Итальянская история

– М-м-м… – мычит Паша.

Я оборачиваюсь к нему и вижу, как он ожесточенно разминает левую лодыжку.

– Болит?

– Ага. Дождь пойдёт.

– Думаешь? —спрашиваю я недоверчиво и ещё раз сморю на небо. Там ни облачка.

– Мой барометр не обманешь… Ну, если только из-за акклиматизации…

Я отхлёбываю из благоразумно прихваченной бутылки. Передаю Паше. Он отпивает и с силой втыкает бутылку в песок рядом с лежаком.

– Покурим?

– Ну, вообще-то я бросил.

– А… ну да, – припоминает Паша.

Он закуривает. В воздухе разносится дразнящий запах табачного дыма. Я с завистью наблюдаю за приятелем. Курит Паша жадно, глубоко затягиваясь. При этом он необычным для меня образом прячет сигарету в ладони. Даже находясь в метре от него, я не вижу огонька.

В очередной раз выпустив дым из ноздрей, Паша задумчиво произносит:

– День рождения.

– У кого? – интересуюсь я для поддержания беседы. То, что день рождения у Павла через два месяца мне известно, так что повода для волнений нет. Поздравить успею.

– У отца сегодня день рождения. Пятьдесят пять.

– Юбилей.

– Ага, – вздыхает Паша.

– Так какого ж ты здесь делаешь? Тебе бы на торжестве у родителя сейчас гулять!

Паша долго молчит, мусоля в пальцах окурок. Наконец, бросает его в закреплённую на ножке зонтика пепельницу, переворачивается в лежаке на бок и говорит:

– Как из универа вылетел, так и не общаемся.

– Из-за учёбы с отцом разругался? – удивляюсь я, отмечая про себя, что, оказывается, совсем ничего не знаю о приятеле. Познакомились по пьяному делу, периодически пересекались то тут, то там. Даже не подозревал, что Паша учился в университете.

– Да плевать на неё, на эту учёбу, – в сердцах бросает Паша. – В армию меня призывали после отчисления. Папка отмазать хотел, он у меня влиятельный мэн. Богатый.

– И чего? – не понимаю я.

– Чего-чего! – огрызается Павел. – Дурак я был – вот чего! Баран упёртый. Как это за меня кто-то просить будет? Нет уж! Гордые мы. Лучше пойдём Родину защищать.

Он замолкает. Долго шуршит сигаретной пачкой. Закуривает.

– Ну а дальше что? – интересуюсь я.

– Защитил. По полной программе! Как положено. До самой больничной койки. Едва не закопали.

– Ты воевал что ли?

– Самую малость.

Я вздрагиваю. По спине пробегают мурашки.

Паша привстаёт, поднимает спинку лежака и закрепляет её в пазах каркаса. Усаживается. Сажусь и я. Мы молчим, не торопясь, смакуя пьём виски. Параллельно я пытаюсь переварить сказанное Павлом. Опять воткнув в песок опустошенную на две трети бутылку, он прикуривает очередную сигарету.

– Нет, ты не подумай, что я нытик какой-нибудь, – нарушает он молчание. – Не жалуюсь я. Это я так радуюсь, что жив остался. Ведь не закопали же. А то, что год на больничной койке, а потом два с палочкой – ерунда всё. Мелочи.

– Тяжело было? – задаю я на сто процентов глупый вопрос.

– На войне-то?

– Ну да.

– Неа, – непринужденно бросает Паша. – Но ты не подумай, что я бесстрашный герой, просто так получилось, – спешит пояснить он. – Я там словно во сне был. Типа обкурился и вокруг всё такое нереальное. – Паша откашливается и продолжает: – То прапор наорёт. А какого хрена? Мама он мне, что ли, или папа, чтоб командовать? То «дедушка» приборзеет, требовать уважения начнёт. Ну что ему сказать? Следующая перестрелка и ты, хрен с бугра, ляжешь. Будут потом разбираться, кто и откуда в тебя стрелял? Здесь не Америка какая-нибудь… То лейтёху «чебуреки» прирежут. А он – пацан совсем, месяц, как из училища. Паноптикум какой-то…

Паша снова умолкает и долго трёт ногу.

– А потом возвращение к реальности, – продолжает он тихо, почти шепотом, словно для себя самого. – А реальность… Реальность брат… Никто меня не посылал, сам я туда хотел. Хотел, так хотел. Может, и вправду хотел. Спорить не буду. Да и смысл? Но, видишь ли, синдром у меня какой-то образовался, так что ни на одну работу меня брать не стоит, а то мало ли что. Если только дворником, но лопату в руки не давать. Полгода гадал, что за синдром такой. Так и не смог понять. Вот только исхудать до позеленения смог. Кушать-то надо, а денег где взять? Грабить-убивать? Звали «братки». Мог, конечно, к отцу пойти мириться. Простил бы он меня-дурака, и зажил бы я, как полагается. Но ведь упёртый я, да и стыдно. Еле на работу устроился, кореш один посодействовал. Афганец.

Паша продолжает рассказывать о послеармейских перипетиях своей жизни, а я смотрю на него и чувствую себя последней скотиной. Почему? Сам не знаю. Стыдно. За что? Ведь не посылал я его туда. Вернее, не я посылал. К горлу подкатывает колючий ком. Стыдно за то, что не послали меня, что избежал? Или за то, что не помешал послать туда Пашу и еще сотни таких же парней? Но мог ли я? Стыдно и противно.

– Вот так-то Дениска! – изрекает Павел. – Так что ты это… – мнётся он пару секунд, – в общем, позовут кого-нибудь защитить, сначала подумай.

– Подумаю, – заверяю я. – Ты позвонил бы отцу, поздравил.

Паша не отвечает. Он допивает виски, ставит бутылку на песок. Достаёт из кармана шорт раскладушку-мобильник, долго крутит его в руках. Раскалывает, потирает пальцем экран.

– Думаешь, стоит?

– Попробуй.

Пашка молча с большими паузами нажимает на кнопки мобильника, наконец, произносит виновато:

– Денис, ты иди… Ладно?

Уже отойдя шагов на десять-пятнадцать, слышу сказанное дрожащим голосом «Алло».

***

С утра Пашка выглядел смущённым и даже немного расстроенным. Хотел я поинтересоваться у него, как пообщался с отцом, но не решился. Не люблю лезть в душу, тем более, если не просят. Троица «Я, Павел и Мариночка» собралась за завтраком. На организованном тут же совете было решено отправиться на осмотр окрестностей, что и было незамедлительно сделано. И надо сказать, посмотреть было на что.

Окруженный горами, Сан-Ремо оккупировал предгорные холмы. Если смотреть на них c набережной Corso Imperetrice, видишь группы плотно прилегающих друг к другу домов, между которыми проглядывают островки зелёной растительности. Разглядывая выгнутую к горам дугу Сан-Ремо, я почему-то вспомнил о Ялте – есть что-то схожее в географии этих городов. На тянущуюся вдоль берега Corso Imperatrice выходят несколько улиц. И везде – на набережной и просматриваемых с неё участках улиц – зелень и цветы, цветы и зелень. Солоноватый от близости моря воздух так плотно пронизан их ароматами, что кажется, его можно резать ножом.