День скарабея

– Почему? – с мягкой интонацией спросил Зорин.

– Потому что сейчас истекают сорок восемь часов – тот максимальный срок, на который вы имели право задержать меня без предъявления обвинения, – тем же тоном смертельно усталого человека произнес я.

Мне действительно все осточертело. Двое суток в КПЗ – это вам не фунт изюма. Публика там, сами понимаете, какая – хорошо, хоть я не такой уж баран. Другое дело, что я был в замызганной одежде, небрит и вонял другим животным, а именно козлом – не уверен, узнали бы меня сейчас дома. Я уж не говорю про работу.

Зорин ласково улыбнулся.

– Я по-прежнему не понимаю, зачем вам понадобилось морочить нам голову. Ну, сказали бы вы, что приехали в санаторий, выпили там в баре… Излишне, скажем так, выпили… А поутру вспомнили, что надо срочно заниматься делами, а так как никакого транспорта не было, с пьяных глаз стащили лодку на воду и поплыли в город. Пока ехали, протрезвели… Поняли, что заблудились. Тут на ваше счастье, сотрудники милиции. С Киселевым – это спасатель тамошний – все уже почти порешали; вы бы оплатили стоимость бензина, он бы забрал заявление, и еще вчера вы могли оказаться на свободе. И прокуратуру бы не пришлось подключать. А так… У вас, к сожалению, неприятности еще не закончились.

– Я так не думаю. Прошу вернуть мои документы и ремень от брюк.

– Ремень вам сейчас вернут. Сегодня, вероятно, в КПЗ вы не вернетесь.

– Буду вам очень, очень признателен…

– Не надо ерничать. Нам с вами предстоит небольшое путешествие.

– Это куда еще?

– По местам вашей боевой славы. – Следователь снова улыбнулся, но уже совсем не ласково. Скорее, зловеще.

…Зорин улыбался не зря. Прокурор, как мне сказали, разрешил продержать меня под стражей еще сутки до выяснения вновь вскрывшихся обстоятельств. Какого рода были эти обстоятельства, следователь говорить отказался.

Брючный ремень мне действительно вернули. Разрешили умыться и побриться одноразовым станком, который, как мне показалось, бывал уже в употреблении. Пока я брился, кого-то из рядовых ментов сгоняли в буфет, и я получил не только казенный кофе, но и пиццу, вкусом и упругостью напоминающую сырую резину. Следователь, впрочем, питался тем же самым. Я подозревал, что он, в отличие от меня, привык набивать брюхо всякими отбросами, а я в последние дни сидел на такой диете, что желудок с трудом принимал подобную еду. От подножного корма и казенных харчей у меня разыгралась страшная изжога… «Уазик», на котором меня повезли в Вантайск, страдал излишней жесткостью хода; он четко реагировал на все неровности дороги (а их было чертовски много), и передавал толчки от колес непосредственно в мой организм. Состояние, словом, еще то; к тому же я был раздражен и не на шутку напуган теми самыми «обстоятельствами».

Через полчаса мы миновали пик ухабов и вмятин, дорога стала чуть лучше, постепенно превращаясь в шоссе, примерно такое же, по какому мы отъезжали от областного центра. Встречных и попутных машин было не слишком много, но они все же попадались мне на глаза почти постоянно.

– Вон перекресток, – подал голос Зорин. – Думаю, он может быть вам знакомым… Борис, притормози, – обратился он к шоферу.

Рядом с пересечением дорог стоял знак – белый прямоугольный щит с надписью «Вантайск». Стоящий рядом указатель говорил, что если мы повернем налево, то через сто метров попадем прямо к целлюлозно-бумажному комбинату. Вот где-то здесь я спасался от собак…

Но какого черта? Перекресток, конечно, трудно было назвать оживленным, однако в течение полуминуты, пока мы стояли здесь, мимо проехали две легковушки и один автобус, причем далеко не пустой.

– Если ехать прямо, – продолжил Зорин, – мы попадем прямо в город. Если налево – то к реке, там санаторий. Возможно, туда мы еще заглянем. Но мы поедем через ЦБК, там будет чуть ближе до нужного нам места. Заодно и места знакомые в памяти освежите… Поехали, Борис.

«Уазик» свернул к заводоуправлению. Вот тут-то я и решил, что дело с моей головой совсем кисло: комбинат, конечно, даже отсюда казался бездействующим, однако в здание управления то и дело заходили какие-то люди, другие – выходя из него, садились в припаркованные на площадке автомобили и направлялись по дальнейшим делам. Я ничего не стал говорить. Сидевший впереди следователь тоже молчал, также как и водитель Борис; мой сосед по заднему сиденью – молодой сержант – вообще молчал всю дорогу.

Вдоль дороги слева потянулись знакомые двухэтажки. Сейчас они тоже выглядели нежилыми, да и многие окна также были заколочены досками. Хотя я не мог не увидеть развешанное между домами белье, ребятишек, перебегающих дорогу, и мужиков, пьющих пиво прямо у киоска. Значит, городская окраина вовсе не такая уж нежилая. Ничего не понимаю…

Но совсем плохо мне стало, когда мы стали приближаться к центру города. Я даже и подзабыл, когда видел такое количество людей. Движущихся автомобилей. Открывающихся и закрывающихся дверей… Что же получается – мне все это приснилось? Пустой город, брошенные машины, древний мусор? Одичавшие собаки и сошедшие с ума люди? Или надо мной без моего ведома провели испытание по внедрению ложной памяти – где-то я уже слышал про такое?

На столбах и тумбах то и дело встречались уже слегка выцветшие и потрепанные плакаты, вывешенные в рамках рекламной кампании. Известных мне лиц я не видел, хотя что-то на них казалось мне смутно знакомым.

– Как видите, Алексей Кириллович, в Вантайске все спокойно. Куда там какому-то Багдаду, а? Объяснять будете? Впрочем, сейчас это для вас уже неважно.

Я пропустил эти слова мимо ушей. Как-то разом на все стало наплевать. И вообще возникло ощущение, что я, Алексей Берестов, куда-то навсегда исчез вместе с городом-призраком, а сейчас по невесть как ожившим улицам везут совсем другого человека. И куда его везут, это для Алексея Берестова действительно вряд ли может иметь какое-то значение.

Кем бы я ни был, меня привезли в управление внутренних дел города, находящееся в одном здании с прокуратурой. Я, вяло реагируя на окружающее, вышел из машины и прошел внутрь здания. Меня определили в какое-то не особенно уютное помещение с решетками на окнах, хотя и не камеру; рядом посадили сержанта на тот, видно, случай, если я вздумаю сделать что-нибудь не то. Зорин, уходя, велел мне готовиться. К чему? Или для меня еще есть разница?

Прошло часа полтора. Я даже подремать умудрился – в КПЗ разве выспишься толком? Вернулся Зорин в сопровождении двух мужчин: один представился мне как следователь прокуратуры города Вантайска Игнат Самойлов, другой же представляться не счел нужным. Самойлов с разрешения Зорина проговорил занудным голосом:

– Сейчас нам предстоит процедура опознания. Кроме вас, Алексей Кириллович, здесь будут еще двое похожих на вас мужчин. Когда вас будут опознавать, убедительно прошу не привлекать внимания опознающего.

– А в связи с чем будет производиться опознавание, можно узнать? – спросил я.

– В связи с новыми обстоятельствами, – сухо сказал Зорин.

Я заткнулся. Неразговорчивый канцелярист открыл папку с бумагами и приготовился что-то писать. Самойлов выглянул в коридор и кого-то пригласил.

Вошли два мужика, не знаю уж, кто такие. Ростом, комплекцией и формой хари в самом деле чуть похожие на меня. Одежонка на обоих затрапезная, причем на одном из них – явно с чужого плеча. Следователи велели мне подняться, затем начали выстраивать нас троих у одной из стен. Дело оказалось не таким уж простым – сначала Зорину показалось, что свет из окна неправильно падает, потом Самойлов решил, что мы не в том порядке стоим…

Наконец оба удовлетворились зрелищем.

– Я вызываю, – сказал Самойлов.

– Да, конечно, – согласился Зорин.

Вантайский следователь на несколько секунд вышел в коридор, вернулся, а через полминуты открылась дверь, чтобы впустить того, кто должен будет опознать меня в связи с теми самыми новыми обстоятельствами.

Скажу честно – хорошо, что Самойлов предупредил, чтобы я не дергался. Уж кого-кого, но этого человека я совсем не ожидал здесь увидеть.

Глава одиннадцатая

В ночь перед обменом денег у Лихомановых не ложились. Минувшие сутки прошли для Сергея как в тумане; хотя, если честно, он как-то умудрился выспаться днем, тем более что предыдущей ночью спал плохо. Тогда Егор едва ли не до утра рубился то ли с немцами, то ли с японцами – рык танков и рев самолетов не прекращался в течение нескольких часов. Ирина спала плохо – ворочалась, вскрикивала: ей явно снились кошмары. Барин болезненно мычал и скрипел зубами в комнате, там же на полу прикорнула и Карина, вогнавшая себе добрую дозу. Она как раз вела себя тихо, чего не сказать о Надежде – ее вздохи и стоны разносились с кухни по всей квартире. Павел старался на совесть, козел, чтоб у него там все отвалилось… Не квартира, а караван-сарай.

Потому Лихоманов теперь и был, что называется, на подъеме, хотя и нервничал, поглядывая на часы. Ему казалось, что стрелки движутся изнурительно медленно. В два часа ночи он спустился на стоянку, вручную запустил двигатель, словно не доверял таймеру. Убедившись, что мотор заводится как швейцарские часы, вернулся в квартиру.

Три часа. Егор, не выспавшийся накануне, пожелал родителям спокойной ночи и отбыл на боковую к себе в чулан. Ирина, забравшись с ногами на кресло, листала глянцевый журнал, но Сергей был уверен, что она даже приблизительно не смогла бы пересказать содержание прочитанного, вздумай он спросить ее об этом. Где находились мысли жены, об этом даже догадываться не хотелось.

Половина четвертого. Паша и Надя целовались на кухне. Карина курила в туалете. Барин сквозь зубы ругался в комнате.

Четыре часа. Бандиты принялись собирать вещи. Без суеты и спешки, вполне деловито. Они облачились в те же куртки и джинсы, в каких впервые появились в квартире Лихомановых. Кроме Барина, чья дырявая и окровавленная куртка была сожжена Сергеем на пустыре еще в тот день, когда он ездил за врачом для Половода. Главарю Лихоманов презентовал свою старую штормовку из синей парусины.

Половина пятого. Налетчики выбрались в прихожую. Лица у всех троих были серьезны и слегка помяты. Если бы у них имелось чуть больше вещей, подумал Сергей, это бы выглядело, как будто я провожаю в аэропорт загостившихся родственников.

– Присядем на дорожку, – сказал Барин.

Все сели. В том числе и Сергей. Ирина отказалась принимать участие в церемонии, Егор тоже носа не высовывал, даже если и проснулся. Из домашних еще только Надя находилась в прихожей – она, пожалуй, была единственная, кто по-настоящему сожалел об отбытии бандитов. Да и то вопрос – по настоящему ли. И не обо всех бандитах речь, а только о Паше, с кем она крепко расцеловалась, прежде чем «квартиранты» вышли через дверь на лестничную площадку. И еще – Сергей это заметил – дернулась занавесь чулана. Не иначе, Егор решил напоследок взглянуть на Карину, балбес…

Молча и стараясь не топать, четверо спустились по лестнице и, выйдя на улицу, где короткая ночная темнота уже уступала место рассвету, направились к машине, казавшейся в этот час не столько зеленой, сколько серой. Хлопнули двери. Заворчал мощный двигатель. Не давая любопытным и страдающим бессонницей соседям возможности проследить, кто это катается под окнами с утра пораньше, Сергей сразу же выехал на улицу, думая только о том, что кончается этот кошмар, кончается дурдом, кончается абсурд…

Рядом с Сергеем молча сидел Барин, держа на коленях сумку с долларами. Его подельники находились, соответственно, на заднем сиденье и тоже не издавали ни звука. Только Паша один раз подал голос, когда на всякий случай решил напомнить о повороте к ресторану – вдруг Сергей или Андрей точно не знают, где тот находится.

Лихоманов свернул с дороги на почти пустую парковочную площадку, обозначенную знаком стоянки. Здесь находились красная «девятка» и того же цвета «Субару-Легаси». Но никакого белого «БМВ» пока видно не было.

Павел испросил разрешения закурить. Сергей разрешил: черт с вами, курите. Барин недовольно потребовал открыть оба окна сзади.

Ровно в пять никакого изменения на парковке не произошло. Никто не занервничал: точность – вежливость королей, но от валютчиков, промышляющих криминального происхождения баксами, подобного качества трудно, наверное, требовать.