Мединститут

–Да, стул был вчера в 19.30. Я до восьми ждал с клизмой, так он сам…

–Даже сам?

Виктор Иванович остановился, недоверчиво посмотрел на Булгакова, довольно хмыкнул. Помедлил, протёр очки полой халата, снова хмыкнул. Поинтересовался, много ли вышло, и, узнав, что «целое судно с горкой», хмыкнул в третий раз. Длинное лицо стало ещё брезгливее, но глаза из- под век блеснули довольно.

–Ну, видишь, как наш анастомоз работает? То-то же. Там уже пора швы снимать и микроирригаторы извлекать. А через пару дней выпишу его нахер. Гиви знает?

Речь шла об одном сложном больном с огнестрельным ранением живота, которого Ломоносов оперировал по дежурству неделю назад. Операция была проведена в нарушение всех канонов экстренной хирургии, за что хирургу объявили выговор и даже хотели отстранить от операций. Его осуждали в открытую почти все опытные, и за глаза – молодёжь.

–Так что не называйся х…ем, а то ведь придётся лезть в ж…,– резюмировал Виктор Иванович. Он не то, чтобы бравировал, матерки вылетали из его уст легко и естественно. – А у Леонтьевой там как?

–Подготовлена, я уже говорил. На ночь я ей сделал седуксен с пипольфеном, спала спокойно. Ждёт премедикацию.

–Ну и отлично. Тогда давай, волоки её в операционную, укладывай, мойся, обрабатывайся. Я по палатам прошвырнусь. Подойду – сейчас сколько, 9.25? Значит, встречаемся там в 10.00. И завали стол налево и вниз, – хирург показал обеими руками как, – чтоб кишечник в сторону отошёл – жирная эта Маринка как свинья…

–Виктор Иванович, так это ж больная Горевалова. Разве не он ассистирует? Он сегодня уже к Гиви Ивановичу подходил, уточнял.

–Чего? – недовольно остановился Ломоносов. – Петруху? Разговора такого не было. Ты- ассистент. Впрочем, если он сильно хочет, то пусть идёт к нам третьим, она толстая, сука, пусть «печёночный» нам подержит. А нет – сами справимся. Первый раз, что ли, замужем?

–Ну, он вроде ординатор, а я ещё студент… -Какой он в п…ду ординатор? – скривился Ломоносов. – Я бы таких гнал с ординатуры в три шеи. Узлы вязать не умеет! Ординатор! – он фыркнул, сверкнул глазами. – Ты меня больше устраиваешь.

Как раз пред ними остановился грузовой лифт. Хромой инвалид, обслуживавший его, открыл двери, и хирург вошёл внутрь. Булгаков поспешил за ним.

–Некрасиво как-то получается…

–Чего? – вскинулся Ломоносов. Ему, похоже, нравилось сердиться, но только до определённого момента. Дальше он уже начинал гневаться. – Антон! Ты где – в хирургии или в институте благородных девиц, мать твою? Тебе оказали доверие – оправдывай! Тебе говорю – подавай больную.

Булгаков тяжело вздохнул. Видимо, всё было не так просто.

–Есть, Виктор Иванович. Разрешите идти? Я только у доцента отмечусь.

–И в десять чтоб я уже мог начать! Понял?

Тут в лифт сразу ввалилась толпа студентов и врачей, и Антона оттеснили от «его хирурга».

-6-

«Усиленно разрабатываются и новые типы оружия для полиции- дальнобойные резиновые пули, гранаты со значительно более опасными газами, чем слезоточивый, в Баварии и Шлезвиг-Гольштейне. По данным «Шпигеля», против демонстрантов уже применялось химическое оружие, которое американцы в своё время использовали во Вьетнаме, а британцы- в Ольстере. По мнению еженедельника «Цайт», полиция ФРГ в этом году вообще проявляла неслыханную жестокость при подавлении выступлений протеста» 

(Советская пресса, октябрь 1986 года)

В кабинете доцента (который вообще-то назывался «учебная комната») Антон увидел не только свою группу, но и гинекологов в полном составе, включая и «Крупскую», с которой он столь неучтиво объяснялся на сегодняшней конференции. Самарцев где-то задерживался, и обстановка в учебной комнате была соответствующая. Студенты обоих групп, развлечённые и присутствием друг друга, и отсутствием «препода», оживлённо переговаривались со знакомыми – проучившись пять лет вместе, иногда в одной группе, на шестом курсе они уже начали разлучаться из-за специализации на разных кафедрах, и прежних друзей не видели несколько месяцев.

Антон посмотрел на своё обычное место в конце стола, слева. Оно было занято. Как раз этой самой «Крупской». Та разговаривала со старостой группы Говоровым. Рядом сидела и лыбилась её подружка. Свободное место было как раз одно, рядом с Ваней Агеевым. Булгаков снял свою сумку со стула Берестовой (та снова глянула было возмущённо) и сел.

–Моешься сегодня с Ломоносовым? – сразу спросил Агеев. Это был унылый и вечно чем-то подавленный субъект 22 лет, мечтавший стать хирургом.– Первым?

Антон кивнул. Говоров что-то рассказывал обеим жадно слушающим подружкам. Булгаков не знал за ним особых талантов, кроме умения помалкивать и поддакивать, поэтому и подумал, что же такого может Серёжа рассказывать, что бы вызывало столь явный успех. Его бы, он был уверен, Берестова и Винниченко ни за что бы так слушать не стали.

–Везёт же, -шумно вздохнул сосед. – А я с Гиви просился, третьим. Не взял. С ним какой-то интерн идёт уже.

–Не взял?– машинально спросил Антон, наблюдая, как в процессе Говоров всё ближе наклонялся к Берестовой, почти заслоняя её своей крупной головой. Та улыбалась всё шире, не делая попыток отстраниться. Их губы были в десяти сантиметрах друг от друга.

–«Прэжде, чем мыцца на рэзекцию желудка, нужна асвоит тэхнику», – презрительно передразнил Агеев заведующего отделением. – Можно подумать, большая техника нужна, чтоб крючки держать…

Нужно пояснить, что оперирующими хирургами считались далеко не все. Самостоятельно оперировали профессор и доцент, заведующие отделениями, один или два врача – ординатора в отделении. Выходило всего где-то 10- 12 оперирующих на четыре 80- коечных отделения. Это было совсем немного в сравнении с табунами желающих оперировать. Вся многочисленная молодёжь, окружающая этих избранных, находилась лишь на разных этапах восхождения к сияющим вершинам.

Студенты- пятикурсники являлись только зрителями. Им дозволялось лишь тихонько появиться в операционной, наблюдать за ходом процесса через плечи операторов и задавать вопросы в конце.

Субординаторов уже использовали в качестве вторых ассистентов на больших полостных вмешательствах и первых – на маленьких. Им доверяли «помыться», разводить операционную рану крючками и по ходу действия где срезать концы нитей, где просушить операционную рану, где «дать вязать узлы». Последнее считалось большой удачей для шестикурсника и знаком особого доверия.

Врачи- интерны и клинординаторы 1 года могли уже самостоятельно «пошить», а в конце интернатуры им обычно давали сделать разрез или несложный аппендицит. Клиническим ординаторам 2 года доверялись простые операции с обязательной ассистенцией опытного хирурга.

Но и это ещё ничего не значило- ведь стать хирургом можно было только тогда, когда полностью отвечаешь и за операцию, за осложнения- за всё, когда никого из «нянек» нет рядом и никто никогда за тебя не вступится. Существовал барьер от студента – к хирургу, и как преодолеть его, никто не знал. Достаточно ли Н-ного количества ассистенций и тренировочных операций для перехода в новое качество, или же нужно просто обладать этим качеством прирождённо, как музыкальным слухом – никто бы не смог ответить. И из всей старающейся молодёжи, рвущейся в операционную, оперирующими могло стать только меньшинство, процентов двадцать. Да, увы, путь в большие хирурги был долог, труден, непрямолинеен и непредсказуем.

–С Пашковым не просился? На «вены»?

–Да ну. Ерундовая операция. Сто раз ходил, – Агеев совсем приуныл. – Да и не возьмёт он. Больная блатная какая-то, из обувного магазина. Они вдвоём с Алексеем Николаевичем пойдут, нафиг им студенты…

Булгаков, отведя, наконец, взгляд от всё так же сладко шепчущихся Берестовой и Говорова, сделал гримасу, с усилием улыбнулся и ответил Ване:

–Если ты над городом радостно паришь, значит, Агеев, ты- фанера, под тобой Париж. Радоваться надо.

Тот не разделил весёлости товарища и рискнул предложить, немного робея от своей дерзости:

–Слушай, а если я вместо тебя сегодня с Ломоносовым помоюсь? Ты ведь уже с ним всё время ходишь, он, кроме тебя, никого не берёт. А ты скажи, что ты вон, палец порезал, или ещё что-нибудь… устал после дежурства. А?

Антон удивлённо взглянул на Ваню. На маловыразительном лице того были написаны и отчаяние, и просьба, и зависть.

–С какой стати? – спросил Булгаков, моментально рассердившись. – Он в ассистенты меня берёт, уже всё договорено! Ты чего, Агеев? Попросись вон с Корниенко на грыжу.

–Да ну, грыжа – скучно. Я на грыжах уже столько отстоял, что и сам бы мог сделать. Слушай, Булгаков, ну давай, я вместо тебя помоюсь. Тебе что, жалко? – нажал Агеев. – Один раз! Что, ты даже один раз с Ломоносовым сходить не дашь?

–Не дам. Жалко. Х… тебе во всю морду, – отрезал Антон. Он тоже не церемонился с выражениями. Открытое и располагающее лицо его неприятно замкнулось.

–Ну и гавно же ты после этого.

–Агеев, ты отлично знаешь, что я не гавно, – усмехнулся Булгаков. –Такие просьбы… Может, тебе вон, «Крупскую» снять и потрахать привести? – он кивнул на Берестову. Винниченко, отвернувшись, переключилась на соседей с другой стороны стола, и Надя с Говоровым совсем отъединились от группы, сидели теперь рядышком, чуть в стороне, и беседовали, так сказать, приватно. Неизвестно, что плохого видел Антон в этом, но его усмешка не оставляла сомнений в том, что он видит парочку насквозь.

– А что? Запросто! Хиругия, Агеев – это конкуренция. Я себе сэнсея нашёл? И ты ищи. Думаешь, Ломоносов меня за красивые глаза на свои операции берёт? Я в клинике работаю с четвёртого курса! Знаешь, сколько мне пришлось ему глаза помозолить? А ты хочешь раз- раз, и к столу.

Студенты замолчали. Обе группы субординаторов шумели всё оживлённее. Отсутствие преподавателя мгновенно деморализует учащуюся массу. Самые «активные» уже рассматривали вопрос о совместном уходе с занятия и коллективном походе в кино на «Покаяние» – этот фильм, запрещённый фильм, только-только завезли в город, и он шёл в одном кинотеатре – «Космос», на самой окраине. Если Самарцев и будет потом «возбухать», посещение кинотеатра можно выдать за «культурное мероприятие» и получить его санкцию задним числом.

Доцент опаздывал уже на пятнадцать минут. Не принимали участия во всё более предполагаемом проекте только Надя с Серёжей Говоровым. Они уже обменялись общими новостями о том, кто где и как учится, куда собирается распределяться. Дальше неизбежно следовал разговор о личном. Оба испытывали трудности начать его. Говоров собирался жениться на Аньке Зайченко, девчонке из терапевтической группы. Свадьба была намечена на середину ноября. Надя замуж пока не собиралась. Хотя почти все её ближайшие подруги уже сделали этот шаг. И вообще, с самого сентября у неё никого не было. В последнее время из-за очень насыщенного графика занятий совсем не оставалось времени для личной жизни. Озвучить всё это было трудно, поэтому и юноша, и девушка уже минуты три сидели рядом и молчали.

Антон с Ваней тоже молчали. Студенческие времена взаимовыручки, времена, когда можно было «скатывать» друг у друга конспекты по общественным наукам, слушать подсказки на зачётах и братски делиться «шпорами», времена, когда просто нельзя было отказать товарищу, те времена, кажется, прошли или проходили. Не за горами была взрослая жизнь.

Булгаков посмотрел на часы, встревожился.