством. Я в самом деле копия Давида. Андрей отличается от нас лишь цветом волос – у нас они каштановые, а у него светло-русые, как и у отца.

– Я рад, что ты приехал! – признается брат и разжимает объятия.

Я понимающе киваю и спешу подняться к отцу на второй этаж. Он сидит спиной ко мне, на кровати брата, и с тоской переводит взгляд от одной фотографии к другой. Солнечный свет пробивается сквозь запачканное стекло и гущу пыли, летающую в комнате. Видимо, за десять лет комнату брата никто не открывал и ничего здесь не трогал.

– Он был хорошим игроком, – вспоминаю я, когда взгляд отца останавливается на бело-синей униформе брата, лежащей на краю кровати. – Думаю, он бы мог стать профессиональным волейболистом.

Папа усмехается и поднимает заплаканные глаза на меня. Я тут же спешу его обнять, стараясь соблюдать спокойствие. Как и много лет назад, от папы исходит знакомый запах бензинного масла и дегтярного мыла.

– Ты приехал, – родным голосом произносит он.

– Пап, разве я мог поступить иначе?

Мы сидим в объятиях еще пару минут, прежде чем отец соглашается выйти из комнаты.

Уже на свету я замечаю, что за десять лет отец сильно изменился: стал горбатым и лысым. В его взгляде исчез задорный огонек и тяга узнавать что-то новое. Он постарел.

– Бать, ты как? – первым делом спрашивает Андрей, когда мы спускаемся на первый этаж.

– Я в порядке, сын, не волнуйся. – Отец одобряюще улыбается и, завидев внуков, радостно разводит руки в стороны. – А кто хочет пойти с дедом на рыбалку?

– Я! – в один голос отвечают мальчишки и бегут к нему в объятия.

Девочки остаются сидеть неподвижно.

– Поможете мне приготовить обед? – спрашивает у девочек мама, и они убегают следом за ней на кухню.

В гостиной остаются только Андрей, Настя и я. Брат так пристально на меня смотрит, что мне становится неловко.

– Как дела на работе? – интересуюсь я, лишь бы нарушить затянувшееся молчание.

– Планирую открыть свою собственную фирму, – гордо заявляет брат, присаживаясь на край дивана.

– Ну, вы общайтесь, а я пойду, помогу на кухне, – говорит Настя и уходит прочь.

Она никогда не присоединяется к беседе с нами, то ли от отсутствия общих интересов, то ли от стеснительности.

– Поздравляю! – улыбаюсь я и сажусь на другой край дивана.

По привычке мы оставляем между собой большое расстояние, словно Давид сейчас спустится к нам и включит свою любимую передачу по телевизору. Но телевизор выключен, и мы с грустью смотрим на пустующее место между нами.

– Тяжело без него, – нервно проведя рукой по коротким волосам, шепчет Андрей. – Вчера родители были на грани истерики…

– Могу представить, – угрюмо произношу я и на свой страх и риск спрашиваю: – Тебе, случайно, не снился брат? Или, может быть, мерещился…

– Лех, – Андрей тяжело вздыхает, – это у тебя все от стресса. Когда он умер, то целый месяц мне снился. Я чуть не сбрендил, даже в церковь сходил, но это не помогло. А вот психолог помог. Дать номер?

– Думаю, не стоит, – шепчу я, не желая, чтобы кто-то услышал нас.

За разговорами о брате мы проводим несколько часов, прежде чем вся семья собирается за обедом. Мы стараемся не впадать в депрессию, но и не забываем о том, ради кого собрались сегодня все вместе. Вспоминая лучшие моменты из жизни Давида, мы уплетаем за обе щеки приготовленную еду.

– Пойду навещу брата, – сообщаю я родным, категорически отказываясь от того, чтобы кто-то пошел со мной.

Из дома я выхожу с превеликим облегчением. Постоянные взгляды родни в мою сторону не давали мне даже сосредоточиться на еде во время обеда. Я поскорее хочу навестить могилу Давида и поехать обратно в город. Здешняя местность, несмотря на природные богатства, свежий воздух и тишину, которую я так люблю, не дает мне покоя. Тут я словно загнан в клетку прошлых воспоминаний, тоски и боли.

Я вдыхаю воздух в легкие и направляюсь на кладбище, где в самой дали, под цветущей яблоней, похоронен Давид.

– Здравствуй, – неловко начинаю я, глядя на фотографию брата на надгробной плите из коричневого гранита.

Я сажусь напротив него, кладу свой букет цветов поверх всех остальных и впервые за весь день позволяю себе заплакать. Я не хочу показывать свою тоску по брату перед остальными членами семьи, но не боюсь это делать здесь, на кладбище.

– Как ты там, засранец? – сквозь слезы шепчу я. – Ты мне часто мерещишься в последнее время. Признавайся, тоже скучаешь?

Я поднимаю голову и осматриваюсь, но силуэт брата нигде не показывается.

– Меня приняли на работу… – начинаю рассказывать я ему.

Теперь, когда брат мертв, мне жутко не хватает его болтовни. Поэтому в такие дни, как сегодня, я прихожу сюда, чтобы поговорить с ним и рассказать обо всем, что со мной произошло за год. Я стараюсь показать ему, что моя жизнь не скучна, что я учусь тому, что всегда умел делать он, – радоваться жизни. Но что бы я ему ни рассказывал, мои истории и вполовину не такие интересные, как у него.